– Эй, привет, Мона, надеюсь, тебе не будет в тягость, если я побуду здесь. – Мэри-Джейн схватила правую руку Моны и принялась яростно трясти ее; голубые глаза сверкали, когда она смотрела на Мону сверху вниз со своего, несомненно, величественного роста: примерно пять футов восемь дюймов вместе с каблуками. – Послушай, я могу сократить время своего пребывания, если тебе захочется. Я отменно владею автостопом, должна тебе признаться, и прекрасно доберусь до Фонтевро. Эй, погляди-ка, мы обе носим белое кружево, а у тебя еще и эти прелестные буфы! Эй, да ты просто восхитительна: выглядишь как белый кружевной колокольчик с рыжими волосами. Послушай, можно мне выйти на переднюю веранду?

– Да, разумеется. И я рада, что ты приехала к нам, – ответила Мона. Ее рука была липкая из-за яблока, но Мэри-Джейн этого не заметила.

Мэри-Джейн последовала за Моной.

– Надо поднять кверху это окно, – сказала Мона, – а затем подлезть под него. Но это на самом деле не платье, а что-то вроде рубашки. – Ей нравилось, как рубашка свободно облегала тело. И ей нравилось, как юбки Мэри-Джейн ниспадали с ее крошечной талии.

Ладно, теперь не время думать о талиях. Она прошла на веранду после Мэри-Джейн. Свежий воздух. Ветерок с реки.

– Позже я могу показать тебе мой компьютер и разъяснить ситуацию на фондовой бирже. У меня есть инвестиционный фонд, и я управляю им уже шесть месяцев, он приносит миллионные прибыли. Очень жаль, что я не могу в полной мере воспользоваться своими выигрышами.

– Я слушаю тебя, дорогая, – сказала Мэри-Джейн.

Она положила руки на балюстраду и смотрела вниз, на улицу. – Ну и особняк! Вот уж действительно – ничего не скажешь.

– Дядя Райен утверждает, что это не особняк, а просто городской дом, – сказала Мона.

– Да уж, ничего себе городской дом.

– Да, и городок тоже.

Мэри-Джейн рассмеялась, откинувшись всем телом назад, а затем повернулась и взглянула на Мону, как только та ступила на веранду. Она неожиданно осмотрела Мону снизу доверху, словно что-то поразило ее воображение, а затем застыла, глядя Моне прямо в глаза.

– В чем дело? – спросила Мона.

– Ты беременна, – сказала Мэри-Джейн.

– Ох, ты говоришь так из-за этой рубашки, или халата, или как еще это называется.

– Нет, ты беременна, – твердо заявила Мэри-Джейн.

– Ну ладно, – сказала Мона, – конечно, это так. – Смех непосредственной гостьи был заразителен. Мона прочистила горло. – Что скрывать – об этом всем известно. Или тебе еще не успели рассказать? У меня будет девочка.

– Ты так думаешь?

Что-то заставило Мэри-Джейн ощутить чрезвычайную неловкость. По всем правилам хорошего тона она должна была выразить радость по этому поводу и высказать свои прорицания относительно ребенка. Разве не так поступают самозваные ведьмы?

– Ты уже получила результаты тестов? – спросила Мона. – У тебя нашли эту гигантскую спираль?

Под кронами деревьев было так прекрасно, и Моне захотелось спуститься в сад.

Мэри-Джейн время от времени искоса поглядывала на нее, затем лицо ее немного расслабилось: загорелая кожа без единого изъяна, желтые волосы, покоящиеся на полных, гладких плечах.

– Да, у меня точно есть эти гены, все верно, – подтвердила Мэри-Джейн. – У тебя тоже, не так ли?

Мона кивнула.

– Сказали они тебе еще что-нибудь?

– Что, возможно, это не имеет никакого значения. Я могу рожать здоровых детей, как каждый в нашей семье, за исключением одного случая, о котором никто не желает говорить.

– Х-м-м-м, – промычала Мона. – Я все еще хочу есть. Спустимся вниз?

– Да, хорошо, а то я уже готова обглодать дерево!

Мэри-Джейн казалась вполне нормальной к тому времени, когда они добрались до кухни, обсуждая по пути каждую картину и каждый предмет мебели, попадавшиеся на глаза. Оказалось, что она никогда прежде не была внутри дома.

– До чего же немыслимо скверно, что мы не пригласили тебя, – сказала Мона. – Именно так, мы просто об этом не подумали. Все беспокоились в тот день о состоянии Роуан.

