История эта нам уже известна, поэтому нет смысла ее повторять.

А вот что произошло после отплытия «Арроу».

Так как на борту не осталось никого, кто бы мог управлять судном, вскоре после выхода в море начались споры о том, где они находятся и какого курса следует держаться. Три дня бунтовщики плыли на восток, но земли все не было видно; тогда они повернули на север, боясь, что северные ветры отнесли их к югу от Африки. Два дня шли они шли курсом северо-восток… И попали в штиль, продолжавшийся почти неделю. Вода иссякла, а через день кончились и запасы пищи.

Положение становилось все хуже, и на палубе каждый день раздавались проклятья в адрес испанского золота, из-за которого они влипли в это дерьмо. Один матрос сошел с ума и прыгнул за борт. Вскоре другой матрос вскрыл себе вены и стал пить собственную кровь. Когда он умер, его тоже бросили за борт, хотя некоторые требовали, чтобы трупы держали на борту. Голод постепенно превращал людей в диких зверей.

За два дня до того, как их встретил крейсер, мятежники так ослабели, что не могли уже управлять судном; в тот день умерло еще три человека. На следующее утро оказалось, что один из трупов частью съеден.

Весь день люди лежали и сверкающими глазами смотрели друг на друга с жадностью изголодавшихся хищных зверей. А на другое утро уже два трупа оказались обглоданными почти до костей.

Но эта еда каннибалов их мало подкрепила, потому что отсутствие воды было куда более сильной пыткой, чем голод. И тогда появился крейсер.

Когда выжившие поправились, вся история бунта была с их слов тщательно занесена в вахтенный журнал, но матросы «Арроу» оказались слишком невежественными, чтобы суметь указать, в каком именно месте берега были высажены профессор и его спутники. Поэтому крейсер медленно плыл вдоль всего побережья, изредка давая пушечные сигналы. Военные исследовали каждый дюйм берега в подзорные трубы.

Ночью они становились на якорь, утром снова продолжали упорные поиски… И наконец-то судьба им улыбнулась!

Офицер рассказал Клейтону, что они стреляли из пушек еще вчера, но далеко за мысом, и, вероятно, эти звуки не были услышаны обитателями хижины.

— Если бы знать!.. — мрачно проговорил молодой офицер, но не закончил фразы, взглянув на окаменевшее лицо Уильяма Клейтона.

Клейтону казалось, что время остановилось, что они попусту теряют драгоценные секунды, но наконец-то все приготовления к спасательной экспедиции были завершены, и небольшой отряд во главе с двумя офицерами и с профессором Портером в арьергарде отправился на почти безнадежные поиски.

Джейн Портер наконец отказалась от отчаянных и бесплодных попыток вырваться. Теперь она в полубеспамятстве лежала в объятьях лесного дикаря, запрокинув голову и глядя сквозь ресницы в лицо того, кто нес ее на руках, легко шагая через заросли.

И она не могла не признать, что то было лицо необычайной красоты. Оно являлось идеальным типом мужественности и силы, который так хорошо умели передавать резцы ваятелей Ренесанса. Хотя Тарзан и был убийцей людей и животных, он (за редким исключением) убивал, как убивает охотник, не по злобе, а чтобы поддержать свою жизнь. Ни разгульная жизнь, ни темные страсти не наложили печать на это прекрасное лицо.

В тот миг, когда Тарзан напал на Теркоза, девушку поразила яркая красная полоса на его лбу, идущая от левого глаза до начала волос. Теперь, когда она внимательно рассматривала черты своего спасителя, полоса исчезла, только узкий белый шрам отмечал то место, где она проступала.

Ярко-синие глаза в обрамлении длинных мохнатых ресниц, губы, в уголках которых таилась улыбка, буйная грива черных спутанных волос — вот что сумела разглядеть девушка, снизу вверх смотревшая на странного лесного полубога.

Тарзан взглянул ей в глаза и неожиданно улыбнулся, а Джейн невольно ответила ему улыбкой… И внезапно страх оставил ее — она давно уже не чувствовала себя в такой безопасности, как в кольце этих сильных загорелых рук.

