Яшка перестал плакать. Плавно-плавно приподнял правую руку и перенес назад. Пальто сбилось на сторону, и карман оттопырился, словно старался помочь хозяину. Яшка нащупал плоскую железную рукоятку. «Хороший ты мой», — сказал ножу Яшка. Он вынул руку и медленно занес нож. Это движение стоило ему еще пяти сантиметров. Но было уже не страшно.

Со всей силой, со всем своим отчаянием Яшка ахнул ножом в ненавистную ледяную корку.

Клинок пробил лед, ушел до конца, и даже под кулаком осталась вмятина.

Все. Нож сидел крепко. Можно было отдохнуть минуту, затем осторожно подтянуть колени. Потом подтянуться самому. И так, врубаясь ножиком, он доберется до спасительных глиняных комков. Всего-то метра два с половиной.

Все радости дня снова вспомнились Яшке: счастливая тройка, незаданные уроки. И марки… А как здорово он вытянул этих двух пацанят!

Яшка улыбнулся и сквозь непросохшие слезы глянул на верхушку столба. Перекладина с птенцами-роликами скрылась за бугром. Острая верхушка становилась все короче. Яшка лежал, не скользил, а столб исчезал из глаз!

Тайные ручейки-разведчики подмыли пласт слежавшегося снега. Он тронулся и вместе с Яшкой пополз к обрыву. Все быстрей… И вот, надломившись, он ухнул в реку.

«Только бы не насмерть…» — успел подумать Яшка.

В конце мая внезапно ударила жара. С утра было еще прохладно, а к полудню разжарило, словно в июле. Солнце било в окна и так нагревало парты, что краска липла к ладоням. Илька едва досидел до конца четвертого урока и побрел домой, совершенно ослепший от солнца и оглохший от зноя.

Жесткий воротник безжалостно тер мокрую шею. Можно было снять куртку, но для этого пришлось бы скидывать ранец. Кроме того, брюки держались на широких шелковых лямках, которые Илька ненавидел и показывать никому не собирался. Он шел и ругал шепотом тех, кто придумал такую дурацкую школьную форму. Разогретое толстое сукно пахло шерстяным одеялом. Этот запах Илька терпеть не мог еще с детсадовских времен, когда всех ребят насильно укладывали спать после обеда.

Дома Илька грохнул на пол ранец, как из скафандра, выбрался из раскаленной формы и с головой нырнул в шкаф — искать нормальную одежду. Из старых штанов и рубашек он вырос, но мама еще в марте позаботилась о новом «летнем обмундировании». Мама молодец! Через три минуты Илька танцевал перед зеркалом в желтой тенниске и коротеньких штанах с косыми карманами. Потом с удовольствием протянул в петли скрипучий новенький ремешок.

Красота! Словно крылья выросли.

Илька крутнулся на пятке и решил, что обедать ему не хочется, а хочется бегать. Он прыгнул в коридор, хлопнул дверью и выскочил на улицу.

Вот это жизнь! Мчишься так, что ветер свистит в ногах и мохнатыми лапами забирается под рубашку. А веселое солнце не отстает, не выпускает из теплых ладоней.

Вот так и начинается лето! Не с первого дня каникул, а со встречного ветра, скорости и солнца…

На всем скаку повернул Илька в широкий Сосновый тупик. Тупик он и есть тупик, машины не ходят. Но тишины здесь не бывает: ее разгоняют футболисты.

Семь или восемь мальчишек, разделившись, гоняли мяч.

— Я за кого?! — крикнул Илька на бегу.

Обе команды хором ответили:

— За нас!

Его теперь везде принимали, не то что в прошлом году. Как-то незаметно это получилось. Раньше могли сказать: «Обожди, не суйся», а сейчас Илька знает — не скажут. Может быть, это после того, как он у всех на глазах катался на лыжах-коротышках с откоса за пристанью? Все топтались наверху, а он взял да и ахнул вниз, бросив при этом непонятные слова: «Трусов родила наша планета…» Левую лыжу потом так и не нашли в снегу… А может быть, после того, как он сцепился с одним пятиклассником и держался, пока не подоспели Генка, Шурик и Антон Калинов? Или просто потому, что девять лет гораздо больше, чем восемь?

