Сотрапезники ели, слушали вполуха, не возражая. А чего возражать-то, когда все знали: «Ил-2» действительно был лучшим боевым самолетом Второй мировой войны, это признавали как наши неприятели, так и друзья-союзники. Немцы величали его не только главным врагом люфтваффе, но и врагом всего, вермахта. Высший эталон самолета-штурмовика, высшее достижение авиационного прогресса. Надежность и живучесть непревзойденные, в изготовлении прост. Разил врагов крупнокалиберными пулеметами, пушкой, реактивными снарядами, бомбами.

Знали присутствовавшие и о том, что «Ил-2» стал самым тиражным военным самолетом за всю историю мировой авиации. Было выпущено более 36 тысяч таких машин (а всего за годы войны промышленность дала нам 125 600 воздушных машин всех типов). Второе место по тиражу среди самолетов различных классов и первое среди истребителей занимал пресловутый немецкий «Ме-109» (по разным данным, от 30 до 33 тысяч экземпляров). На третьем месте наш «Як-3» — более 28 тысяч экземпляров. Все ясно, спорить не о чем. Но заправившийся Василий, воспринимая молчаливое согласие слушателей как равнодушие к любимой им авиации, распалялся все больше, становился все красноречивей.

На что рассчитывали гитлеровцы, готовя между Курском и Орлом решающее летнее наступление 1943 года? Прежде всего на свои тяжелые, с мощной броней танки нового поколения, которые считали неуязвимыми. Это «тигр», это «пантера», это «элефант», предназначенный для уничтожения на поле боя советских бронированных машин. Наши сухопутные войска готовились, конечно, к встрече с этим сильным «зверьем», но как с воздуха-то достать, расколошматить в пути, не допустить до ближнего боя, в котором только и сказывалось преимущество новой немецкой техники?! Опять же надежда на штурмовик «Ил-2». Но вот какая закавыка. Штурмовик тогда брал в полет четыре обычные стокилограммовые авиабомбы. При прямом попадании такая бомба разделает танк, как черепаху, при очень близком разрыве повредит. Но попробуй-ка с воздуха, на скорости, попасть в движущийся или хотя бы даже в стоящий танк! Если и попадешь, то бомба может срикошетить, отскочить от брони, взорваться в стороне.

— Иван Ларионов выручил, — энергично жестикулировал Василий, — Ванька из Ленинграда. Предложил бомбочку кумулятивного действия. Не бомбочку вроде даже, а детскую игрушку. Длина всего вот, — показал он пальцами, — тридцать сантиметров, все полтора килограмма. Положил в карман и гуляй. Никто не поверил в пользу-то. А на испытаниях ахнули: до чего додумался блокадник! Таких противотанковых бомбочек «Ил-2» брал триста штук… Триста двенадцать в четырех кассетах. Сыпал их сверху, как горох, на немецкие танки да на машины. Не всякая попадет, но уж та, которая попадет, не срикошетит, не отскочит, на то она и кумулятивная. Прилипала к броне, прожигала ее направленным взрывом. И каюк зверю… Я правильно сказал? — повернулся он к Сталину.

— Да, верно, — улыбнулся гот. — Мы когда узнали о ПТАБе, об эффективности этой противотанковой бомбы, приказали наркому Ванникову изготовить восемьсот тысяч штук к началу летних боев, а до той поры не применять, держать в строгом секрете. Фашисты никак не ожидали от нас такой новинки.

— Вы представьте, представьте! — обрадовался Василий поддержке отца. Идет по степи колонна «тигров». Пятьдесят. Пусть восемьдесят. И вдруг над ними наши штурмовики. Всего-то, может, две пары. Пикируют. И на эту колонну — тысяча двести ПТАБов! Засевают бомбами всю окрестность. Не спасешься. Горят «тигры». Полный разгром бронетанковых войск!

— Не преувеличивай, — охладил сына Иосиф Виссарионович. — До полного разгрома было еще далеко. И пехоте, и артиллерии, и танкам нашим работы хватило… Извините, товарищи, я на минуту…

Сталин скрылся за дверью. Никто не придал этому значения. Довольные, сытые гости припоминали, какие имена-названия давались штурмовику военным народом. От панибратского «Илюхи», от «горбатого» до "летающего танка" и "черной смерти".

Иосиф Виссарионович возвратился с тоненькой папкой в руке. Сел на свое место, достал несколько листков бумаги, положил перед собой. Заговорил, как на обычном совещании-заседании.

