И вероятно, там, в секретном закоулке его разума, таилась мысль о том, что это бессмысленно, невозможно... и все же Шедоуспан жаждал мщения.

Он в любом случае хотел отправиться назад, в Санктуарии, он задумал это еще месяца два назад... убраться подальше от этого города со всеми связанными с ним неприятными воспоминаниями. Однако он решил отложить отъезд еще на некоторое время. Кроме других незначительных дел, он намеревался рассчитаться с Катамаркой и Йолем и наказать их. Поэтому, выйдя от Аркалы, он направился к дому, который делил — когда-то делил — с Мигнариал и Нотаблем. По дороге он купил грушу и съел на ходу. Груша оказалась незрелой.

Ни юной женщины, ни кота дома не было. Не оставалось сомнений, что никто из них не возвращался. Ганса это не слишком обрадовало, но о Мигнариал он не беспокоился; она скорее всего была на базаре с Квиллом и Бирюзой.

Другое дело Нотабль. Во имя Ильса, неужели кот все еще на холме, в особняке Корстика, ждет Ганса у железной двери? Двадцать минут спустя он положил монету в грязную ладошку мальчика-конюха, оседлал Железногубого и вновь направился к Северным Вратам города.

По пути он сделал две остановки: купил пинту пива и маленькую булку, а чуть позже отыскал на улице торговца, который был счастлив продать ему копченый говяжий язык. Ганс подождал, пока лысый торговец разрежет язык вдоль, заплатил, пробормотал что-то в ответ на вежливое замечание о возможности дождя и обмакнул небольшой кусочек языка в пиво. Жуя копченый язык, Ганс направился в особняк Корстика, теперь уже на поиски Нотабля, страшась того, что мог там обнаружить.

По дороге к нему присоединился его новый друг.

— Приветствую тебя!

Голос раздался высоко возле правого уха, и Ганс едва удержался от того, чтобы не подпрыгнуть и уставиться на огромный глаз, который должен был качаться над правым плечом. Никто другой не говорил такими изысканными фразами, к тому же ни один человек не мог быть таким высоким. Ганс тоже не был высоким, но он сидел верхом на Железногубом, а тейанские кони отличались высоким ростом.

— Ты, конечно, был прав, — довольно неприветливо и даже сердито пробурчал Ганс. — У меня и впрямь завелся Блуждающий Глаз. Странно, но он всегда отправляется в свои блуждания, когда стража оказывается поблизости.

Голос, прозвучавший справа, был довольно резок.

— А ты, видимо, полагаешь, что те люди из городской стражи прислушались бы к свидетельским показаниям бестелесного Глаза, Ганс? Спустись на землю!

Нахмуренные брови Ганса опустились на переносицу, словно ястребы на цыплят, но по мере того, как он обдумывал реплику Глаза, на губах появилась улыбка.

Возле ворот Глаз исчез и присоединился к Гансу немного погодя, очевидно, предпочтя проплыть над воротами, там, где его вряд ли кто заметит. По дороге им повстречался дребезжащий старый фургон, влекомый усталой тощей лошадью, и когда Гансу вздумалось посмотреть вправо, то Глаза он не увидел. Когда фургон проехал мимо, Глаз появился вновь.

— Ты не хотел, чтобы тебя увидели, поэтому ты... моргнул?

— Моргнул.

Некоторое время все трое двигались молча: один — рыся по пыльной дороге, другой — покачиваясь в седле, третий — паря в воздухе. Так они поднялись на длинный, поросший деревьями холм.

— Неужели мы возвращаемся назад в эту адскую дыру — убежище Корстика?

— Я возвращаюсь, — небрежно бросил Ганс. — А тебя я очень настоятельно приглашаю пойти со мной.

— Зачем?

— Ну, хотя бы затем, чтобы составить мне компанию.

— Нет, я хотел сказать, зачем вообще туда возвращаться?

