– Думаю, что помню. Эти куклы были с грудями и пенисами.

– Вот как? Об этом ты прежде не упоминала.

– Эти куклы были священными. Но для этого должна быть причина… Нужно избавиться от боли… Я хотела бы уничтожить эти воспоминания, но не прежде, чем усвою из них все ценное. Мэри-Джейн, будь так любезна, душечка, возьми, пожалуйста, салфетку и вытри мне глаза, ладно? Обрати внимание, я говорю это для записи. Это поток сознания. Мы взяли длинный камень на равнину. Все собираются танцевать и петь вокруг него довольно долго – до того как построим из бревен подпорки, с помощью которых заставим его стоять. Каждый вырежет своих куколок. Все куколки очень похожи, и каждая чем-то напоминает того, кто ее сделал, и всех остальных. Я засыпаю. И хочу есть. Я хочу танцевать. Эшлер призывает всех к вниманию.

– Еще каких-то пятнадцать минут – и мы проедем через задние ворота, – сказала Мэри-Джейн, – только следи, чтобы твои слезливые гляделки не закрылись.

– Не говори ни слова охране, – напомнила Мона. – Я сама с ними управлюсь. Что еще ты помнишь? Они несут камень на равнину. Как называется эта равнина? Скажи ее название на их языке.

– Эшлер называл ее «плоская земля», или «безопасная земля», или просто «пастбище». Чтобы правильно произнести название, я должна говорить очень-очень быстро. Вам это покажется похожим на свист. Но все знают эти камни. Буквально каждый знает о них. Мой отец тоже видел их. Боже, вы полагаете, что где-нибудь в мире существует еще одна, другая я? Не думаете ли вы, что такое может быть? Другая я, не считая тех, похороненных под деревом? Не может быть, что я единственная, кому удалось выжить!

– Успокойся, милая, – сказала Мэри-Джейн, – у нас еще уйма времени, чтобы это выяснить.

– Мы – твоя семья, – добавила Мона. – Помни это. Кем бы еще ты ни была, все равно ты – Морриган Мэйфейр, которой предназначено стать наследницей. У нас есть свидетельство о рождении, свидетельство о крещении и пятнадцать фотографий, сделанных «Поляроидом», с этикетками, написанными моей рукой, на обратной стороне каждой из них.

– Так или иначе, но этого недостаточно, – возразила Морриган, которая теперь плакала, надув губы словно ребенок, мигая из-за слез на ресницах. – Все эти свидетельства безнадежно притянуты и с точки зрения закона не имеют никакой силы.

Машина двигалась по своей полосе дороги, но, едва они въехали в Метэри, движение стало плотнее.

– Возможно, потребуется видео, – продолжала рассуждать Морриган. – Как ты думаешь, мама? Но в конце концов все оказывается недостаточным, не так ли, кроме любви? Почему мы вообще говорим о законности?

– Потому что это важно.

– Но, мама, если они не любят…

– Морриган, мы сделаем видеозапись на Первой улице, как только туда приедем. И тебя будут любить, запомни мои слова. Я добьюсь этого. На этот раз я не сделаю ни единой ошибки.

– Что позволяет тебе надеяться на это, если учесть все твои сомнения и страхи и желание спрятаться от пытливых взоров?

– Я люблю тебя – вот почему так считаю.

Слезы хлынули из глаз Морриган, словно ливень. Мона с трудом сдержалась, чтобы не зарыдать.

– Им не потребуется оружие, если они не полюбят меня, – сказала Морриган.

Какая невыносимая боль для ребенка!

– К черту! Пусть только попробуют! – Мона пыталась говорить как можно спокойнее, вполне владея собой, очень нежно. – Нашей любви вполне достаточно, и ты знаешь это! Если ты должна будешь забыть о них, значит, ты их забудешь. И не смей говорить, что это не так, что нашей любви тебе мало. Ты слышишь?

Она взглянула на грациозную газель, со слезами на глазах сидящую за рулем и медленно проходящую каждый поворот пути. «Это моя дочь. У меня всегда были чудовищные амбиции, чудовищный интеллект, чудовищная храбрость, а теперь – чудовищная дочь. Но какова ее природа – кроме того, что она поразительно умна, импульсивна? Эта любящая, восторженная девочка сверхчувствительна к боли и к неуважению и легко поддается неудержимым фантазиям и восторгам. Как сложится ее судьба? Какова роль ее воспоминаний о древних событиях? Означают ли ее видения, что она обладает этими воспоминаниями и умеет извлекать из них знания? Что может из этого получиться? Впрочем, меня это не слишком заботит, – думала она. – Во всяком случае, не сейчас, когда все только начинается и порождает в душе столько волнений».

