Жизнь Тарзана среди диких обезьян текла вполне счастливо, ведь он не помнил иной жизни и даже не подозревал, что в мире есть еще что-нибудь, кроме необозримых джунглей и их обитателей.
Но очень рано он начал понимать, что между ним и его товарищами существует большая разница. Его худенькое тело, коричневое от загара, стало вызывать в нем острое чувство стыда: оно было совершенно безволосое и голое, как тело презренной змеи или другого пресмыкающегося, тогда как его друзья щеголяли роскошной густой шерстью!
Тарзан пытался исправить эту несправедливость, обмазавшись с ног до головы грязью. Но грязь скоро высохла и облупилась, к тому же он получил нагоняй от матери. Обезьяны всегда следят за своей чистотой и за чистотой своих детенышей, и Кале вовсе не хотелось, чтобы впридачу ко всему другому ее шпыняли еще и за то, что ее сын — грязнуля!
Приемыш обезьяны больше не пытался обмазываться грязью, но не перестал огорчаться из-за своей внешности.
На равнине, которую часто посещало племя горилл, было маленькое озеро, куда стая обычно отправлялась на водопой. И вот однажды в знойный день, в период засухи, Тарзан и один обезьяний малыш, ускользнув из-под надзора старших, вдвоем отправились к озерцу попить. Когда они нагнулись, в тихой воде отразились оба лица: крупные дикие черты обезьяны рядом с тонкими чертами аристократического отпрыска старинного английского рода.
Тарзан был ошеломлен. Мало еще того, что у него нет волос! У него, оказывается, еще такое безобразное лицо! И как только другие обезьяны могут его терпеть?
Что за противный маленький рот и крохотные белые зубы! Как отвратительно они выглядят рядом с могучими губами и клыками его счастливого товарища!
А этот тонкий нос — такой жалкий и убогий, словно его владелец умирает от голода! Тарзан покраснел, сравнив его с великолепными широкими ноздрями своего спутника. Вот это нос так нос — занимает почти поллица!
— «Как хорошо быть таким красавцем! — с горечью думал бедный маленький Тарзан. — И почему мне так не повезло!»
Но больше всего мальчику не понравились его глаза. Разглядывая их, он окончательно пал духом. Синее пятно, маленький черный зрачок, а кругом одна белизна! Ужасно! Даже у змеи нет таких отвратительных глаз, как у него!
Тарзан был так углублен в осмотр своей внешности, что не услышал шороха высоких трав, раздвигаемых огромным зверем, который крался сквозь прибрежные заросли. Не расслышал зловещих звуков и товарищ мальчика: горилла в это время пила, и хлюпанье толстых губ заглушило поступь осторожно подкрадывающегося врага.
И вот уже большая свирепая львица Сабор подобралась к добыче на расстояние тридцати шагов. Нервно подергивая хвостом, желтая кошка бесшумно припала к траве. Почти касаясь земли брюхом, она проползла еще несколько шагов и замерла, готовая прыгнуть на облюбованную жертву.
Теперь она была на расстоянии всего каких-нибудь десяти футов от обоих подростков. Львица сжалась в комок, стальные мускулы напряглись под золотистой шкурой…
Еще мгновение она выжидала, словно окаменев, а затем с ужасающим ревом прыгнула.
Львица Сабор была мудрым охотником. Кому-то свирепый рев, сопровождавший ее прыжок, мог бы показаться глупым. Разве не вернее напасть на жертву молча?
Но Сабор знала быстроту обитателей джунглей и почти невероятную остроту их слуха. Для них любой внезапный шорох травы послужил бы таким же ясным предостережением, как самый громкий вой. Львица понимала, что ей все равно не удастся бесшумно настигнуть жертву.
Поэтому она и испустила оглушительный рык, надеясь, что добыча оцепенеет от ужаса, и тогда она запустит когти в парализованное страхом тело.
В отношении обезьяны расчет Сабор полностью оправдался. Звереныш на мгновение замер, и этого мгновения оказалось достаточно, чтобы сломать ему шею.
Зато Тарзан, дитя человека, поступил совершенно по-другому. Жизнь в джунглях, полных опасностей, приучила его все время быть начеку, а более высокий ум проявил себя в такой быстроте реакции, которая была не по силам человекообразной обезьяне.
