На них и правда мазки свежей ещё крови - наше бегство длится несколько минут лишь, кровь не успела высохнуть, только побурела, сворачиваясь. Проматываю назад. Упала она, что ли, вместе со своим чемоданом? Оцарапалась?

— Таир! - восклицает вдруг она.

Перегнулась ко мне - сзади сидела. Дёрнула за расстегнутое пальто. Я вниз покосился - на рубашке расплывается красное пятно. И только сейчас осознал, вот это надсадное, мешающее думать, не дающее сконцентрироваться - это боль. И сразу запах крови ощутил. И на языке, словно наяву, солоноватый привкус той самой капли, что я слизнул с разбитой костяшки.

Говорят, когда умираешь, перед глазами вся жизнь проносится.

Только моя дурацкая, никчемная, сейчас мало волновала — я видела только лицо Таира, побледневшее, и на этом фоне черные глаза его смотрелись особенно жутко.

И губы, губы вдруг стали такого неестественного цвета, как у живых людей не бывает.

— Таир! — позвала его снова, пальцем этих губ почти коснувшись, но он откинул, оттолкнул, не дал стереть эту синюшнюю бледность.

Меня подтряхивало, а мозг напрочь отказывался соображать; впрочем, отказался он ещё раньше, когда Таир сел рядом с нами в кафе, а дальше все покатилось, понеслось к чертям со скоростью локомотива.

Когда Лейла на ходу выпрыгнула из автомобиля, у меня дыхание остановилось: на миг зажмурилась, представляя, что сейчас ее переедут преследователи, а ее красивая, но  пустая голова лопнет с треском под колесами, как спелый арбуз. Даже обернулась назад, но за нами пока не было никого, а Лейла оказалось на редкость живучей.

Я видела, как она с колен поднялась, — белые джинсы потеряли свою идеальность, перепачканные талым весенним снегом, — и рванула за угол. На каблуках, подскальзываясь, всего за мгновение скрылась из поля зрения.

Только теперь и это не имело значение: на белой рубашке Таира, в которой он шел на никах, расцветало безобразное алое пятно, и я все никак не могла от него взгляд отвести.

Машина наша остановилась в ближайшей подворотне, за гаражами, в неприметном проулке — Шакиров на меня мутным взглядом посмотрел и лбом в руль упёрся.

— Только не умирай, мой миленький, пожалуйста, — забормотала я, не зная, что делать. Нужно было бежать отсюда, пока не поздно, но только как? Куда? Фора могла закончиться в любое мгновение, и я боялась снова услышать звуки выстрелов.

Вывалилась на улицу, рывком дверь открыла с водительской стороны, и Таира за пальто на себя дернула.

— Я не знаю, можно так делать с тобой или нельзя, — запричитала, закидывая его руку себе на шею и помогая принять вертикальное положение, — только если мы с тобой отсюда не убежим, нас все равно убьют. Ну помоги же мне хоть немного! — я уже ревела, едва переставляя ноги под тяжестью мужского тела.

Таир был невыносимо, неподъемно тяжёлый, настолько, что я понимала, — далеко не уйдем, каждый шаг даётся с трудом, нам не убежать.

Но впереди виднелся старый дом с аркой, в котором можно спрятаться, а за ним дорога, и я упрямо шла туда, продолжая говорить и говорить, только бы не думать, что может не хватить сил или станет поздно. В животе все узлом скручивало от этих мыслей, но я переставляла одну ногу за другой, выпрямляя с трудом колени, делая следующий шаг.

Расстояние в сто метров казалось нескончаемым марафоном, от напряжения болело тело, пот, холодный и липкий, струился между лопаток.

Я распахнула деревянную дверь старого, исписанного дома, похожего на трущобу, шагнула внутрь. Пахло кошками и мочой, сквозь окна второго этажа пробивался слабый свет, освещая узкий пятачок грязного пола. С облегчением прислонила Таира к стене, позволяя ему медленно опуститься на пол, прямо в своем шикарном пальто, наполовину залитом кровью.

— Потерпи, — попросила тихо, но вряд ли он меня услышал.

Я рванула на улицу, в сторону арки, находу замечая капли крови на земле, цепочкой ведущие прямо к дверям.

