— Да, мой архан. Я все понимаю.

— Тогда дай руку.

Майк подчинился и едва слышно зашипел, когда Кадм коснулся татуировок на его запястьях. Но новые знаки воспринял с удивлением и благодарностью:

— Ты можешь допрашивать любого, Майк, любой должен тебе подчиниться. Найди мне того, кто это сделал.

— Да, мой архан.

И когда Майк вышел, Миранис тихо просил:

— Дальше что?

— Дальше мы ждем, пока Вирес вернется с дежурства, — холодно ответил Кадм. — Мы же не можем наказывать наследного принца и его телохранителя.

И в ответ на удивленно-ошарашенный взгляд Мираниса спросил:

— А ты, прости, что думал? Что мы сейчас все возьмем и забудем?

***

На улице воцарилась жара, а в замке было тихо и прохладно. Майк уже почти вышел во двор, как его окликнули:

— Мой архан.

Оглянувшись, Майк увидел толстого и неуклюжего рожанина, судя по вымазанной в муке одежде — повара, и дал знак идущим позади дозорным остановиться.

— Чего ты хочешь?

— Ну… — выдохнул повар, сминая в руках какой-то берет. — Ну… мой архан… та коморка… там мои вещи… я знаю, что их мало, а зайти не могу… боюсь… и не дают… там так, так… жутко как-то…

— О какой каморке ты говоришь? — прервал его Майк. — И почему осмеливаешься останавливать меня по таким пустякам…

— Наверное, о той, где мы вчера нашли девушку, мой архан, — отозвался один из дозорных. — Странная она была. Будто сумасшедшая, хотя люди говорили, что раньше ничего за ней такого не замечали. Ее связали и послали за дозором, так она не только веревки на себе разорвала, но и умудрилась вены перегрызть… как животное. Вся в крови там лежала…

— Арману его показывали?

— Старшому да, — сказал дозорный. — Но Арман тоже сам не свой был… а потом как к принцу пошел, так…

И добавил уже мысленно:

«Под домашним арестом он. Сказано никуда не выпускать, не давать ни с кем разговаривать. Слухи ходят, что это из-за брата… что убили его… ты как сам-то думаешь?»

«Жив Рэми, — ответил так же мысленно Майк. — Сам его только что видел, в покоях телохранителя. И людям это передай. Арман же успокоится и вновь вернется к службе, не сомневайся. Дай ему только время, и проследи, чтобы слухи те утишить».

— Подожди со своей каморкой, — сказал он вслух и кинул повару пару монет. — Я сам ее осмотрю.

И передумал идти в город.

В каморке ничего интересного не нашлось, и Майк спустился в темные подвалы замка, куда перенесли тело служанки. Небольшая голая комната, с влажными, каменными стенами, где на невысоком ложе лежало нечто, что вчера было живой, наверное, достаточно красивой девушкой. Светлые, теперь выпачканные в крови волосы, гибкая еще фигура, тонкое, перекошенное безумием лицо и кровь… кровь на ее серой, грубой тунике, на подбородке, на разорванных зубами запястьях.

Майк осмотрел руки служанки, провел пальцами по ее одежде, собирая отголоски ужаса, желание убежать, туда, где уже никто, никогда… статуэтка Анэйлы на ее шее. Вздрогнул, сорвал амулет с мертвого тела, сжал в пальцах и… дальше… дальше он уже не помнил.

Рэми проснулся, когда свет солнца уже стал интенсивнее, темнее, а тени заметно удлинились. Проснулся завернутый в плащ брата, в незнакомых покоях, и в первые мгновения не поверил, что ничего не болит, что нет предательской слабости, к которой он, сказать по правде, уже начал привыкать.

Дивные покои. Серый балдахин над кроватью, серебро простой вышивки, задернутый неплотно полог, и пробивавшийся через щель свет солнца… А еще запах мяты… знакомый запах…

Рэми медленно сел на кровати, и в тот же миг раздались за пологом шаги и знакомый до боли голос холодно спросил:

— Проснулся? Вовремя!

— Лерин, — удивленно протянул Рэми.

Заклинатель всегда держался холодно и отчужденно. Единственный из телохранителей принца, кого Рэми не мог назвать даже приятелем, а уж точно не другом. И единственный, кому до боли хотелось сказать «да, мой архан», хотя они были и равны. И уж точно ему было опасно и как-то не хотелось дерзить.

