С недоумением, с уважением и даже с оттенком робости, ему не свойственной, рассказывал Ворошилов о решительности Жукова. Едва разобравшись в обстановке, Георгий Константинович бросил навстречу немцам 10-ю стрелковую дивизию, последний резерв, предназначавшийся для боев непосредственно в городе. Ворошилов не пошел бы на такой риск.
Жуков оголил всю противовоздушную оборону Ленинграда, отправив зенитные батареи на передовую, навстречу вражеским танкам, перекрыв артиллерийским огнем дороги. Жуков снял с кораблей всех, кого только можно было снять, сплотил их в морские бригады и послал на самые ответственные участки… Жуков был резок и груб, на «вы» обращался только к Жданову и адмиралу Исакову. На маршала Ворошилова, на командарма 54 маршала Кулика, на генералов и полковников кричал, как на мальчишек. Он сразу же пообещал "навести порядок" и наводил его так, что даже видавшему виды Клименту Ефремовичу становилось не по себе. (По его словам, командующий самолично, на месте, без суда и следствия расстреливал командиров, отступавших без приказа, потерявших управление своими часгями. Даже в собственном кабинете, в Смольном, на большом ковре. Ворошилов назвал примерную цифру, которая тогда показалась мне слишком большой. Зато порядок действительно был восстановлен. Люди подавляли в себе растерянность, страх. Лучше с честью погибнуть в бою, чем принять позорную смерть от пули своего генерала).
Напряженные бои вокруг Ленинграда продолжались сутки за сутками, и Сталин не был уверен, что нам удастся спасти город. Он не говорил об этом, он повторял одно: удержать любой ценой. Но это — слова, а были еще и поступки, позволявшие делать определенные выводы. В середине сентября Сталин позвонил Борису Михайловичу Шапошникову, предупредил коротко: сейчас к вам приедет адмирал Кузнецов, согласуйте с ним особо важный документ. Шапошников сказал, что в его кабинете нахожусь я, Лукашов. "Это хорошо, пусть присутствует", — произнес Иосиф Виссарионович. Умудренный большим опытом, Шапошников всегда старался обсуждать важные вопросы в присутствии надежных свидетелей.
Рослый, добродушный нарком Военно-Морского Флота Николай Герасимович Кузнецов, отличавшийся завидным спокойствием и выдержкой, на этот раз был явно взволнован. Сталин, оказывается, предупредил его: положение Ленинграда опасное, ни один корабль Балтийского флота не должен попасть в руки немцев, надо немедленно дать распоряжение командующему флотом подготовить корабли к уничтожению, минировать их. Николай Герасимович, собравшись с духом, ответил, что послать такую телеграмму от себя он не может. Оперативно Балтийский флот подчинен сейчас командующему Ленинградским фронтом Жукову, для которого директива наркома ВМФ — не указ. Даже для командующего флотом в таком исключительном случае требуется документ, подписанный самим Сталиным. Выслушав адмирала, Иосиф Виссарионович не возразил, однако отправил его обсудить дело к Шапошникову.
Втроем мы довольно долго держали совет. Ясно было одно: директива не будет достаточно весомой, если будет исходить от наркома ВМФ и начальника Генштаба. Подготовка кораблей к уничтожению на всякий случай велась и будет вестись согласно имевшимся планам. Но официально потребовать немедленной готовности к самоуничтожению — это совсем другой ракурс даже в психологическом плане. тут действительно требовался самый высокий авторитет.
Я составил соответствующий документ. Кузнецов и Шапошников, скрепив его своими подписями, отправились к Сталину. На этот раз Иосиф Виссарионович подписал без колебаний. Директивная телеграмма ушла в Ленинград.