В ужасе принялась раскидывать снег, носком сапогов вспарывая грязь под ногами, а потом спохватилась, побежала, задыхаясь вперёд.

За аркой виднелась двухполосная дорога, горел зелёный, машины ехали, не снижая скорости. Нужно в больницу ,но я боюсь вызывать скорую - нельзя терять ни минуты, бежать, бежать, бежать, — я не могла больше ни о чем думать, кружась на месте раненой собакой.

Недалеко заметила овощной ларек, возле которого разгружались расхристанные Жигули.

— Помогите! — взмолилась, хватая незнакомого мужчину за руку, даже не вглядываясь в его лицо, и пытаясь воткнуть в сжатый кулак пятитысячную купюру,  — там человеку плохо! Любые деньги!

— Успакойся, каму плохо, защем плохо? — но я уже тащила его за собой, не отпуская из цепкой хватки запястье, обтянутое кожаной курткой. Только бы успеть, только бы успеть, боже мой!

— Надо его в больницу!

А следующие минуты словно были не со мной: вот мы тащим с незнакомым мужиком Таира — он хватает подмышки, я за ноги, вот сидим с ним на заднем сидении машины — его голова на моих коленях, и я держу ее крепко, когда мы подпрыгиваем на кочках, чтобы не было больно. Кожа на моих пальцах вся в бордовых разводах, кровь подсыхает и стягивается, и я смотрю только на них, испытываю животный  ужас.

— Пят минут, щаз давезем, живой будет! — но я не слушаю водителя.

Если сейчас умрет Таир, то на моих руках окажется ещё одна смерть, и снова виновата в ней — буду я.

Я закрываю глаза и позволяю себе вспомнить фотографии из той папки, что сейчас уже не имеет абсолютно никакого значения.

Отъезд Таира так внезапен, что я не сразу понимаю — наша жизнь уже не будет прежней.

Я никак не могу решить, что мне делать с учебой: попасть на бюджет в Москву стоило огромных сил, нервов и времени. А ещё денег — которых в семье всегда было негусто — потраченных на репетиторов. И бросать все, отучившись едва два года, страшно и стыдно перед родителями.

Но и жить без Таира — выше моих сил; первые дни я плачу, довольствуясь редкими разговорами по телефону, и никуда не выхожу из комнаты. Ему там — не до меня, а я ничем не могу помочь, и собственная беспомощность гложет. 

— Аська, хватит тухнуть, — моя соседка, Света, с которой мы второй год живём вместе, пытается меня растормошить, — пошли с нами в клуб? Нельзя сидеть неделю безвылазно. Таир не узнает, а ты просто проветришься. Ну? Немного потанцуем и поедешь домой.

— Не хочу, — отмахиваюсь я, утыкаясь в планшет, но она не сдается, и спустя час уговоров я все же сдаюсь.

За нами заезжает Светкин парень — московский мажорик, как она сама называет его в шутку. Он и вправду богат, наверное, даже богаче семьи Шакировых, но я никогда всерьез не интересуюсь чужими деньгами. 

Мы виделись пару раз, поэтому я киваю приветливо Артёму, когда сажусь в его дорогую, блестящую черную машину. Он целуется со Светой в засос, глубоко, не стесняясь моего присутствия, а потом внезапно подмигивает мне в зеркало заднего вида. Я опускаю глаза вниз, остро ощущая себя чужой. Немного стыдно перед Таиром, что в такой трудный для него час я иду развлекаться, но стены общежития давят.

В ночном клубе музыка долбит оглушающим басами: Артем заказывает нам алкоголь, устраиваясь на низком широком диване, Светка сидит у него на коленях. Я вижу, как скользит мужская ладонь между ее длинных, красивых ног, но при этом Артем странно смотрит на меня. Я отворачиваюсь, но все равно замечаю, как подруга закрывает глаза, чуть шире разводя колени. Чужой взгляд все ещё жжет мой висок, я опрокидываю очередной шот и иду в туалет, решая, что нужно вызвать такси и уехать. Глупая была затея.

К моему возвращению Света уже танцует возле столика, извиваясь всем телом — счастливая и красивая. Светлые густые волосы, острые скулы, высокая грудь. Она обнимает меня за шею, смачно целуя в губы, и утягивает за собой на танцпол.

— Света, — зову ее, — я, наверное, поеду!