— Значит, вы пригласили меня сюда для того, чтобы преследовать меня и наказать? — спросил барон скорее с грустью, чем с испугом. — Если вы хотите поразить меня, сударыня, если моя жизнь нужна вам, берите ее, у меня нет более мужества защищать ее. В ту минуту, когда вы встретили меня, у меня не было даже одного су, чтобы заплатить за переход через Карусельский мост. У меня не осталось ни друзей, ни состояния, ни иллюзий, ни надежд, и смерть не страшит меня более.

— Да! — воскликнула молодая женщина. — Вы охотно умрете от удара шпаги или кинжала, потому что, едва достигнув сорока лет, вы уже испытали все радости, все горести и волнения жизни. Но что, если вместо этой кончины, не позорной, вас отправят на эшафот?..

— На эшафот? — вскричал барон, волосы у которого встали дыбом.

— Двух писем, написанных вами когда-то маркизу де Ласи, достаточно королевскому прокурору, чтобы предать вас суду присяжных.

— Так что же? — спросил барон.

— И вас приговорят к каторге.

— О! — прошептал де Мор-Дье, окончательно уничтоженный.

— Эти письма, — продолжала Дама в черной перчатке, — у меня, и я…

Барон схватился за дверцу кареты и хотел открыть ее.

— Нет, сударыни, нет, — проговорил он. — Кем бы вы ни были, но вы не отправите меня на эшафот, потому что я брошусь в Сену.

Но рука молодой женщины, затянутая в черную перчатку, легла на его руку и сжала ее как бы в тисках.

— Слушайте же, — сказала она ему, — во-первых, вы не успеете отворить дверцы, как мой лакей спустится с сиденья и не допустит вас до этого. Во-вторых, кто вам сказал, что я хочу, чтобы вас предали уголовному суду?.. Быть может, я хочу предложить вам договор…

Барон пришел в себя от охватившего его было ужаса, вздохнул и немного успокоился.

— Я могу погубить вас, — продолжала Дама в черной перчатке. — Но вы, в свою очередь, можете искупить свою вину.

Ее взгляд встретился с вопрошающим взглядом барона.

— Чего вы потребуете от меня? — пробормотала она.

— Где вы живете? — спросила Дама в черной перчатке.

— Я жил еще сегодня утром на улице Принца, N 17, но мне объявили, что если я сегодня не заплачу двенадцать франков пятьдесят сантимов долгу за две прожитые недели, то мне не отдадут ключа от комнаты.

— Хорошо.

Дама в черной перчатке дернула шелковый шнурок, который соединял внутренность кареты с сиденьем кучера. Лакей подбежал к дверце, чтобы получить приказания своей госпожи.

— На улицу Принца, № 17, — приказала она. Кучер натянул поводья и пустил лошадей. Двадцать минут спустя карета остановилась у подъезда

меблированного отеля.

Видя барона, вышедшего из блестящего экипажа и галантно предложившего руку молодой и прекрасной женщине, хозяйка меблированного отеля вежливо поклонилась и не решилась потребовать у него ту ничтожную сумму, из-за которой еще в это же утро она отказалась отдать ему ключ.

Дама в черной перчатке быстро поднялась на шестой этаж, где жил барон, не обнаружив ни малейшего отвращения. Она вошла в отвратительное помещение, за наем которого не мог заплатить барон, немного запыхавшись, и опустилась на деревянный стул, который предложил ей Мор-Дье с врожденной галантностью светского человека которой никогда не приобрести выскочке.

— Потрудитесь закрыть дверь, барон, — сказала ему молодая женщина, — и посмотрите, не может ли кто-нибудь подслушать нас.

Барон окинул взглядом коридор, запер дверь и встал со шляпою в руке перед женщиной, которая, по-видимому, держала в своих руках нити его судьбы.

Тогда Дама в черной перчатке открыла маленький бумажник и вынула из него два билета по две тысячи франков.

— Потрудитесь, сударь, — сказала она, — сначала взять вот это.

И она протянула ему билеты; но остаток родовой гордости бросил краску в лицо барона, и он жестом отстранил от себя деньги, которые ему были предложены.

— Извините, — сказала Дама в черной перчатке, — это не милостыня, а задаток.

— Задаток?

— Задаток в счет нашего договора. Барон нахмурил брови.

