Она смотрела на него так, словно видела не впервые. Нахмурясь, он поднял руку. Посмотрел на нее и увидел себя. Проклятие! Он опять стал видимым. Момент для этого был самый неподходящий.

Ганс узнал ту, что стояла на верхней ступени, разглядывая абсолютно видимого Ганса. Это была та самая прекрасная, чувственная женщина, излучавшая соблазн. Он видел ее без одежды. Это она села тогда в гробу. Ее призванием была ловля душ.

— При-вет-ствую, — сказала она грудным альтом.

— Кто ты? — спросил он, сжимая в руках два фута ибарской стали, несмотря на недвусмысленную реакцию собственного тела на ее колдовскую привлекательность, ее первородную чувственность.

— Ты знаешь. — Даже голос ее источал соблазн.

— Не знаю.

— Ты уже встречал Тибу, Шедоуспан. — Она протянула руки:

— Иди... к Тибе.

Волосы у него на затылке вновь встали дыбом.

— Ты — богиня смерти, и хочешь, чтобы я сам пришел к тебе? Как наивно.

Ее голос прозвучал совершенно обыденно.

— Ведь рано или поздно ты умрешь. Как любой смертный.

— Но не сейчас, спасибо, — сказал он, не двигаясь с места.

Это ему только казалось; на самом деле его ноги сами несли его вверх по ступеням.

Она ждала на самом верху, и лишь легкий намек на улыбку играл на ее чувственных губах. Она была великолепна, неотразима и притягательна как свеча, наблюдающая за приближением мотылька.

Шедоуспан остановился за две ступеньки от нее, сам не зная, как он там очутился. Посмотрел в темные, чуть полуприкрытые глаза. Она стояла, величественная, опасная и высокая, глядя вниз на юношу, одетого в черное, как и она сама. Илье, о Отец Илье, как же она хороша... и желанна. Не просто желанна. Против нее невозможно устоять; это та, которую назвали абсолютной Неотразимостью.

«Надо устоять», — твердил он себе, не ведая того, что продолжает подниматься.

— Чего ты хочешь?

— А чего хочешь ты? Желаешь ли ты любить меня, Шедоуспан?

— Любить… — Его глаза вспыхнули, а рот скривила презрительная усмешка:

— Где, в твоем гробу?

Ее глаза вспыхнули в ответ, но она сделала небрежный жест и продолжила, словно не заметила оскорбления:

— Здесь. Сейчас.

— Нет, благодарю.

Ее темные глаза сделались не просто холодными, ледяными.

— Ты хочешь сказать, что отказываешь мне?

— Ты — не Тиба. Я видел, как ты открывала крышку и села в гробу. Я уже видел твое обнаженное тело, шлюха. Мы оба знаем, что оно красиво. И многие другие знают это! Ты просто хочешь поиграть со мной. Любой мужчина захочет возлечь с тобой, но только не я! Все, что я хочу знать, это…

Она вздохнула и перебила его:

— Что ж, тогда умри.

Ее рука выскользнула из складок юбки. Сверкающая цепь зловеще звякнула, когда она отстегнула ее от черного замшевого пояса. Женщина взмахнула ею, и цепь упала быстрее молнии. Однако Шедоуспан успел увернуться на широкой ступени.

И все же убежать ему не удалось. Стальное орудие вторым ударом с глухим звоном опустилось ему на поясницу. Тело Ганса пронзила судорога. Безобразные кроваво-черные рубцы размером с каштан вздулись на коже.

Каким-то непостижимым образом Шедоуспан словно прирос к ступеням. Он не мог бежать; не мог даже упасть. В мрачном молчании женщина — кем бы она ни была: шлюхой, оборотнем или богиней смерти, чьих немногочисленных почитателей Ганс всегда считал безумными, — осыпала ударами его спину, вновь и вновь, с неукротимой энергией и недвусмысленным намерением покончить с ним. Стальные звенья впивались в пылающую кожу. Рубцы разбухали, лопались. Некоторые уже начали кровоточить.

Не прекращая бичевания, она заговорила все тем же будничным тоном:

— Это всего лишь легкий намек на те страдания, которые тебе предстоит испытать, жалкий человечек.

