Георгий Константинович принял меня в кабинете. Предложил сесть, а сам все время стоял или прохаживался медленно, подшучивая над своей хворобой. Вот, мол, как бревно: ни сесть, ни согнуться. Развернув сверточек, присланный Иосифом Виссарионовичем, не скрыл своей радости:

— Как раз то, что нужно, у нас тут нет такого лекарства. А то ведь замучился с этой дурной башкой… Спасибо товарищу Сталину за заботу. Узнал ведь… И вам тоже… Чокнемся, Николай Алексеевич, по обычаю за сорок-то пять. Вам водки или коньяку?

— Давайте, что вам полезней.

— Мне снадобья врачи прописали. Но вроде бы на спирту.

Жуков свернул на столе пополам карту боевых действий, поставил на освободившееся место тарелку с закуской и две стопки: мне побольше, а себе поменьше — красивую, серебряную, с какой-то надписью. Пояснил:

— Александра Диевна, жена, прислала по случаю праздника. С вами и обновлю.

— Ну, Георгий Константинович, еще, как минимум, столько же вам и в полном здравии!

— Благодарю. И за успех нашего контрнаступления.

— А не сорвется?

— Нет. Оно уже началось. Контрудары у Кузнецова, у Рокоссовского. Контрудар Белова. У нас здесь в центре… Они сольются… Наступление уже началось, — повторил Георгий Константинович.

Мы чокнулись и выпили. Я — водку, а Жуков — лекарство.

Об этом дне рождения, о нашем разговоре мы вспомнили без малого через три десятилетия, когда вышла, наконец, его мемуарная книга. Работая над ней, он особенно часто звонил мне, советуясь по разным вопросам. Он тогда, при Хрущеве и Брежневе, находился в глубокой опале — правители завидовали его всенародной славе, его авторитету. С улицы Грановского, из правительственного дома, переселился Георгий Константинович на улицу Алексея Толстого, фактически находился под домашним арестом и, чтобы чувствовать себя более свободным, почти безвыездно жил и работал на даче. Оттуда и звонил.

Радовался я вместе с Жуковым завершению большого труда. И огорчался тем, что право на издание принадлежало Агентству печати «Новости» (АПН): это могло означать, что за рубежом-то книгу прочтут, а познакомятся ли с ней советские люди, еще неизвестно. Колебались высокомудрые руководители Хрущев и Брежнев вкупе с деятелями, приближенными к их персонам: не потускнеют ли их военные лавры, когда наш читатель узнает и осмыслит со слов великого полководца, как все было. Вдруг рубанет такую правду-матку, что развенчает все новоявленные идеалы. А как предотвратить? И надежных помощников по написанию к Жукову приставляли, и постоянным редактором определили сообразительную, гибкую, умную еврейку А. Миркину, умевшую достигать компромиссов, а все же не было полного спокойствия у лиц, в то время господствовавших. Особенно почему-то тревожился идеологический главноблюститель Суслов. Опасался, видимо, не только за себя, но и за свои концепции.

Знал я и такую подробность. Работу над рукописью Георгий Константинович закончил в основном в 1965 году, об этом он радостно сообщил мне, а вот в свет вышла книга лишь четыре (четыре!) года спустя. Почему? Мощные силы давили на постаревшего Жукова, чтобы постепенно снять «ненужное», "необязательное", привести все в "надлежащее состояние". Месяц за месяцем давили, выжимая уступку за уступкой. А ведь из-за снятия «мелочей» и некоторых эпизодов принципиальные подходы постепенно меняются. Тем более что у Жукова совсем не было литературного опыта, той стойкости, которой и профессиональные-то писатели не все обладают, хотя известно, к каким скверным последствиям может привести любая уступка. Не совсем понимал Жуков, сколь сложен и труден идеологический бой.

Телефонный разговор с Георгием Константиновичем был тогда коротким.

— Прошу приехать, — пригласил он. — Сам бы привез книгу, да вот расковался опять на обе ноги. А увидеться охота.

— Решено, — сказал я, уточнив время. — Приеду.

Дачу герою Московской битвы подарил Иосиф Виссарионович. Точнее, не подарил, а предложил Жукову: выбирайте, где нравится и что нравится, вы заслужили. Георгию Константиновичу по душе пришлось место неподалеку от развилки Рублевского и Успенского шоссе, в бору между Рублево, Сосновкой и Черепкове. Рядом с Троице-Лыково, до Москвы-реки — рукой подать, купальня. С крутого берега, с высоты птичьего полета, открывается замечательный вид на Серебряный бор, на всю столицу. Тихо и спокойно было в том благословенном уголке до тех пор, пока не проложили поблизости кольцевую дорогу (о последующих стройках промышленной зоны уж не говорю). А в то время, о котором идет речь, опальный маршал, лишенный всех постов, жил на даче, довольствуясь природой, радуясь подраставшей дочке, вселявшей надежду на продолжение русского рода, удерживавшей его "на плаву".

