«Излишне говорить, – пишет он, – сколь похвальна в государе верность данному слову, прямодушие и неуклонная честность. Однако мы знаем по опыту, что в наше время великие дела удавались лишь тем, кто не старался сдержать данное слово и умел, когда нужно, обвести вокруг пальца; такие государи в конечном счете преуспели куда больше, чем те, кто ставил на че стн ость».

Вот тут и начинаются расхождения Пересветова с флорентийским мыслителем. У Пересветова образ самодержца идеализирован. По его мнению, разумное государственное правление строится так: гласный суд, достойное жалование судьям из казны, смертная казнь провинившимся судьям; все доходы царства должны идти в государственную казну, а уж оттуда раздаваться достойным людям. «Царь на престоле своем – благодать Божья и мудрость великая, а к воинам своим щедр, как отец к детям». Как видим, речь идет о крепком централизованном государстве, военизированном, с «национализированной», как мы сейчас говорим, экономикой при строгом контроле и справедливом суде.

Понятие о правде-справедливости стоит у Пересветова на первом месте. «Вельможи русского царя богатеют и в лени пребывают, – писал он, – а царство его в скудость приводят. Потому называются они слугами его, что прибывают к нему в нарядах, на конях и с людьми, но за веру христианскую некрепко стоят и без отваги с врагом смертную игру ведут, потому что Богу лгут и государю».

Однако для Пересветова ясно, что не следует держать людей в рабском повиновении: «Порабощенный человек срама не боится, а чести себе не добывает, хотя силен или не силен, а речет так: однако если холоп, иного мне имени не прибудет…»

Мысль верная. Рабы могут стать хорошими гладиаторами, но не воинами, ибо не станут отдавать жизнь за поработившее их государство. В связи с этим следовало бы задуматься о том, как ныне, в конце XX – начале XXI века, нередко толкуется победа советского народа в Великой Отечественной войне: мол, порабощен был русский народ сталинским режимом, подавлен большевистским террором, оттого и пошел (заставили силой!) сражаться с фашистами, жизней своих не жалея… И самое удивительное и страшно е, что в новых поколениях эта омерзительно лживая иде йка находит по рой благодатную почву. Вспомним, как воюет американское наемное войско. Оно избегает встречаться с противником лицом к лицу. Тот, кто сражается ради денег, кто порабощен экономически, более всего страшится потерять жизнь, для которой и требуются деньги. И если при монархиях господствует политический тоталитаризм, то в демократиях царит жесткий тоталитаризм экономический. Один, как говорится, другого стоит.

Пересветов высказывался на этот счет определенно, хотя и в идиллической надежде на то, что в государстве будут созданы такие условия, чтобы люди служили справедливому царю не за страх и не из выгоды, а за совесть: «Которая земля порабощена, в той земле все злое сотворяется, татьбы (кражи, грабежи), и разбой, и убийство, и обида, и всему царству оскудение великое».

Обращаясь к Грозному царю, Пересветов задает опасный вопрос: «Таковое царство великое, сильное и славное и всеми богатое, царство Московское, а есть ли в том царстве правда?» Ответ следует отчаянный: «Вера христианская добра, всем сполна, и красота церковная велика, а правды нет».

Пересветов имел в виду справедливое устройство общества, где творится честный суд и пресекаются злодейства и злоупотребления местных властей, где государь награждает подданных по заслугам, где не богатство и праздность, а честь и доблесть руководят людьми, где нет рабов. Такова, можно сказать, русская мечта и надежда. «В каком царстве правда, там и Бог пребывает, и не поднимается Божий гнев на это царство. Ничего нет сильнее правды в божественном Писании. Богу правда – сердечная радость, а царю – великая мудрость и сила».

Мечта о справедливости достигает у Пересветова предельной высоты: «Коли правды нет, то всего нет!»