Высохший, со всегда выпрямленной спиной, скупой и на слова, и на жесты, Лерин, казалось, всегда и на всех смотрел с легким презрением, в особенности на нового телохранителя, который все делал не так.

— Почему я здесь? — спросил Рэми, когда Лерин отдернул полог балдахина. И, увидев вырисованные на противоположной стене горы, Рэми, наконец-то понял, в чьи покои попал.

Лерина. Того самого Лерина, который до сих приглашать к себе не спешил. Покои, в которых все было холодным и чужим, кроме подошедшего поздороваться пса Мираниса.

Лерин кисло улыбнулся и ответил на полузабытый вопрос:

— Ты совсем не помнишь, мой друг?

Мой друг? Рэми сел на кровати и чуть было вновь чуть было не упал на простыни: голова кружилась, навалилась на плечи слабость, и собственное тело вдруг показалось на диво непослушным.

Но все лучше, чем было еще совсем недавно.

— Выпей, — протянул ему Лерин чашу, и в закатных лучах солнца показалось, что взгляд его слегка насторожен и даже печален. — Пей, это придаст тебе сил, они тебе понадобятся.

— Миранис?

Лерин посмотрел вдруг почти зло и коротко ответил:

— Миранис в своих покоях.

— Я, я… ушел с дежурства? Прос…

— Тебе не стоило на нем вообще появляться, — холодно одернул его Лерин. — Не в таком состоянии. Выпей это и вставай, я позову твоего хариба, чтобы ты оделся. И поешь. Нас скоро позовут.

— Лерин… я…

— Мы не будем сейчас об этом говорить, позднее. Встань… с каждым шагом тебе будет легче.

И это было правдой. Зелье было горьковатым на вкус, насыщенно магией и мгновенно придало сил. Рэми с трудом встал с кровати, радуясь, что от каждого вдоха не рвет теперь в груди болью. И отчаянно боялся спрашивать, как он оказался в покоях Лерина и кто его исцелил. Последнее, что он помнил …

Рэми похолодел и покачнулся, и сразу же Лерин оказался рядом, поддержал и вновь усадил на кровать.

— Странно, — задумчиво сказал он. — Твоя слабость должна была пройти…

Рэми насторожился. Он не знал, что сейчас можно говорить, а что нет, и как многое Лерин знает. Но не спросить Рэми не мог:

— Мир… с ним… он…

Лерин посмотрел внимательно, будто изучающе, и как-то дивно мягко ответил:

— С Кадмом, да, живой и здоровый. Это ты…

Рэми помнил, очень хорошо понял, что он. Ему нельзя сейчас сидеть и ничего не делать, нельзя… пока вновь нет этой проклятой боли. И доверять телохранителям тоже нельзя. А больше всего нельзя доверять Миранису и его заботе, не после того, что было в последние дни.

— Ты слишком много думаешь, Рэми, — сказал вдруг Лерин. — И напрасно, от тебя сейчас все равно ничего не зависит. Из-за того, что ты натворил, решать временно не тебе.

Он натворил?

Рэми не совсем верил, что не зависит, но подчинился. Пока он будет послушным, а потом посмотрим.

Он позвал молчаливого, испуганного чем-то Лиина, позволил себя облачить в обманчиво простой, темно-синий наряд телохранителя, и даже постарался поесть, не чувствуя вкуса еды.

Лиин споил ему еще одну чашу какого-то зелья, смотрел как-то странно, будто-то затравленно, но говорить с Рэми не пытался. Даже мысленно. Будто получил от кого-то ясный приказ, и послушание Лиина чьим-то приказам раздражало еще больше. Послушание, несомненно, другим телохранителям, а их как-то сейчас слушать нельзя!

Рэми еще помнил, как его настойчиво заставляли стать телохранителем принца. Помнил, как этого не хотел. И как Миранис поменял тактику, приманив его не силой, а мнимыми дружбой и уважением. И Рэми поверил… дурак был, что поверил!

Рэми молчал, ел и не осмеливался спросить. Ни где Арман, чей плащ недавно накрывал Рэми, ни кто вылечил его раны, ни кто нашел его в том кабинете. Ни как все это объяснил Миранис. А, может, и вовсе не объяснял. Сказал правду. Только исцелять тогда было зачем?