Она вообразила, что ее высокую девочку ударили, что тело ее смяли… И тут же руки потянулись, чтобы защитить дочь, прижать ее голову к своей груди.

«Только посмейте обидеть ее!»

Теперь все было по-другому.

– Все в порядке, все в порядке, – вмешалась Мэри-Джейн. – Дай-ка мне руль, я поведу машину: движение становится очень плотным.

– Ты совсем спятила, Мэри-Джейн! – крикнула Морриган, подаваясь вперед и нажимая на акселератор, чтобы обойти идущий слева автомобиль. Она вскинула подбородок и тыльной стороной ладони вытерла слезы. – Я доведу эту машину до дома! Я ни за что на свете не откажусь от этого!

«На что может быть похоже ощущение пребывания в пещере?» – задавался я вопросом. У меня не было желания слушать голоса из ада. А вот как насчет райского пения?

Я обдумал этот вопрос и решил пройти мимо. Впереди меня ждало длительное путешествие. Отдыхать было еще слишком рано. Мне захотелось поскорее выбраться отсюда. Я уже намеревался отправиться в путь и обогнуть эту часть склона, когда какой-то голос окликнул меня.

Это был женский голос, очень тихий. Я не смог определить, откуда он исходит, и лишь сумел разобрать слова: «Эшлер, я ждала тебя».

Я обернулся в одну сторону, потом в другую. Темнота действовала на нервы. «Маленький народ? – подумалось мне. – Одна из их женщин решила соблазнить меня?» И я отправился дальше. Но голос позвал снова, нежный как поцелуй: «Эшлер, король Доннелейта, я жду тебя».

Я посмотрел на старую лачугу с мерцающими огоньками, едва различимую в тусклом свете, и увидел стоящую возле нее женщину с рыжими волосами и очень бледной кожей. Она была человеческим существом и ведьмой. От нее исходил очень слабый запах, возможно свидетельствующий о том, что в ее жилах течет частичка крови Талтосов.

Мне следовало идти дальше. Я понимал это. От ведьм всегда можно было ждать неприятностей. Но эта женщина была очень красива, а в полутьме глаза сыграли со мной скверную шутку, и мне показалось, что она чем-то напоминает нашу погибшую Жанет.

Пока она приближалась ко мне, я заметил, что у нее строгие зеленые глаза, как у Жанет, прямой нос и губы, словно вырезанные из мрамора. У нее были такие же маленькие округлые груди и длинная, грациозная шея. Добавьте ко всему этому прекрасные волосы, к которым Талтосы всегда проявляли слабость.

«Чего тебе нужно от меня?» – спросил я.

«Подойди и ляг со мной, – отвечала она. – Заходи в мой дом. Я приглашаю тебя».

«Ты очень глупа, – заявил я. – Ты знаешь, кто я такой. Лягу с тобой – и ты умрешь».

«Нет, – возразила она. – Только не я. – И она засмеялась, как многие ведьмы смеялись и до нее. – Я рожу от тебя гиганта».

Я покачал головой.

«Ступай своим путем и будь благодарна, что я не так легко поддаюсь искушениям. Ты прекрасна. Найдется другой Талтос. Кто здесь защищает тебя?»

«Войди, – настаивала она, – войди в мой дом».

Она подошла ближе, и в слабых лучах света, проникавшего сквозь листву, золотистого света угасающего дня, я увидел белоснежные зубы и округлые груди, просвечивающие сквозь тонкую кружевную блузу, поверх которой был туго затянут кожаный пояс.

«Что же, если я лягу с ней и просто приложу губы к ее грудям, это никому не принесет боли, – подумалось мне. – Но ведь она ведьма. Почему я разрешаю себе даже думать об этом?»

«Эшлер, – обратилась ко мне женщина, – мы все знаем твою историю. Я знаю, что ты король, предавший свое племя. Не хочешь спросить духов пещеры, как можно было бы получить прощение?»