Когда играешь в футбол, время летит так же быстро, как гоняешь мяч. А знатоки про Ильку говорят, что в технике игры он не силен, но скорость развивает бешеную. И четыре часа мелькнули как четыре минутки. Илька даже не отдыхал и остановился лишь тогда, когда длинный Тимка Савельев саданул ему ботинком под колено. Сгоряча Илька полез в драку, но тут же сел в пыль, и ему очень захотелось заплакать от боли и какой-то неожиданной слабости.

— Жердина ходячая, — глотая соленые слезы, сказал он.

Тимка стоял опустив руки и в десятый раз объяснял, что он не нарочно.

— Лошадь, — сказал Илька и начал растирать ладонями здоровенный синяк.

Мальчишки сочувственно молчали. Такое молчание не понравилось Тимке, и он отругнулся:

— Если слезки на колесиках, ходил бы в балет, а не в футбол играть…

Он, кажется, намекал. Дело в том, что зимой Илька занимался в балетном кружке, но был выгнан за чрезмерную горячность и невнимательность. «Слишком, слишком много темперамента», — сказала Илькиной маме седая сухопарая руководительница.

Это воспоминание прибавило Ильке злости.

— А твоими копытами только сваи забивать, — ответил он. Встал и захромал домой.

Мама была уже дома. Она цепко оглядела Ильку, сразу увидела кровоподтек и поздравила с «первым поцелуем лета». Илька промолчал и присел на стул.

— Носишься как угорелый и не думаешь, что я беспокоюсь, — сказала мама. — Неужели обязательно являться домой после меня?

— Все равно я забыл ключ, — вяло сказал Илька.

— Как всегда.

Илька решил было ответить, что на этот раз не «как всегда», а оставил в кармане брюк. Но не ответил. Не хотелось почему-то говорить.

— И с утра голодный, — продолжала мама. — Стал как щепка. Посмотри на себя.

Смотреть на себя Илька не стал, а сказал, что у них в классе есть толстый Малахов и все его зовут Дыней.

— Тебе это не грозит, — заметила мама и ушла разогревать котлеты.

Илька почувствовал, что есть совершенно не хочется. Тошно думать о котлетах. Водички бы глотнуть, а то сухо во рту. Но мама заставит пить кипяченую.

Котлеты на кухне отвратительно трещали в масле. Ильку слегка затошнило.

К счастью, пришел дядя Володя, мамин знакомый.

У дяди Володи было красивое худое лицо и черные мушкетерские усики. Одевался он тоже красиво: носил разноцветные свитеры и удивительно отглаженные брюки. Но сегодня он явился в сапогах и брезентовой куртке.

— Боже мой, Владимир?! — удивилась мама. — В какую дальнюю экспедицию вы опять собрались?

— Не «в», а «из», — сказал дядя Володя и ловко бросил у порога рюкзак.

— Когда же вы успели? Вы же недавно у нас были.

— Двадцатый век! Скорости…

— Проходите. Илька, ты почему не здороваешься? Снимайте куртку.

— Знаете, Тамарочка, не удержался и специально соскочил с автобуса, чтобы заглянуть к вам, — объяснил дядя Володя. — Хочу похвастаться необыкновенной добычей. Разрешаете?

— Разрешаю, — улыбнулась мама.

С загадочным лицом дядя Володя вынес на середину комнаты рюкзак. Расстегнул и опрокинул над желтыми половицами. Илька вытянул шею. Что-то непонятное, большое, светясь нежно-розовым пухом и сверкая пунцовыми перьями, медленно вываливалось из рюкзака. Наконец вывалилось и тяжело ударилось об пол. Илька увидел длинные птичьи ноги. Тоже розовые, со скрюченными пальцами.

Удивительная птица раскинулась перед Илькой. С длинной лебединой шеей, но на лебедя совсем не похожая. Всех цветов зари. Только алые крылья оторочены черной каймой.

Это была мертвая птица.

— Ой, что это? — громко сказала мама, обходя ее стороной.

— Вы, Тамарочка, не поверите. Сплошная экзотика. Самый настоящий фламинго… Каким южным ветром занесло его в наши края?

— Действительно… — произнесла мама.

Дядя Володя повесил пустой рюкзак на спинку Илькиного стула и со скромной гордостью шагнул в сторону: пусть все полюбуются на его добычу.

Илька сполз с сиденья и встал перед птицей на колени. Провел пальцем по розовой шее. Шелковистые перышки легко пружинили. Случайно Илька задел коленом клюв и вздрогнул: клюв был гладкий и очень холодный. Илька отодвинулся.