«Влюбленная в самое себя, – мысленно закончила за нее Алекс, чувствуя, сколь бесполезны здесь любые упреки. Теперь ей предстояло «решать». – А почему бы и нет?»

– У тебя есть время подумать, – подытожила Ева. – Побудь здесь. А мне надо лететь в Нью-Йорк. Накопилось очень много срочных дел – я запустила их из-за болезни. К счастью, пока Макс остается моей правой рукой, я имею возможность пораскинуть мозгами. Памела остается здесь. Я предложила ей пожить столько, сколько ей захочется.

– Еще одна попытка исправить содеянное?

Ева не обратила внимания на ее замечание:

– Я распорядилась выделить для Ласло Ковача специальный фонд. Он не будет ни в чем нуждаться до конца своих дней.

– Еще одна пожизненная пенсия вроде той, что получает Жан Вернье?

– Ты знаешь о нем? – Ева улыбнулась. – Да, он потрясающий мастер своего дела… И я выплачиваю ему свой долг…

– А если я решусь предать гласности всю эту историю? – спросила вдруг Алекс. – Как собиралась Мэри Брент?

Ева с прежним спокойствием встретила взгляд дочери:

– Ты не сделаешь этого. Мэри была ханжа, религиозная фанатичка – злобная и мстительная. А ты нет. Если верить Максу, ты человек, который подчиняется доводам разума и ведет игру в открытую – это чисто английская манера. Я была честна в разговоре с тобой и призналась откровенно во всех своих грехах. Я рассказала тебе, какова я на самом деле. И другой быть не могу.

Алекс внимательно посмотрела на нее:

– Тебе не доводилось слышать историю про лягушку и скорпиона?

Ева покачала головой. Алекс пересказала ей историю, услышанную от Макса.

– Ах, вот оно что, – усмехнулась Ева. – Но лягушка должна упрекать во всем только саму себя. Скорпион следует зову своей природы, чем бы это ни оборачивалось для него самого. А я – своей.

Алекс встала.

– Мне рассказать Максу о нашей встрече?

– Нет, – ответила Алекс. – Мне не хочется, чтобы ты говорила с ним обо мне.

Алекс поспешно выбежала из дома. Ей хотелось где-нибудь в уединении подумать о том, что она услышала и увидела, убедиться, что все это произошло в самом деле, а не является плодом ее фантазии. Она опомнилась только тогда, когда оказалась у каштана, под которым покоился прах ее брата. Могила его и каменная плита буквально утопали в цветах. Над плитой стояла женщина, которая выкапывала увядшие цветы и высаживала свежие. Подойдя ближе, Алекс узнала Памелу.

– Привет, – сказала она неуверенным тоном, чувствуя себя виноватой. Она совсем забыла о Памеле, печалившейся о Крисе неизмеримо больше всех остальных.

Памела взглянула на нее и искренне обрадовалась:

– Алекс!

– Извини, что так внезапно уехала…

– Ничего страшного, – ответила Памела, поднимаясь и отряхивая землю с колен. – Тебя ведь здесь ничего больше не держало. Гораздо удивительнее, что ты вернулась.

– Мать попросила меня приехать.

– В самом деле?

– И нам, наконец, удалось поговорить.

– И, судя по твоему виду, ты не очень довольна разговором.

– Она сказала, что предложила тебе побыть здесь…

– Да… она вернулась из клиники совсем другим человеком. Более того – я не могу тебе этого в точности объяснить, но она собирается как-то вознаградить меня за свою несправедливость по отношению ко мне. Это не обычная ее причуда. Хотя она, конечно, по-прежнему не утруждает себя оправданиями. Так вы с ней объяснились?

– Более или менее.

Памела видела, что с Алекс стряслось что-то необычное, она выглядела совсем иначе, чем прежде.

– Как тебе памятник? – спросила Памела.

Мраморная плита отсвечивала глубоким матовым светом – как упаковка духов «Суть Евы». Но здесь была другая надпись: «Кристофер Бингхэм Черни». И чуть ниже: «Обожаемый сын. 1962–1988».

Несмотря на всю горечь утраты брата, Алекс поймала себя на том, что ощутила укол ревности. «Про меня было бы написано «Нелюбимая дочь», – подумала она. Но постепенно боль прошла, и ее сменило другое чувство. Вдруг оказалось, что для нее все это не имеет уже никакого значения. «Ведь я знаю, кто я на самом деле, – подумала Алекс. – И кем буду. И как странно, что я не понимала этого раньше».