– А я и не ожидала какого-то особого приглашения ни от кого, – откликнулась Мэри-Джейн. – Но этот дом просто великолепен! Взгляни хотя бы на картины на стенах!

Мона не могла не испытать гордость за то, как талантливо Майкл освежил каждую картину, и неожиданно ей пришла в голову мысль, которая посещала ее более пятидесяти миллионов раз на последней неделе: когда-нибудь этот дом будет принадлежать ей. Кажется, это уже свершилось. Но она не должна думать так теперь, когда Роуан пришла в себя. Будет ли Роуан действительно по-настоящему здорова? В памяти промелькнуло воспоминание: Роуан в гладком шелковом черном костюме, сидящая здесь, с прямыми черными бровями и большими, строгими, словно полированными серыми глазами.

То, что Майкл был отцом ее ребенка, что она была беременна этим ребенком, что это связывало ее с ними обоими, внезапно показалось ей неприятным.

Мэри-Джейн приподняла одну из портьер в столовой.

– Кружево, – произнесла она шепотом. – Тончайшее, не так ли? Все здесь самого великолепного качества.

– Да, полагаю, это так, – кивнула Мона.

– И ты тоже, – сказала Мэри-Джейн, – ты выглядишь словно сказочная принцесса, вся в кружевах. Подожди, ведь мы обе одеты в кружево. Я просто его обожаю.

– Спасибо, – ответила Мона, слегка возбужденная. – Но как может столь красивая девушка, как ты, замечать такую, как я?

– Не сходи с ума, – ответила Мэри-Джейн, проносясь мимо нее в кухню. Она изящно покачивала бедрами и звонко постукивала высокими каблуками. – Ты просто блистательная девушка. А я – хорошенькая. Я знаю, что это именно так. Но мне нравится смотреть на других красивых девушек, и всегда нравилось.

Они сели вместе за стеклянный столик. Мэри-Джейн рассматривала тарелки, поставленные перед ней Эухенией, глядя сквозь них на свет.

– Итак, перед нами настоящий костяной фарфор, – объявила она. – У нас есть несколько похожих штучек в Фонтевро.

– Неужели у вас там все еще сохранились такие вещи?

– Дорогая, ты просто изумилась бы, если бы видела, что там еще хранится на чердаке. А как же! Там есть и серебро, и фарфор, и старые портьеры, и коробки с фотографиями. Ты должна бы посмотреть на все это. Этот чердак совершенно сухой, и там тепло. Там все накрепко опечатано. Барбара Энн обычно жила там. Ты знаешь, кем она была?

– Да. Матерью Старухи Эвелин. И моей прапрабабкой.

– И моей тоже! – торжествующим тоном объявила Мэри-Джейн. – Разве это не чудо?

– Да, несомненно. Часть всей жизни Мэйфейров. А тебе следовало бы посмотреть на генеалогическое древо Мэйфейров – как все ветви его пересекаются. Типа того, что, если бы я, например, вышла замуж за Пирса, с кем у нас не только общая прапрабабка, но и общий прадед, который также выскочил из… Черт подери, сложнейшая вещь – проследить, как они пересекаются. Оттуда происходит каждый из Мэйфейров. Ты должна будешь провести чуть ли не год за изучением генеалогического древа, стараясь только прояснить картину, чтобы понять, кто же это сидит рядом с тобой на семейном пикнике, – понимаешь, что именно я имею в виду?

Мэри-Джейн кивнула, приподняв брови и изогнув губы в улыбке. Она красила губы лиловой помадой с каким-то дымчатым оттенком, от одного вида которого можно было умереть. «Боже мой, – подумала Мона, – ведь я уже женщина и могу тоже носить этакое барахло, если только захочу».

– Ох, могу тебе одолжить все мои вещи, если хочешь, – сказала Мэри-Джейн. – У меня есть даже сумка с самым необходимым для короткого путешествия. Ты представляешь! В ней полно косметики – ее купила мне тетушка Беа, – и все там от «Сакс, Пятая авеню» и от «Бергдорф-Гудман» из Нью-Йорка.

– Благодарю, очень любезно с твоей стороны! Эухения принесла немного телятины из холодильника и маленькие нежные кусочки морского гребешка, которые Майкл отложил для Роуан. Теперь она пыталась поджарить их с ломтиками грибов и лука, уже заготовленными и упакованными в пластиковый мешочек.