Кучер повернул обратно и пустил лошадей во всю прыть мимо Тюильрийского дворца; но на равном расстоянии между двух мостов шикарный экипаж встретился с роспусками, нагруженными железом, которые в Париже едут всегда с таким ужасным грохотом, что раздражают нервы. Одна из лошадей собственного экипажа испугалась, закусила удила и взбесилась, вожжи порвались, и карета ударилась дышлом в перила набережной, а испугавшаяся лошадь упала, сломав при этом себе ногу. Маркиз вышел из кареты, передок которой разбился, немного взволнованный, но совершенно невредимый. Ни кучер, ни лакей не были ранены.

— Решительно, — прошептал маркиз, вынимая часы, — я родился под счастливой звездой. Я отделался одним страхом.

Было без четверти двенадцать.

«Не надо, однако, забывать, — прибавил он про себя, — что его превосходительство назначил мне явиться ровно в полдень.

Нельзя заставлять ждать посланника».

И маркиз, нисколько не заботясь о том, что придется убить лошадь, стоящую две тысячи экю, и еще менее беспокоясь, как человек богатый, что ему придется изменить свои привычки к роскоши, сел в проезжавшую мимо наемную карету и приказал кучеру:

— Шесть луидоров на чай: в N-ское посольство! Кучер хлестнул клячу и приехал на место в пять минут первого.

«Опоздать на пять минут и приехать в наемной карете, — подумал де Флар, — это непростительно! Мне придется рассказать посланнику о своем приключении».

Но маркизу не пришлось слишком долго восхвалять свою счастливую звезду. К нему вышел швейцар и сказал:

— Его превосходительство сильно заболел сегодня ночью и просит г-на маркиза отложить аудиенцию на завтра.

— Ах! — прошептал маркиз. — Это очень кстати. Когда де Флар выезжал из двора посольства, какой-то человек входил туда. Маркиз был в карете, а тот пешком. На пешеходе был надет длинный сюртук, застегнутый до подбородка, и все в его лице и в его костюме указывало на то, что он служит в военной службе; поношенный и побелевший по швам сюртук, побуревшая шляпа и немного стоптанные сапоги, казалось, свидетельствовали о нищете, которую тщетно стараются скрыть.

Взгляды молодого человека и маркиза встретились. Пешеход вскрикнул от удивления. Маркиз вздрогнул и не мог скрыть своей досады.

— Ба! — воскликнул пеший, сделав знак кучеру остановиться и подойдя и протягивая руку маркизу. — Это вы, Шаламбель?

Маркиз покраснел и пробормотал:

— Ах! Это вы, барон…

— Я самый, дорогой маркиз. Простите, что назвал ваше прежнее имя, но это по старой привычке. Я все забываю, что вы де Флар-Монгори.

Маркиз улыбнулся и сделал при этом гримасу.

— Да, его превосходительство должен был сегодня передать мне орденские знаки…

— Ах, совершенно верно! Я видел вашу фамилию в газетах.

— Но, — поспешил прибавить маркиз, — его превосходительство сегодня утром почувствовал себя сильно нездоровым, и благодаря этому моя аудиенция отложена.

— Вы в хороших отношениях с посланником?

— В наилучших.

— Может быть, вы можете оказать мне услугу?

— Располагайте мною…

— Хорошо, подождите, — сказал пешеход, отворяя дверцу кареты и садясь рядом с де Фларом, который не решился возразить. — Я наскоро изложу вам свое дело.

— Говорите, барон…

— Но, во-первых, куда мы едем?

— Я намеревался вернуться домой.

— Черт возьми! Вы извините меня, если я не поеду с вами: бывшая госпожа де Мор-Дье, моя мачеха, а теперь ваша законная супруга, чересчур боится меня.

— Кучер, — приказал де Флар, опустив стекло в карете, — поезжайте шагом.

Карета снова пустилась в путь.

— Какую услугу я могу оказать вам? — спросил маркиз.

— Вы можете рекомендовать меня посланнику.

— Вы желаете служить по дипломатической части?

— Нет, — возразил барон, — я желал бы снова отправиться служить за границей. Когда я спустил миллион, знаете, тот, на что понадобилось немало времени, я надел капитанские эполеты турецкой армии. Султан лишил меня своей милости, и я поспешил уехать, чтобы избегнуть веревки, которую немой приносит на красном блюде.