От кольцевой дороги к даче Жукова, к Сосновке-5, вела прямая, как стрела, дорога, длиной километра полтора. Рядом с ней, слева, тянулась асфальтированная пешеходная тропа. Литератор Елена Ржевская, однажды побывавшая у Жукова, так живописует эту дорогу: "Машина шла по кольцевой. Мы оставили позади указатель на Рублево н вскоре съехали, ответвились в лес. Теперь мы двигались по неширокой асфальтированной просеке, прорезавшей лиственный редкий лес. Было сухо и довольно тепло. По обочинам тонкоствольные березы…"

Экая, право, несообразность. «Ответвилась» женщина, проскочила на авто, ничего не успев разглядеть. Лес там не лиственный и не редкий. Там, на песчаных почвах, раскинулся один из прекрасных подмосковных боров. Лиственных деревьев почти нет. Густой подлесок, молодой подрост и высоченные, красивейшие сосны, которые принято называть корабельными. Готовые мачты для больших парусников. А какой запах в этом густом бору, особенно летом и осенью, воздух настоен на хвое… Ничего, короче говоря, похожего на "лиственный редкий лес". Мелочь вроде бы, но сразу возникает недоверие.

Едва машина моя свернула на «жуковскую» дорогу, слева на тропинке у видел я моложавую, крепко сбитую женщину с густой копной темных волос. Возле нее — девочка с лохматой собачкой. Женщина приподняла руку, я узнал жену Георгия Константиновича, и мы остановились.

— Галина Александровна, сочту за честь, садитесь.

— Спасибо, гуляем. Погода-то… Пройдитесь с нами. — Приглашение прозвучало так, что можно было понять: встретились мы не случайно.

Девочка, играя с собакой, то отставала, то забегала вперед, а мы шли неторопливо, ведя деловой разговор. Галина Александровна сказала, что Георгий Константинович чувствует себя неважно, хотя и бодрится, особенно при гостях. Однако гости-то редко бывают у опального. Василевский вот приезжал, да года два назад — Рокоссовский. При них он был гоголем. А на самом деле ослаб. Голова болит часто, ухудшился слух.

— Постарайтесь не расстраивать его, теперь ведь ничего не изменишь, попросила Галина Александровна.

— Почему вы считаете, что я могу расстроить?

— Он волнуется, ожидая встречи с вами. Он ведь понимает, что сказал в книге не все, что надо было сказать. Ему твердили, что книга для заграницы, что не нужны мелкие подробности, что не надо выносить сор… Он мне сказал вчера, что вы, Николай Алексеевич, можете подумать так: на войне, на службе Жуков ничего не боялся, а теперь в книге гражданского мужества не хватило… Вы не считайте так, ладно?!

— Галина Александровна, я не критик и еду не спорить, а поздравить Георгия Константиновича с завершением трудного дела. Но кое-что обсудить нужно.

— Поберегите его, я говорю не только как жена, но и как врач.

Такой вот «инструктаж» получен был мною перед самой встречей с Жуковым. Беспокойство Галины Александровны представлялось закономерным, но с другой стороны — кривить душой я не мог. Да Георгий Константинович и сам понял бы мою неискренность, а это подействовало бы на его состояние не лучшим образом. Самое разумное в подобных случаях — побольше шутить. С чего мы и начали. Я с улыбкой поинтересовался, скоро ли его примут в Союз писателей и кем он там будет — рядовым членом или секретарем правления, как его давний знакомый Константин Симонов? Жуков, в свою очередь, посоветовал мне не отставать на этом поприще, чтобы со временем мы вместе возглавили писательскую организацию. Пообещал поделиться накопленным опытом. И действительно, поделился — это уже серьезно. Показал копию заключения на его рукопись: под этим заключением красовались фамилии военных руководителей, занявших при Брежневе самые высокие позиции. Это А. Гречко, А. Епишев, М. Захаров, К. Москаленко. Издание книги Жукова они считали нецелесообразным, утверждая, что он преувеличивает свою роль в истории Великой Отечественной войны, недостаточно показывает роль партии (этакая стандартная ссылка). "Книга может принести вред советскому народу". Вот даже как! Суть была в том, что перечисленные выше военные деятели привыкли уже считать себя выдающимися полководцами, а Жуков не очень-то возвеличивал их.