«Архан, — раздался в голове голос Зана. — Заноза в нашу задницу, мать его!»

«Не только высокорожденный, — задумчиво ответил Арман, прочитав знаки. — Еще и младший сынок главы южного рода…»

— Ты ведь понимаешь, что тебе за это будет? — спросил старшой, вернув убийце возможность говорить.

— Понимаю, отчего не понимать, — ответил тот. — Ваш арханчонок к нам частенько в трактир являлся… думал, что никто не знает, кто он и откуда. Все знали: еще в первый день люди папаши приперлись, с приказом — не трогать. Мы и не трогали, пока он нас трогать не начал… Твой арханчонок совсем зарвался… С дружками дочку мою поймал, в подворотню затащил и… ты мужик умный, понимаешь, что дальше было. Девочка моя, как они ее отпустили, так к речке пошла. Только через два дня ее из воды и выловили… А мне что, сидеть теперь тихо? Ты бы сидел?

Арман иначе посмотрел на умершего «архачонка». Красив-то красив, а рожанок силой брал. Идиот. Будто золота папаши не хватало, чтобы любую купить, любую замаслить.

— Мог бы прийти ко мне, — сказал Арман. — Ты же знаешь… я бы…

— Справедлив ты, старшой, но ничего бы ты не сделал, — горько ответил трактирщик.

«Сделал бы, — подумал Арман. — И на любимых сынков арханов управа есть. К жрецам надо было идти, а те прямиком к главе рода… и отмаливать бы смазливому мальчику грешки в храме какой годик, на хлебе и воде. А его папочке — платить бы все это время храму золотом… за содержание сынишки. Как за лучшую магическую школу бы заплатил. А потом мальчишку в провинцию, под присмотр дозорных, чтобы не глупил. Не он первый, не он последний. А теперь что? Теперь он да… заноза на нашу задницу, и он, и его убийца».

— Я его, падлу, седмицу выслеживал, — продолжил трактирщик, — пока он один, без дружков выйдет. Вот и вышел, к любовнице собрался, она на соседней улице живет. А дальше… дальше мне все равно.

И умолк, так и молчал до самого конца. А когда через пару дней последний вздох его оборвался на городской площади, Арман смешался с толпой и устало побрел по улицам, посеребренным инеем. Он вспоминал сухие, отчаявшиеся глаза жены убийцы, и пообещал себе хоть немного помочь молодой, несколько наивной вдове и ее пятерым детям.

— Отомстил за дочь, а семью на голодную смерть обрек, — как бы прочитал его мысли Зан. — Эта погрязшая в горе дура одна трактир не потянет. Не понимаю…

***

Арман тогда тоже не понимал. Только сейчас, сидя рядом с мертвым братом, понял. Сейчас было плевать и на род, и на сестру с мачехой, на всех! Только бы сжать шею убийцы, заглянуть ему в глаза, глубоко, насладиться его болью, убивать долго, мучительно… Может, тогда станет хоть немного легче? Хоть капельку!

Может… Но теперь кажется, что легче не будет никогда. И каждый вдох обжигает внутренности болью… а сердце бьется, как шальное… мертв, мертв… А Арману теперь жить как? С этой виной! И осознанием, что он не сберег, не помог, когда брату нужна была помощь! Боги, как?

Волкодав давно заснул, дергал во сне лапами и довольно повизгивал. Наверно, снился ему лес. Охота. Вкус свежего мяса. Арману бы сейчас в лес. Туда, где темнота, ласковый свет месяца — вот что ему сейчас нужно, вот где можно забыться… убежать от боли. Только… куда и сколько можно убегать?

Волкодав вдруг затих. И сразу же тишина хлыстом ударила по напряженным мышцам. Хоть что-то бы услышать, хоть что-то, боги! И будто в ответ донесся с кровати едва слышный стон…

Арман еще не поверил, а волкодав уже поднял голову, посмотрел на кровать влажными, агатовыми глазами и зевнул. Лениво поднявшись, он потянулся, медленно подошел к кровати и заскулил. Не жалобно, как недавно, радостно и даже приветственно. Махнул хвостом, ударив затаившего дыхание Армана.

Но…старшой медленно перевел взгляд на вышитый край простыни… на бледную ладонь брата, которую осторожно облизывал поскуливающий волкодав. Слетел с кровати еще один стон, не осталось сомнений: судорожно сжались пальцы брата, смяли шелк, и Арман бросился к Рэми.