Трудно судить, в какой мере подобные взгляды могли повлиять на молодого Ивана IV. Для нас важно то, что они существовали в обществе и, скорее всего, пользовались популярностью среди тех молодых просвещенных вельмож, которые окружали в ту пору царя. А в народе идея самодержавия, крепкой государственной власти была прочно связана с представлениями о справедливости.

Но почему же Иван IV стал не только Грозным, но и чрезмерно жестоким, несправедливым? Неужели по той причине, о которой афористично высказался Ключевский: всякая власть развращает, а власть абсолютная развращает абсолютно? Но ведь и при абсолютизме встречались государи просвещенные и гуманные. Кстати сказать, если Грозного нельзя назвать самым гуманным, то он определенно был одним из наиболее просвещенных монархов своего времени. Что же заставило его отступить от тех принципов, которыми он руководствовался в первые годы своего славного правления?

По нашему мнению, его сильно потрясла смерть молодой жены. Эта причина очевидна, хотя и не все историки принимают ее в расчет. Так, Н.И. Костомаров отметил: «Обыкновенно думают, что Иван горячо любил свою первую супругу; действительно, на ее погребении он казался вне себя от горести и, спустя многие годы после ее кончины, вспоминал о ней с нежностью… А между тем, как бы освободившись от семейных обязанностей, предался необузданному разврату: так не поступают действительно любящие люди».

Нет, конечно же, так вполне могут поступать истинно любящие. Бывают, они кончают жизнь самоубийством. Но в других случаях они завершают один период своей жизни и переходят в другой – либо чрезмерно смиренный, либо чересчур свирепый, буйный. Потому что они теряют веру в справедливость высшую, а значит и земную, испытывают сомнения в смысле жизни, а тем более благодетельной. Ведь постигла их несправедливая кара судьбы…

То, что справедливо для одного человека, нередко бывает справедливым и для общественного сознания (или, можно добавить, для коллективного бессознательного). Когда люди теряют веру в установленный порядок, в правду-истину, они пребывают в растерянности и способны на крайние поступки. Это обстоятельство не только сопутствует смутным эпохам, но отчасти их предопределяет.

Большая смута не возникает без большого смятения в умах и вере.

Православная церковь в средневековой Руси играла важную роль не только в духовной жизни, но и в политике, экономике, даже в освоении новых земель. Церковь, став крупной и авторитетной организацией, вынуждена была заботиться о своем материальном благосостоянии. На этой почве столкнулись два основных течения: нестяжателей, вдохновляемых идеями Нила Сорского, и иосифлян, сторонников Иосифа Волоцкого. Первые стояли за строгую аскетичную церковь, оплот духовности, пример самоотречения. По словам преподобного Нила, «лучше бедным помогать, чем церкви украшать».

В своих помыслах, поучениях и деяниях Нил Сорский был предельно близок к христианским идеалам. Он подчеркивал принцип свободы воли и разума: человеку могут приходить на ум разные мысли, в том числе греховные. «Разве одни совершенные и восшедшие на высокую ступень духовной жизни могут пребыть непоколебимыми, и то на время…» – считал он. Дальнейшее зависит от выбора самого человека, когда он добровольно может попасть в «рабство греху».

Иосиф Волоцкий выступил с предложением укреплять православную церковь не только духовно, но и материально, не лишать ее земельных наделов. Сторонники нестяжательства вступали нередко в острую полемику с иосифлянами. В этой борьбе проглядывала и политическая подоплека: ослаблять или укреплять связь церкви с государством, содействовать или противодействовать феодальной раздробленности. Но и Нил Сорский и Иосиф Волоцкий обошлись без острых противоречий и споров, сознавая необходимость укрепления православия не только идеологически, но и материально. Наиболее очевидное расхождение касалось отношения к еретикам: Иосиф призывал злостных отступников казнить, а Нил напоминал о милосердии. (Еще раз подчеркнем, что на Руси казни еретиков по своим масштабам не шли ни в какое сравнение с массовым истреблением инакомыслящих в Западной Европе.)