Он потряс Томми за плечо.

На миг на лице Томми появилось ошеломленное, обиженное выражение только что проснувшегося человека, затем к нему окончательно вернулось сознание.

– Да, это колокол, – спокойно сказал он и провел пальцами по взлохмаченным рыжим волосам. – Наконец-то этот колокол.

Они по очереди вымыли лица. Марклин оторвал кусок салфетки, нанес на него зубную пасту Томми и протер зубы. Хорошо бы побриться, но времени для этого уже не оставалось. Им нужно было дойти до Риджент-парка, забрать все и лететь в Америку первым же рейсом.

– Оставлять прошение об отпуске – черта с два! – сказал он. – Я отправляюсь, просто ухожу отсюда. Я не хочу возвращаться в свою комнату, чтобы упаковать багаж. Я исчезаю отсюда немедленно. К черту всякие церемонии.

– Не глупи, – пробормотал Томми. – Мы скажем только то, что должны сказать. И узнаем все, что сможем узнать. А затем уедем в подходящее время, не вызывая подозрений.

– Проклятье! Раздался стук в дверь.

– Мы уже идем! – сказал Томми, слегка подняв брови. Он оправил на себе твидовый пиджак. Он выглядел одновременно рассеянным и взволнованным.

Шерстяной блейзер Марклина был жутко скомкан. И он потерял где-то галстук. Ладно, рубашка нормально смотрелась со свитером. Должна выглядеть нормально, не так ли? Галстук, возможно, остался в машине. Он сорвал его, когда гнал машину в первый раз. Он не должен никогда возвращаться назад.

– Три минуты, – произнес голос за дверью. Кто-то из пожилых. Все здесь, должно быть, забито ими.

– Знаешь, – сказал Марклин, – все они казались мне невыносимыми, даже когда я считал себя преданным послушником. Теперь я считаю их просто возмутительными. Разбудить человека в четыре часа утра… Боже праведный, теперь уже почти пять… Ради присутствия на богослужении в память о погибших! Это настолько же глупо, как те современные друиды, одетые в простыни, проводящие в Стонхендже обряды в день летнего солнцестояния, – или когда, черт возьми, они это делают? Я предоставлю тебе возможность сказать надлежащие слова за нас обоих. Я буду ждать в машине.

– Черт с тобой.

Томми провел несколько раз расческой по сухим волосам. Бесполезно.

Они вышли из комнаты вместе, Томми остановился, чтобы запереть дверь. В холле, как и следовало ожидать, было холодно.

– Ладно, ты можешь это сделать, если хочешь, – сказал Марклин. – Но я не вернусь обратно. Они могут пользоваться всем, что я оставил в этой комнате.

– Это было бы совершенно глупо. Ты запакуй вещи, как если бы уезжал по нормальным причинам. Почему, черт возьми, так нельзя?

– Я не могу оставаться здесь.

– А что будет, если ты проглядишь что-нибудь в своей комнате – такое, что разоблачит все наше дело?

– Нет. Уверен, ничего подобного не случится.

Коридоры и лестница опустели. Возможно, они оказались последними из послушников, услышавших звон колокола.

Мягкий шепот голосов поднимался с первого этажа. Когда они подошли к подножию лестницы, Марклин увидел, что там все обстояло хуже, чем он мог себе вообразить.

Только посмотреть на эти свечи повсюду. Каждый, абсолютно каждый одет в черное! Весь электрический свет был выключен. Тошнотворный поток теплого воздуха окружил их. Оба факела сияли ярким пламенем. Святые Небеса! И они завесили крепом окна в доме.

– Ох, это чересчур роскошно! – шепнул Томми. – Почему никто не подсказал нам переодеться?

– От всего этого определенно тошнит, – сказал Марклин. – Учти, я даю им всего пять минут.

– Не будь проклятым идиотом, – сдавленно прошипел Томми. – Куда подевались остальные послушники? Я вижу везде только стариков, повсюду одни лишь старики.

Их всего было около сотни, стоящих или маленькими обособленными группами, или просто поодиночке возле стен, вдоль темных дубовых панелей. Седые волосы повсюду. Ладно, конечно, молодые члены тоже где-нибудь здесь.

– Пойдем, – сказал Томми, ущипнув Марклина за руку, и потянул его в холл.

На банкетном столе был накрыт великолепный ужин.