— А теперь вы хотели бы…

— Поступить на службу в имперскую армию, которая должна воевать с Мексикой.

— Хорошо, — сказал Шаламбель, ставший теперь маркизом де Флар-Монгори, — рассчитывайте на меня… посланник ни в чем мне не отказывает. Постараюсь сделать вас полковником.

— Спасибо.

Де Флар, которого встреча с бароном де Мор-Дье очень мало обрадовала, поспешил подать ему руку, надеясь, что после этого он оставит его одного.

— Вы счастливы, маркиз?

— Очень.

— Вы богаты, это правда?

— Слишком богат.

— Ваше честолюбие удовлетворено?..

— Даже с избытком; но не в этом мое единственное счастье. Я люблю свою жену и любим ею. У меня двое детей, которых я обожаю… И вы видите, — прибавил маркиз с самодовольством человека, которому все улыбается, — мне так везет, что сейчас только я вышел здрав и невредим из разбитой кареты, благодаря чему опоздал в посольство — непростительная ошибка с моей стороны.

— И вам сообщили, что аудиенция отложена?

— Да.

— Маркиз, — серьезно сказал барон, — вас никогда среди вашей счастливой жизни не охватывала никакая страшная мысль?

— Никогда.

— Вы верите в Бога?

— Я отчасти… скептик.

— А верите вы в возмездие как в предопределенное наказание… в случай?

— Случай — пустое слово.

— А… вот как! Однако, — спросил барон, — вы забыли прошлое?

— Почти.

— Как! Вы забыли, какой ценою купили ваше счастье? Ироническая улыбка, появившаяся на губах у барона, заставила вздрогнуть де Флара. — Вы неблагодарны, маркиз.

— Неблагодарен?

— Да.

— Почему?

— Разве вы забыли «Друзей шпаги»?

— Я пытаюсь забыть… и даю слово, что мне это удастся.

— То есть ни тень де Верна, ни маркиза де Монгори, ни барона де Рювиньи, ни даже тень бедного Гонтрана, которого д'Асти убил, чтобы послужить общему делу, не мешают вам спать?

— Но ведь не я же их убил!

— Это верно, но их убили ради вас…

— Ах вот что! — процедил маркиз. — Но я слишком счастлив, чтобы чувствовать угрызения совести.

Барон покачал головой.

— Послушайте, маркиз, знаете ли вы, сколько нас было?

— Семеро.

— Трое уже умерли.

— Трое?

— Сначала Гонтран.

— Хорошо, затем?

—Затем Гектор Лемблен.

— Как… и он умер?..

— Уже год.

— Но… как? И где?..

— В замке Рювиньи; он был убит на дуэли неизвестно кем…

— А… третий?

— Д'Асти.

— Шевалье умер?

— Полгода назад, в Бадене, тоже пораженный неизвестным лицом шпагой в горло.

Маркиз вздрогнул, и несколько капель пота выступило у него на лбу.

— Ах! — вздохнул барон, отворил дверцу кареты, протянул руку маркизу и соскочил на набережную, сказав: — Берегитесь! Дорогой мой, я начинаю верить в то, что сказано в Писании: «Поразивший мечом от меча и погибнет». Вы счастливы, маркиз, но ваш час может пробить…

— Берегитесь, — повторил он с печальной и иронической улыбкой, приведшей в ужас маркиза…

Маркиз де Флар-Монгори, или, короче, Эммануэль Шаламбель, вернулся к себе сильно встревоженный последним словом барона де Мор-Дье «Берегитесь!», прозвучавшим для него как погребальный звон по усопшему.

— Неужели он сказал правду! — пробормотал он, выходя из кареты во двор своего отеля.

Он вошел в подъезд, поднялся по широкой лестнице с чугунной резной балюстрадой и направился в покои жены. Маркиза сидела у камина и играла золотистыми локонами своих дочерей. Маркиз остановился на пороге, как бы желая отогнать от себя какое-то мрачное видение, вставшее перед ним при виде этой очаровательной картины, олицетворявшей собою счастье: степенная и спокойная мать, восседающая и окруженная смеющимися детьми. Улыбка снова появилась на его губах, и воспоминание о Мор-Дье и его мрачных предсказаниях исчезли.

Маркиза подставила ему лоб для поцелуя, а дети подбежали к нему и охватили его шею своими нежными розовыми ручками. Но маркиза де Флар-Монгори заметила бледность, разлившуюся по лицу мужа.