После войны Николай Герасимович Кузнецов расскажет в своих воспоминаниях о том, что в сорок втором году какой-то сверхбдительный наблюдатель напишет донос на командующего Балтийским флотом В. Ф. Трибуца, обвинит его в паникерстве, чуть ли не в сознательном стремлении уничтожить путем минирования боевые корабли. Намек был более чем ясен. Для Трибуца такой донос мог стать гибельным, да и наркому Кузнецову грозили большие неприятности. Может, по незнанию, может, потому, что нельзя было касаться некоторых аспектов, Николай Герасимович не сказал, кто был инициатором доноса. Наверно, все же не знал. А шкатулка-то просто открывалась. Помните, после того как Л. П. Берии не удалось утвердить своего человека наркомом ВМФ, после того как вынужден был подать в отставку Фриновский, а Кузнецов основательно, прочно встал у руля, мстительный Лаврентий Павлович включил моряка в число тех людей, с которыми рано или поздно рассчитается. И вот появилась превосходная возможность: обвинить Трибуца, а значит, и Кузнецова, в попытке уничтожить Балтийский флот. Но с кондачка, с налету приступил к этому делу самоуверенный Лаврентий Павлович. Не было ему известно самое главное: директива-то исходила от Сталина, подпись Иосифа Виссарионовича имелась на документе. Берия об этом не знал, а Сталин помнил. И лопнула, провалилась провокация. Лаврентий Павлович, правда, при этом не пострадал, остался в тени, но самолюбие его было задето еще раз, ненависть к Кузнецову усилилась. Однако нельзя было не учитывать, что к адмиралу очень хорошо относился Сталин. Пришлось Лаврентию Павловичу отложить расплату с моряком до другого, более подходящего времени. Берия умел выжидать.
Выражаясь по-флотски, я несколько отклонился от курса. Итак, Ленинград. К радости измотанных, державшихся на пределе защитников города, в самом конце сентября появились признаки того, что немцы выдохлись. Слабее и реже становились атаки. Массированное наступление разбилось на отдельные бои местного значения. И вот из Питера пришла наконец радостная, невероятная новость: противник повсеместно закапывается в землю, создает прочные оборонительные рубежи, собирается зимовать! Я был счастлив! Мы выиграли важнейшую битву, и кто не понял этого, тот вообще ни черта не смыслит в военном искусстве! Вода там лилась теперь на нашу мельницу. Некоторые государства, готовившиеся выступить на стороне Германии, должны были призадуматься, а не слишком ли они торопятся?! Одна из трех группировок немецких войск, группа армий «Север» была прикована к блокированному городу и практически отключена от активных действий. Из ее состава была изъята и отправлена под Москву ударная сила, 4-я танковая группа. Но она была значительно ослаблена в предыдущих боях, да и включилась в Московскую битву с большим опозданием.
Так что были, были у нас в ту пору удачи, и не помнить о них значит искажать историю, оскорблять память тех воинов, которые пали на поле брани в самое тяжкое для нас время. А ведь они закладывали тот фундамент, на котором воздвигалось потом величественное здание нашей Победы.
И еще один успех, добытый малой кровью, имевший серьезные последствия, но почти неизвестный. Говорил я о том, каким собранным, внешне спокойным был в те дни Сталин, как крепко держал он себя в узде, проявляя при этом колоссальную работоспособность. Чрезмерная перенапряженность могла прорвать железную плотину его воли, он мог не выдержать, психический срыв вывел бы его из строя на неопределенный срок, а это грозило большими неприятностями. Наши удачи приносили ему определенное удовлетворение, но не давали желаемой разрядки. Слишком много было усилий вложено в них, не все шло так, как хотелось бы, не достигался полностью тот результат, на который рассчитывали. Окружить немцев под Ельней, к примеру, не удалось. Как и прорвать блокадное кольцо вокруг Ленинграда. Растянутые по времени, направляемые им самим события не приносили яркой, вдохновляющей вспышки. А вот неожиданная радость — это, как говорится, двойная радость. Приятно было видеть, сколь остро, заинтересованно, с каким-то особым любопытством воспринял Иосиф Виссарионович то, что произошло в самом конце сентября начале октября возле малоизвестного райцентра Штеповки.
Войска Гейнца Гудериана, закончив ликвидацию окруженной советской группировки под Киевом, отдыхали, готовясь к новым боям, улучшали исходные рубежи перед новым броском. Потеснили они и 2-й кавалерийский корпус генерал-майора Белова, переброшенный, как мы знаем, с Южного фронта в тот район. Не только потеснили, но и урон нанесли танкисты конникам. Радисты Белова перехватили победную реляцию командира 25-й моторизованной дивизии о том, что кавалерийский корпус разбит и рассеян.