Должно быть, Тарзану передались ее чувства, потому что он улыбнулся еще раз, показав ровные белые зубы, и, остановившись, осторожно поставил девушку на землю.

Джейн не призналась бы даже самой себе, что почувствовала некоторое разочарование, когда путешествие в объятьях лесного божества так внезапно закончилось.

Она опустилась на мягкую траву небольшой полянки, куда ее принесли, и странный юноша по-звериному гибко уселся перед ней.

Нет, его явно не следует бояться! В этом она все более и более убеждалась, пытливо разглядывая тонкие черты и краснея под таким же пристальным изучающим взглядом синих глаз, ярко поблескивающих на загорелом лице.

А Тарзан в это время решал для себя вопросы, от которых могла бы закружиться голова у любого цивилизованного человека. Ему же, приемышу обезьян, не имеющему никакой возможности поговорить с этим восхитительным созданием, сидящим на расстоянии вытянутой руки, хотелось скулить и выть от сознания собственного бессилия — но даже этого он не мог сделать, чтобы не напугать девушку еще больше.

Как бы узнать, нравится ли он ей хоть немного? Он с тоской подумал, что она уже ответила на этот вопрос, сопротивляясь и пытаясь его оттолкнуть… Но потом Тарзан с надеждой вспомнил, как непонятно порой ведут себя белые люди — никогда не знаешь точно, что у них на уме! Если он так противен этой девушке, почему теперь, когда он больше ее не держит, она не пытается убежать?

Тарзан знал имя своей прекрасной пленницы — много раз он слышал, как белые мужчины окликали ее: «Джейн!» Он почти собрался с духом, чтобы попытаться выговорить эти звуки, но…

Джейн, донельзя измученная пережитыми волнениями, вдруг склонилась на шелковистую густую траву и по-детски положила ладонь под щеку. Она еще раз взглянула на сидящего рядом победителя ужасной обезьяны — и с давно позабытым чувством полнейшей безопасности погрузилась в глубокий сон.

Когда она проснулась, Тарзан ходил по поляне, и девушка невольно отметила изящество его походки, совершенство высокой фигуры и гордую посадку прекрасной головы на широких плечах.

Что за изумительное создание! Ни жестокость, ни низость не могут таиться под такой богоподобной внешностью. «Никогда еще, — подумала она, — подобное совершенство не ступало по этой грешной земле!»

Тарзан услышал, что она села, и приветствовал ее пробуждение улыбкой, снова вызвавшей ответную улыбку Джейн. Девушка собралась с духом, и, преодолев робость, впервые попробовала заговорить со своим спасителем.

Юноша напряженно всматривался в ее шевелящиеся губы, причем любая смена интонации вызывала всплеск эмоций его в темно-синих глазах — так, как ветер заставляет волны играть всеми цветами лазури и ультрамарина. Но он не ответил ни единым словом, и у Джейн упало сердце. Может быть, он немой? Но тогда он мог бы хоть показать жестами, что понимает!

Она попробовала снова, на этот раз заговорив по-французски. Тщетно!

Синеглазый бог только грустно покачал головой, и от этой грусти у Джейн защемило сердце.

— Ничего, — ласково сказала она, робко положив ручку на большую загорелую руку. — Мы обязательно сумеем договориться!

Грусти в синих глаза как не бывало.

Юноша вскочил со звериной грацией пантеры и выразительными знаками объяснил, что они должны оставить это место. Скоро ночь, и здесь небезопасно — так поняла его жестикуляцию Джейн и, не раздумывая, кивнула. Несмотря на неудачную попытку вступить а разговор, теперь она безраздельно доверяла этому странному человеку. Она уже поняла, почувствовала всем сердцем, что именно он — их вечный спаситель, защитник и «посланник небес», как упорно именовала его Эсмеральда.

Но к тому, что произошло вслед за ее кивком, Джейн все-таки оказалась неподготовлена.

В следующий миг она оказалась в объятьях лесного бога, а тот, крепко прижимая девушку к себе, птицей взлетел с ней на дерево.