– Великий боже, какой проклятый пир, – сказал Марклин. Его затошнило при виде жареных барашков и говядины, чаш с дымящимся картофелем и стопок, блестящих тарелок и серебряных вилок. – Да, они едят, они действительно едят! – прошептал он Томми.

Множество пожилых мужчин и женщин спокойно и медленно раскладывали еду по своим тарелкам Джоан Кросс сидела в инвалидном кресле. Джоан рыдала. И здесь же восседал внушительный Тимоти Холлингшед, носитель бесчисленных титулов, явственно нарисованных на его породистом лице, надменный, как всегда, и без единого пенни в кармане.

Элвера передала сквозь толпу графин с красным вином. Бокалы стояли на серванте. «Наконец есть что-то, чем я бы мог воспользоваться, – подумал Марклин. – Я могу найти применение этому вину».

Внезапная мысль пришла ему в голову: скоро он будет свободен от всего этого, полетит самолетом в Америку, расслабится, скинет ботинки… Стюардесса будет предлагать ему ликер и изысканную еду. Дело всего нескольких часов.

Колокол продолжал звонить. Как долго будет продолжаться эта пытка? Несколько человек вблизи него разговаривали на итальянском. Все сидевшие на короткой стороне стола были старыми ворчливыми британцами, друзьями Эрона, в большинстве своем уже отошедшими от дел. И кроме того, там была молодая женщина – по крайней мере, казавшаяся молодой. Черные волосы и густо накрашенные веки и ресницы. Да. Но если присмотреться, можно заметить, что все они старейшие члены ордена, а не просто дряхлые старики. Там стоял Брайан Холловей из Амстердама, а рядом – анемичные лупоглазые братья-близнецы, работавшие в Риме.

Никто из них в действительности не смотрел ни на кого, тем не менее они говорили друг с другом. И в самом деле, обстановка была торжественная. Отовсюду раздавался тихий шепот, поминали Эрона: Эрон такой, Эрон сякой… всегда обожали Эрона, всегда восхищались Эроном… Казалось, они полностью забыли о Маркусе – и хорошо сделали, подумал Марклин, особенно если бы знали, сколь дешево он был куплен.

– Пригубите немного вина, джентльмены, – спокойно проговорила Элвера.

Она указала жестом на ряды хрустальных бокалов. Старинные фужеры. Все убранство старинное. Вот хотя бы эти античные серебряные вилки с глубокими инкрустациями или старая посуда, извлеченная из каких-то хранилищ, чтобы ее наполнили сливочной помадкой и мороженым.

– Нет, благодарю вас, – кратко сказал Томми. – Не могу есть, когда приходится держать тарелку и бокал в руках.

Кто-то рассмеялся сквозь низкий гул шепота и бормотания. Другой голос вознесся над остальными. Джоан Кросс сидела в одиночестве в самом центре собравшихся, лбом опираясь на руку.

– Но о ком мы скорбим? – спросил Марклин шепотом. – О Маркусе или об Эроне?

Он должен был сказать хоть что-то. Свечи излучали раздражающий свет, хотя темнота плыла вокруг него. Он моргнул. Ему всегда нравился запах чистого воска, но этот был невыносимым. Полный абсурд.

Блейк и Талмадж разговаривали в углу на повышенных тонах. Холлингшед присоединился к ним. Насколько было известно Марклину, им всем было далеко за пятьдесят. Куда же подевались остальные послушники? Ни одного не видно. Не было даже Анслинга и Перри, надутых маленьких монстров. Что подсказывает ему собственный инстинкт? Что-то очень дурное, совсем дурное.

Марклин шел за Элверой, пытаясь удержать ее за локоть.

– Мы имеем право присутствовать здесь?

– Да, конечно, вы должны быть здесь, – ответила Элвера.

– Но мы не одеты.

– Не имеет значения. Вот, выпейте, пожалуйста.

На этот раз она подала ему бокал. Он отставил тарелку на длинный край стола, возможно нарушив этикет: никто не совершил ничего подобного. Боже! Какое изобилие! Здесь была огромная зажаренная кабанья голова с яблоком в пасти, молочные поросята в окружении фруктов на дымящихся серебряных блюдах. Смешанные ароматы мяса были превосходны, он не мог не признать этого. Он почувствовал голод! Какой абсурд!