На этот счет есть верное, на наш взгляд, высказывание К. Валишевского: «Если нравы эпохи оправдывали жестокости на Западе, то же приложимо и к Ивану. Курбский, задавший тон хулителям царя, был заинтересованной стороной в этом деле. Он был представителем непокорного меньшинства. Масса же выражала свое настроение при помощи поэтического народного творчества… Народ не только терпел Ивана, но восхищался им и любил его. Из толпы его сотрудников он удержал только два имени – Никиты Романовича Захарьина и палача Малюты Скуратова. История мало знает о первом. Брат царицы Анастасии… умел жить. Легенда сделала из него героя, изобразив его отказывающимся от милостей царя и заботящимся об установлении более мягких законов для народа. Та же легенда отдает предпочтение Малюте Скуратову как истребителю бояр и князей».

Действительно, в этих двух образах воплотилась и надежда на более благополучную жизнь (что, надо заметить, не оправдалось), и признание неизбежности жестоких мер, которые позволят избавить народ от гнета местных владык.

«Этот демократический инстинкт, – пишет Валишевский, – властно обнаруживается во всех воплощениях народного слова и раскрывает нам тайну опричнины, ее идею и легкость, с которой Грозный навязал ее одним и вызвал сочувствие большинства».

Если бы опричнина вызвала глубокое возмущение значительной части населения, то она бы не продержалась, и царь, организовавший ее, остался бы в памяти народной как злодей и кровопийца.

В этой связи приходит на ум давно известная аналогия: Иван Грозный – Иосиф Сталин. Вопрос все тот же: почему не убили Сталина в 1930-е годы? Сделать это не представляло большого труда: либо организовать покушение, либо – кому-то из его приближенных-врагов, резонно опасавшихся за собственную жизнь, – прикончить его лично. Ведь к этому призывал, в частности, Лев Троцкий: «Убить тирана!»

Почему же никто на Руси, а затем в СССР не решился повторить подвиг Брута и других тираноубийц? Прежде всего вопрос: корректно ли называть этих правителей тиранами? Разве они не были законными – каждый для своего времени и своего государства – представителями верховной власти? Оба они осуществляли террор. Но кто был терроризирован? Прежде всего и почти исключительно представители высших слоев социальной пирамиды. Только этим можно объяснить то, что память в народе об этих грозных правителях очень уважительная.

Общественное мнение среди образованных масс формируют представители привилегированных групп – тех самых, которых терроризировали эти государственные деятели. Народное мнение обычно во внимание не принимается.

Но в том случае, когда требуется совершить убийство правителя, который пользуется большим авторитетом в народе, приходится с этим считаться. Потому что тогда почти наверняка убийца сам будет убит, и вместо славы тираноборца он удостоится клички цареубийцы или убийцы любимого народом вождя. Но важно еще и то, что «убрать тирана» надо было не ради освобождения народа, ради высокой идеи, за которую можно голову положить, а для захвата власти, что имеет смысл только если ты сам воспользуешься этой властью.

Это не означает, будто введение опричнины народ приветствовал и она облегчала его существование. Нет, к ней относились как к злу, хотя и неизбежному; к злу, в значительной степени необходимому, как хирургическая операция. Можно согласиться с мнением С.Ф. Платонова: «Направленная против знати, она (опричнина. – Авт.) тяготела над всем населением; имея целью укрепление государственного единства и верховной власти, она расстраивала общественный порядок и сеяла общее недовольство». Насчет общего недовольства сказано слишком огульно: нетрудно догадаться, что в государстве было немало людей, относившихся к происходящим переменам вполне положительно («партия» опричников, например).

«Сама суть производимой реформы – превращение крупной и льготной формы землевладения в форму мелкопоместную и обусловленную службой и повинностями – должна была вызвать недовольство населения», – утверждал Платонов. Можно возразить: «должна была», да не вызвала. И какого населения недовольство? Разные его группы относились к происходящему по-своему. В народе, во всяком случае, массовых протестов не возникло.

Менее спорно другое высказывание Платонова: «Реформа сопровождалась террором. Опалы, ссылки и казни заподозренных в измене княжат и иных людей, вопиющие насилия опричников над «изменниками», кровожадная злоба и распутство самого Грозного пугали и озлобляли народ. Он видел в опричнине непонятный и ненужный террор и не угадывал ее основной политической цели, которой правительство открыто не объясняло».

Все, что касается народа, здесь истолковано (а мнение это Платонова едва ли не общепринято) без учета той давней исторической реальности, когда к казням, даже массовым, относились как к явлению обыденному. Судя по народным же преданиям и по тому факту, что массовых народных выступлений против Грозного не было, народ не был озлоблен.

Наконец, то, что народ был не в состоянии понять действия

Грозного, – всего лишь догадка историка, основанная на принятом в интеллигентских кругах отношении к умственным возможностям «простого люда». Отношение катастрофически ошибочное. Это доказывают события XX века в России, когда народные массы проявляли больше здравого смысла и понимания государственных интересов, чем едва ли не большинство представителей интеллигенции. Не потому, что интеллигенты, «пролетарии умственного труда» слишком глупы, конечно, а потому, что они слишком ограничены интересами или корпоративными, или идеально-гуманистическими, или и вовсе теоретическими. Представления о реальной ситуации среди народных масс у них самые туманные, если не искаженные за отсутствием соответствующего жизненного опыта, из-за давней оторванности от жизни – в особенности духовной – этих самых масс. Исключение составляли великие русские писатели XIX века.

Еще раз повторим: мы не утверждаем, будто опричнина одобрялась русским народом и шла ему на пользу. Нет, конечно, не выиграл народ и даже больше натерпелся от нее, чем выгадал. Но из этого еще не следует, что простой люд был напуган и озлоблен. Тем более что негативные последствия опричнины для народа сказались не сразу, а через определенное время. В таких случаях люди (во все века и во всех странах) обычно теряют связь между причиной и следствиями.

Показательно высказывание С.Ф. Платонова: «Не успел Иван Грозный закрыть глаза, как в самую минуту его кончины Москва уже бурлила в открытом междоусобии по поводу того, быть вперед опричнине или не быть, а княжата, придавленные железною пятою тирана, уже поднимали голову и обдумывали способы своего возвращения к власти».

Из этого следует, что несмотря на террор, подавление противников сильной государственной власти не было радикальным. Своим террором Грозный, значит, сдержал и подавил на время этот процесс. Не случайно же при нем Смута не начиналась. Но вряд ли можно усомниться, что она подготавливалась опричниной в аспекте морально-нравственном.

Например, множество барских холопов (сыто живших рабов) отпускалось на волю. Часто нарушалось крестьянское самоуправление в крупных вотчинах, что вызывало отток недовольных на вольные промыслы или на иные земли. Все это готовило почву для бунтарства и смут. Укрепление единовластия сопровождалось, по-видимому, увеличением и безвластия (там, где было искоренено господство олигархов).

Создание нового общественного слоя – дворянства – проходило болезненно и противоречиво.