— Я думал, — сказал он, — что вы заплатите за мои услуги только одним вашим молчанием.

— Сударь, — возразила Дама в черной перчатке, — позвольте мне объясниться.

Барон поклонился.

— Если я владею такими тайнами человека, которых достаточно, чтобы отправить его на эшафот, то я смотрю на этого человека как на принадлежащего мне душою и телом, и он становится в моих руках вещью, которой я имею право распоряжаться.

Барон опустил голову и промолчал.

— И если я предлагаю вам деньги, то только потому, что они могут вам понадобиться в то время, когда вы будете служить мне.

— Это — другое дело, — сказал Мор-Дье. И он взял билеты.

— А теперь, — продолжала Дама в черной перчатке, — прежде чем дать вам инструкции, позвольте мне сказать вам, что я тайный мститель, который рано или поздно начинает преследовать и настигает убийц.

Де Мор-Дье опустил глаза; он дрожал под взглядом Дамы в черной перчатке. Она продолжала:

— Мне предстоит наказать всех тех, которые со шпагою в руке дали самую недостойную клятву. Двое из них уже умерли.

Барон побледнел.

— Шевалье д'Асти и капитан Гектор Лемблен…

— Значит, — пробормотал де Мор-Дье, — и меня постигнет та же кара.

— И вас также.

— К чему же в таком случае мне служить вам?

— Кара, которая постигнет вас, будет наименьшей. Барон опустил голову.

— Приказывайте, — прошептал он.

Что произошло между мстительницей и бароном?

Это, разумеется, тайна. Достаточно сказать, что барон де Мор-Дье очутился у дома посольства и встретился с маркизом Эммануэлем Шаламбелем де Флар-Монгори исключительно по приказанию Дамы в черной перчатке, которой он отныне принадлежал всецело, как осужденный своему палачу.

Вернемся теперь в комнату барона де Мор-Дье. Эммануэль Шаламбель упал навзничь и лишился чувств в ту минуту, когда он откинул саван, покрывавший лицо покойника. Капитан и Октав де Р. поспешили поднять его, и в то время, когда последний побежал на площадку лестницы, чтобы позвать на помощь, капитан поддерживал Эммануэля и давал ему нюхать соль, которую он всегда носил с собою в флаконе. На крик Октава де Р. явились двое. Это были хозяйка меблированного отеля и старик высокого роста с седыми волосами.

— Ах, это само небо посылает вас, доктор! — сказал капитан.

Октав обернулся к старику.

— Вы доктор? — спросил он.

— Да, сударь.

Доктор осмотрел маркиза и сказал:

— Этот человек испугался.

— Совершенно верно.

Тогда доктор обратился к хозяйке отеля:

— Больного необходимо перенести в одну из ваших комнат.

Октав де Р. и капитан подняли Эммануэля и перенесли его на кровать в соседнюю комнату.

Старик спросил ложку, раздвинул сжатые зубы маркиза и влил ему несколько капель лекарства из бутылочки, которую вынул из кармана. Эммануэль почти тотчас же глубоко вздохнул и открыл глаза. Но взгляд, которым он окинул комнату, был бессмыслен и лихорадочен.

— Мертвец? Где мертвец? — спросил он в сильном волнении.

Доктор взял его руку.

— У вас лихорадка, — сказал он ему. — Тс! Не разговаривайте…

Эммануэль внимательно посмотрел на него.

— Ах, — пробормотал он, — я узнал вас, я узнал вас… Доктор обернулся к Октаву.

— Он бредит, — сказал он. Эммануэль услыхал эти слова.

— Нет, — возразил он. — Я не брежу. Я узнал вас. Это вы приходили ко мне сегодня утром… за пятьюстами тысячами франков…

Доктор пожал плечами. Потом он наклонился к самому уху Октава.

— Вы друг этого господина? — спросил он.

— Да, разумеется. Это маркиз де Флар.

— Депутат?

— Вы не ошиблись.

— У него есть жена и дети, не так ли?

— К чему этот вопрос?

Доктор увлек Октава де Р. в другой конец комнаты и сказал ему вполголоса.

— Я боюсь, что у него расстройство умственных способностей, явившихся следствием испуга, который потряс маркиза, но причину которого я еще не могу себе объяснить.