Вой львицы Сабор как будто наэлектризовал мозг и мускулы маленького Тарзана, и он сделал единственно правильную вещь.
Перед ним были глубокие воды озера, а за ним — неизбежная жестокая смерть от когтей и клыков голодной львицы.
Тарзан всегда ненавидел воду, признавая ее только как средство для утоления жажды. Обезьяны терпеть не могут дождей, и мальчик перенял эту нелюбовь своей приемной матери; к тому же совсем недавно он видел, как маленькая Пита погрузилась в это озеро и больше не вернулась на берег!
Но из двух зол его быстрый ум избрал меньшее. И не успел замереть крик Сабор, нарушивший тишину джунглей, как Тарзан прыгнул в озеро и почувствовал, как холодная вода сомкнулась над его головой.
Как и все обезьяны, он не умел плавать, и все же не потерял обычной находчивости — признака живого и изобретательного ума.
Энергично барахтаясь, мальчик обнаружил, что может не только держаться на воде, но и передвигаться в ней. Тогда, поднимая тучи брызг, Тарзан поплыл параллельно берегу, на котором свирепый зверь сидел над безжизненным телом его маленького приятеля.
Львица была бы непрочь схватить и вторую обезьяну — она напряженно следила за Тарзаном, очевидно, соображая, стоит ли эта безволосое существо того, чтобы сунуться за ним в воду… И тут, кашляя и захлебываясь, мальчик из последних сил испустил громкий предостерегающий крик своего племени.
Почти немедленно из джунглей донесся ответ, и тотчас сорок или пятьдесят обезьян помчались по деревьям к месту трагедии.
Впереди всех неслась Кала, узнавшая голос своего Тарзана, а за ней спешила мать того детеныша, который лежал мертвым под окровавленной лапой Сабор.
Огромная львица отнюдь не желала встретить бешеный натиск стаи разъяренных человекообразных обезьян. Было ясно, что охота прошла впустую!
С утробным рыком желтая кошка быстро прыгнула в кусты и скрылась.
Теперь Тарзан смог вылезти на сушу и терпеливо перенести поцелуи, объятья и шлепки встревоженной матери, которая выражала то свой гнев по поводу непослушания сына, то радость оттого, что он остался жив. Точно так же поступила бы на ее месте и любая человеческая мать любого цвета кожи!
Чувство гордости из-за того, что он вышел живым из смертельно опасной переделки, смешалось в душе Тарзана с совершенно новыми ощущениями, вызванными купанием в озере. Он сумел сделать то, чего еще не делал никто из его соплеменников!
С тех пор Тарзан никогда не упускал случая окунуться в озеро или реку, приводя в отчаяние многострадальную Калу.
Горилла никак не могла привыкнуть к новому чудачеству приемного сына, ведь все обезьяны инстинктивно не любят воду и уж тем более никогда не погружаются в нее.
Вся стая еще долго обсуждала происшествие со львицей: такого рода случаи нарушали однообразие жизни в джунглях, и хотя порой кончались трагически, без них существование обезьян было бы лишь скучной чередой сна и поисков пищи.
Племя, к которому принадлежал Тарзан, кочевало по местности, простиравшейся на двадцать пять миль вдоль морского берега и на пятьдесят миль вглубь страны. Изо дня в день обезьяны бродили по этой территории, и, если хватало еды, целыми неделями оставались на одном месте. Потом они снимались с места и откочевывали на другой конец своих владений, и так как могли передвигаться по деревьям гораздо быстрее, чем люди по земле, часто преодолевали это расстояние за пару дней.
Переходы и остановки зависели от обилия или недостатка пищи, от условий местности и от присутствия опасных зверей. Следует сказать, однако, что Керчак был непоседой и зачастую заставлял обезьян сниматься с насиженного места только потому, что ему надоедало там оставаться.
Ночью гориллы спали — или лежа на земле, или устроившись на ветвях. В холодные ночи стая чаще всего ночевала внизу, тесно прижавшись друг к другу, чтобы согреться; Тарзан всегда засыпал в крепких объятиях и под надежной защитой Калы.