– Если бы ты только знала, Памела, – выдохнула Алекс, – какой я была дурочкой…

По дорожке, усыпанной гравием, они подошли к дому и увидели стоявший у подъезда «роллс-ройс», возле него – Джонеси, который следил за погрузкой багажа.

– Она уезжает, – заметила Памела. – Макс говорил мне, что у них большие проблемы.

– Ты видела его? – спросила Алекс.

– Мельком. Он приехал и в тот же день должен был вернуться назад. «Эта Женщина» что-то затеяла. Ева готовится к грандиозному сражению. Надеюсь, Господь не оставит «Эту Женщину». И еще один человек появился на горизонте… Я с ним встречалась до Криса, а теперь он неожиданно стал соперником Евы на рынке. Многие мои друзья странным образом стали ее соперниками…

Джонеси помахал им рукой:

– Мы спешим, как никогда, – проговорил он, когда они подошли ближе, – но вы даже не представляете, как это замечательно, что она снова в форме… Нет, нет, – обратился он к шоферу. – Этот чемодан из крокодиловой кожи надо положить на заднее сиденье. А соболя и норку можно устроить здесь… Чуть правее… – Он начал пересчитывать чемоданы, когда в дверях появилась Ева, одетая в дорожный костюм – строгий, но, без сомнения, очень дорогой. Сверху был накинут короткий норковый жакет. Крупные бусы по тону идеально сочетались с ее золотыми волосами.

– Взгляни на шляпку, – пробормотала Памела. – Это у нее называется деловой костюм.

Заученно улыбнувшись, Ева махнула рукой и села в машину. Джонеси захлопнул дверцу и устроился позади нее. Машина тронулась.

– Ну так вот… – начала Памела, но остановилась, увидев, как Алекс, схватив горсть гравия, швырнула ее вслед машине и крикнула:

– Катитесь к черту!

Однако все это был совершенно бессмысленный жест, потому что машина свернула с аллеи и камни упали в траву у дороги.

– Ты не представляешь, сколько лет, – проговорила Алекс, отряхивая ладони, – мне хотелось это сделать. И вот сегодня наконец смогла. – Она взглянула на Памелу быстро, весело и даже как-то озорно:

– Что-то у меня аппетит разыгрался непомерный. Пойдем, отпразднуем ее отъезд.

– Только ли отъезд мы с тобой отпраздновали? – проговорила Памела.

Они сидели обе скрестив ноги на широком подоконнике – излюбленном месте Алекс. Она наливала в бокалы шампанское.

– И еще мое освобождение.

– От матери?

– Да. Наконец она мне рассказала всю правду. И у меня больше нет никаких иллюзий относительно нее и ее чувств ко мне. Теперь мне понятно, почему она отвергала меня, – вовсе не из-за моей внешности, как я всегда думала. Просто, видя меня, она вспоминала, откуда она начинала. И это не соответствовало ее представлениям о себе, тому мифу, который она творила для публики. Прошлое, которое олицетворяла я, сама мысль о нем была ей ненавистна. Она снова и снова видела Анну Фаркас, о которой хотела и старалась забыть. Но как только ей это удавалось, перед глазами опять появлялась я.

– Анна Фаркас?

– Это ее девичье имя. – И Алекс пересказала то, что узнала от матери.

– Ну и ну! – перевела дыхание потрясенная Памела. – Невероятно! Теперь понятно, почему она зарыла это так глубоко. Значит, старик, которого привез Макс, – твой отец! – Она снова покачала головой, будто все еще не могла поверить в то, что услышала.

– И таким образом она одним махом решила несколько проблем.

– Но как же?.. Я имею в виду, что ты теперь будешь с этим… человеком… твоим отцом?

– Это зависит от него самого. Увидим, когда он поправится и сможет говорить. У него нервное истощение. Один Бог знает, что он пережил за эти тридцать лет. Все зависит от того, чего захочет он сам.

– Алекс, ты переменилась. С того самого момента, как я увидела тебя у дерева, я сразу поняла, что произошло что-то из ряда вон выходящее. Ты похожа на человека, которому сказали, что прежний, страшный диагноз, вынесенный врачами, оказался ошибочным.