— Тут у нас данные, которые вызывают недоумение. Мы знаем, сколько самолетов построили за время войны. Мы достоверно знаем, какой урон нанесли противнику. Наша авиация и зенитная артиллерия уничтожили на советско-германском фронте в обшей сложности 52 650 немецких воздушных машин всех типов. — Сталин глянул на бумажный лист. — Для сравнения: потери немецкой авиации от наших союзников за всю войну, с тридцать девятого по сорок пятый год, составляют примерно двадцать четыре тысячи самолетов. Вдвое меньше поработали наши союзники при всей их технике и за более долгий срок. Хотя и предпочитали сражаться в воздухе, а не на земле… Эти данные бесспорны. Иосиф Виссарионович нахмурился. — А вот у нас здесь немецкие сведения, немецкие цифры, из которых следует, что гитлеровцы уничтожили втрое больше наших самолетов, чем мы у них.

— Получается даже больше, чем мы вообще выпустили? — полувопросительно произнес Молотов. — Значит, мы закончили войну без единого самолета? Чем же мы завоевали господство в воздухе, как победили?.. А-а-абракадабра.

— Все не так просто, Вече. Учитываются машины довоенною производства, а их было немало. Машины, поставленные нам по ленд-лизу. Но все равно цифры наших потерь неправомерно завышены. И ведь это немцы, привычные к точности, к строгой отчетности. Зачем им обманывать себя?.. Василий, сколько фашистов сбили наши лучшие истребители?

— Кожедуб — больше шестидесяти. Покрышкин почти столько же.

— Это много?

— Очень много, ты ведь сам знаешь.

— Но я знаю и другое. По немецким сведениям, ас Хартманн сбил 352 самолета, из них 347 — советских. Ас Баркхарн — 301 машину. Что за богатыри? Тебе известно о них?

— С потолка взято. Это практически невозможно, этого не может быть…

— Потому, что не может быть никогда, — сыронизировал Иосиф Виссарионович. — Веский довод. Но зачем немцам потолочные данные? Нас пугать?

— Не знаю, — Василий пожал узкими мальчишескими плечами, которые не выглядели шире даже от генеральских погонов на гимнастерке. — Не думал.

— А следовало бы подумать, это полезней, чем руками в застолье махать, распинаясь о прошлых успехах.

Молотов поспешил защитить Василия:

— Может, геббельсовская пропаганда по принципу: чем больше наврешь, тем скорее поверят.

— Нет, это не геббельсевская фантазия, — возразил Иосиф Виссарионович. Это официальные данные для высшего командования, для Геринга и Гитлера. Выдумывать не положено. И все-таки здесь что-то не так. Пусть этим займутся в Генштабе. И ты тоже, Василий, займись со своими авиаторами.

Озадачил, значит, Иосиф Виссарионович сына, так озадачил, что он потом, в машине, недовольно бурчал нечто вроде "не было печали, да черти накачали". Это когда мы вместе уехали из «Блинов». По пути было: мне в Жуковку, а ему на Дальнюю дачу.

— А что, самому-то разве не интересно выяснить? спросил я.

— Очень даже интересно, только с какого конца подступиться? Посоветуйте. Николай Алексеевич.

— Ладно, — пообещал я, стараясь успокоить Василия. — Завтра в восемнадцать ноль-ноль. Устраивает?

— Вполне! — обрадовался молодой генерал.

Не на ветер слова были брошены. Еще за столом в «Блинах», слушая разговор, я прикинул, с чего начать, если бы дело поручено было мне. Вспомнил о своих поездках с несколькими генералами и офицерами Генштаба в Красногорск, в лагерь военнопленных, о наших профессиональных беседах с немецкими военачальниками за чашкой кофе или рюмкой коньяка: даже в ту пору, когда еще шла война, немецкие коллеги делились с нами полезными сведениями, а уж теперь-то, после нашей победы, что им было скрывать. А сами встречи, обмен мнениями — это же приятное разнообразие в их монотонной жизни.

Поручил соответствующим товарищам пригласить на беседу несколько немецких авиационных генералов, старших и средних офицеров, строевых и штабников. С нашей стороны такой же состав. А Василия попросил заменить на время генеральские погоны на майорские да держаться в тени, поскромнее, чтобы не опознали немцы. С этим Василий справился, к тому же приехал на встречу в 27-й лагерь совершенно трезвым и до конца беседы спиртным не злоупотреблял, хотя стол, стараниями его подчиненных, был сервирован хорошо, разнообразно.