— Перестань! — услышал он собственный вопль. — Я согласен. Я буду…

Шедоуспан все же нашел в себе силы замолчать и удержаться от дальнейшего унижения. Оно все равно не принесло бы избавления; протесты и обещания с равным успехом можно было бы выкрикивать ветру.

Его тело дергалось, извивалось, содрогалось. И кровоточило. Удары цепи оставляли на коже раны, порезы и кровоподтеки. Злобные стальные звенья зажгли пожар, охвативший всю спину от ягодиц до основания шеи. Он скрипел зубами, сдерживая крики, которые пытались вырваться из его глотки при каждом новом ударе, сотрясавшем все тело. Боль накатывала и захлестывала его мощным потоком. Он мысленно словно поднялся к потолку и разглядывал эту абсурдную адскую сцену, наблюдал собственную спину, превращаемую в кусок кровавого мяса.

Он уже не мог больше сдерживаться. Из груди его, разрывая легкие, вырвался крик боли, и крик этот оказался чем-то вроде ключа, который разомкнул цепи, сковавшие ноги. Ганс сорвался с места и бросился вниз с лестницы, все еще охваченный неописуемой болью. Он понял, что ему не удастся приземлиться, перепрыгнув через несколько ступеней, с присущей ему кошачьей грацией, и подготовился к жестокому удару об пол.

Но он не ударился. В тот момент, когда его тело должно было врезаться в твердую землю, пол раздался, и охваченный ужасом Ганс начал падать в черную пропасть. Паря в свободном падении, он надеялся лишь на то, что внизу его ждет не комната с гробами.

Обезумевший от ужаса Шедоуспан падал, погружаясь в черные чернила, убежденный, что это падение не продлится вечно: либо он попадет в подземную тюрьму, чьи тесные стены никогда уже не выпустят его; в худшем случае это будет круглый зал с гробами.

Вместо этого он рухнул на кровать... кровать!

Матрас спружинил, и он слегка подпрыгнул, ничего не сломав при падении. Несколько мгновений он лежал, ошеломленный. Он мог сказать лишь, что упал на упругий соломенный матрас, но при этом его сознание было слишком затуманено, чтобы думать, а тем более пытаться действовать.

На этот раз Шедоуспан довольно долго приходил в себя.

Когда ему, наконец, удалось собраться с мыслями и осознать происшедшее, до него дошло, что он все еще лежит распростертый на той же самой кровати, в той самой спальне, где ему уже довелось побывать. Кровать-катапульта! Он попытался было слезть с нее и вдруг застыл от ужаса. Сверху на него обрушился поток света, заставивший его зажмуриться. Придя в себя, Ганс взглянул вверх, и, прежде чем отверстие в потолке успело захлопнуться, он разглядел падающее прямо на него человеческое тело с болтающимися руками и ногами.

Ганс вскрикнул, попытался откатиться в сторону, не успел, и падающее тело свалилось прямо ему на ноги. Шедоуспан горько застонал.

В чернильной темноте он ощупал неподвижное тело, пока не убедился, что это — мертвец. От ужаса Шедоуспан скатился с кровати, вскочил на ноги и побежал. Он знал, что за стенами спальни вновь погрузится в этот вечно обновляющийся лабиринт, который уже стал ему преисподней; однако, оставшись в спальне, он рисковал подвергнуться новому нападению ведьмы, которая могла спуститься с потолка, словно огромная летучая мышь.

Ганс ударился в стену, которая оказалась дверью, и распахнул ее. Забыв о чувстве собственного достоинства, Ганс встал на четвереньки и пополз по узкому коридорчику из серого камня. Он не мог сказать, доводилось ли ему бывать здесь прежде или он оказался в этом переходе впервые.

Далеко впереди мерцал тусклый свет.

До Ганса вдруг дошло, что он не чувствует ни боли, ни крови, стекающей по изуродованной спине. Ошеломленный этим открытием, он остановился, чтобы проверить, и осторожно прикоснулся рукой к измочаленной спине. Пальцы ощутили привычную гладкость крепкой молодой кожи; лишь под лопаткой прилипла соломинка. Он был невредим.

Ганс сел, привалившись к стене. Он не собирался этого делать; ноги сами приняли решение, не ожидая сигнала мозга.

— Может, это оттого, что я заранее выпил ту целительную жидкость, — пробормотал он и облизнул губы пересохшим языком.

И добавил:

— Боги, что ждет меня дальше — дракон?