Пылают щеки брата румянцем, исходит дрожью тело, стремительно темнеют простыни, впитывая кровавую испарину. Зарастают стеклами окна, звенит тревожно замок и пронзает душу полный боли стон. Крик. И Рэми опадает на подушки, затихая.

— Эрр, братишка, — тихонько зовет Арман, боясь, ему это все привиделось.…

Он коснулся лба брата и дернулся — горит. Кажется, кожа сейчас не выдержит, иссохнет и пойдет трещинами… И тогда Рэми вновь умрет. Вновь?

— Эрр, — засуетился Арман. — Погоди, сейчас позову целителей…

Рэми вновь застонал и выдохнул:

— Бо… льно…

— Терпи.

— Больно! — выкрикнул Рэми.

— Где?

— Ар! Ар!

Он дернулся вдруг и порывался вскочить с кровати, но Арман не позволил. Грубо вжал во влажные простыни, помогая себе силой. Пусть рвется, кричит, мечется в бреду, но живет!

Радость и боль, желание помочь и горечь беспомощности, не дать уйти, не пустить… сжать в объятиях, крепко, еще крепче, путаясь пальцами в его волосах. Пусть и мечется, пусть и стонет от боли, пусть темнеет от кровавой испарины туника, но… он жив… жив… и Арман его больше не отпустит!

— Не уходи! Даже думать не смей! — шипит Арман, когда Рэми вновь кричит, сотрясаемый новым приступом. — Не смей сдаваться, слышишь! Слышишь! За гранью тебя найду, если сдашься! Не смей!

Хлопает дверь, кто-то поспешно вбегает внутрь, отталкивает Армана и чувствуется в воздухе пряный запах магии.

— Т-с-с-с… — бормочет молодой, не старше видевшего двадцать четыре зимы Армана, а уже давно седовласый Лерин. — Т-с-с… уже все…

— Больно, — шепчет Рэми.

— Знаю, — спокойно отвечает Лерин, и в глазах его утихает синее сияние. — Терпи, дружок. Спи… спи, а когда проснешься, боль пройдет, обещаю…

Волкодав вновь заскулил, ткнулся в ладонь теплым, слегка влажным носом. И только сейчас понял Арман, что его бьет лихорадочная дрожь, а туника промокла от пота.

Хлопком по приказу Лерина задернулись шторы, и дух замка зажег ярче светильники. Выветрился вдруг запах магии и его заменил другой, тонкий аромат соснового леса, смешанный с запахом мяты. Рэми жив… жив.

Успокоительно шептал заклинания Лерин, касаясь лица брата костлявыми, унизанными перстнями пальцами. У него получалось лучше, чем у Армана — Рэми быстро успокоился и задышал ровнее, только рана на щеке почему-то все так же пылала рваными краями, а в глазах Лерина мелькнула тень озабоченности.

— Спи, — чуть устало прошептал телохранитель.

Отошел на шаг, быстрым жестом развязал широкие завязки, отделяя себя от кровати полупрозрачной, вышитой серебром тканью.

— Дай мне твою руку, — приказал он. — Понимаю твою боль, но калечить себя зачем?

Он сжал ладонь Армана худыми пальцами и прошептал короткое заклинание. Порез резануло болью, кровь остановилась. Исчез испорченный плащ и темные пятна на ковре, а за полупрозрачной пеленой сменились под Рэми простыни на свежие, вновь стала целой и чистой перина. Замок постарался.

— А теперь объясни, — тихо, боясь разбудить брата, потребовал Арман.

— Я ничего не буду тебе объяснять, старшой, — ушел от ответа Лерин, наградив Армана презрительным взглядом. — Пусть тебе Миранис объясняет! Там!

"Там" — это было за небольшой, украшенной резьбой дверью, через которую Арман недавно вошел в спальню Лерина.

Но к Миранису Арман, вне обыкновения, не спешил. Мир подождет: сейчас брат важнее. И Арман потребует объяснений, несмотря на сжатые губы телохранителя, его неодобрительный взгляд, синеву под глазами, как после нескольких бессонных ночей, и нотки усталости в голосе.

Но умирал не Лерин, Рэми. Не Лерин метался недавно на подушках — Рэми. И Арман узнает, по чьей вине. Сейчас!

— Кто его?

— Спросим у твоего дознавателя. И у Рэми, когда проснется.

— Когда мой брат проснется?

— Арман… — сжал губы Лерин, и Арман вдруг понял, что что-то пошло не так. И что в глазах Лерина не столько усталость, сколько озабоченность… и на миг испугался. Но брат жив. И за грань Арман его больше не отпустит.