— Катамарка и Йоль пропали. Может быть, они знают, что я был арестован, как они, и задумали, а может, и не знают. Может, они знают, что меня выпустили, а может, и нет. Мне нравится общаться с людьми, которые кое-чего не знают.

Глаз сказал, передразнив Ганса: «Угу».

— Я думаю, они там, — продолжал Ганс, не замечая насмешки. — Кроме того, я беспокоюсь о своем коте.

— Своем коте!

— Почти два дня прошло с тех пор, как я вошел в подземелье, Глаз. Боюсь, что кот все еще ждет меня у входа.

— Мне кажется, что ты путаешь этого зверя с собакой, Ганс. Собаки верны хозяевам. Если хозяин собаки умер в запертом доме, его верный пес останется рядом, оплакивая его. Собачий вой привлечет внимание людей. Но кошка в такой же ситуации вскоре проголодается и разозлится, что хозяин не кормит ее, а потом начнет пожирать своего мертвого хозяина.

Ганс скорчил гримасу и вздохнул:

— Я знаю, что ты не любишь кошек, Глаз. Я их тоже не любил, пока не повстречал Нотабля. Но Нотабль мне друг. Нотабль скорее будет голодать, чем съест меня... вероятнее всего, он просто прогрызет дыру в стене и отправится за помощью, а потом уже позаботится о собственном пропитании.

— Это, — заметил Блуждающий Глаз, — очень странно.

— То-то. Потише здесь, Железногубый. Да остановись же ты, черт! — Конь в конце концов остановился, но неохотно, и Ганс обернулся, чтобы посмотреть на Глаз, парящий футах в полутора справа от себя. — Нам с тобой многое довелось испытать вместе, и я думал, мы друзья, Глаз. Я тебе уже говорил, что мы с Нотаблем тоже друзья. Теперь я хочу, чтобы ты перестал плохо говорить о нем... и о кошках вообще, если я рядом. Глаз закачался в воздухе.

— Хм-м! Ты не говорил со мной так сердито, когда тебе нужно было выбраться из подземелья и ты нуждался в моей помощи!

— Ты был тогда гораздо дружелюбнее. Но давай больше не будем о кошках и о Нотабле, иначе нашей дружбе конец. — Ганс некоторое время пристально смотрел на Глаз, прежде чем опять повернуть вперед. — Поехали, Железногубый.

Пока огромный конь взбирался на холм, норовя перейти в галоп, Ганс не смотрел по сторонам. Сейчас ему было неважно, остался Глаз с ним или удалился, задетый размолвкой.

Однако через несколько минут до него донесся знакомый голос:

— Я все понял. Ты прав. Дружба означает стараться не делать другу больно. А мудрость заключается в том, чтобы не влезать в дерьмо.

Отчаянный рыжий кот невероятных размеров приветствовал появление Ганса в подвале особняка выразительным шумом, в котором слышались недвусмысленно-осуждающие нотки. Непостижимо, но глаза животного тоже смотрели осуждающе. Голодный, умирающий от жажды Нотабль ждал на том самом месте, где Ганс и ожидал его увидеть. Полный упреков, но совершенно счастливый оттого, что видит своего человека — или мамочку, ибо знающие люди говорят, будто коты именно так относятся к тем, кто кормит их и кого они помечают своими пахучими железами, расположенными на щеках и вдоль хвоста.

И тут кот, отличавшийся избытком веса, заметил глаз, лишенный тела вовсе. Басовитое «мау» переросло в шипение, когда Нотабль распушился, разглядывая висящую в воздухе штуку. Когда огромный кот ощетинивался, он начинал казаться еще в два раза больше и был способен испугать не только крупную собаку, но и человека; Глаз, предусмотрительно повисший довольно высоко под потолком, был изумлен, но не казался испуганным. Животное разглядывало невиданное явление, выгнув спину и подрагивая хвостом.

— Это Глаз, Нотабль, мой большой друг. Глаз, это мой друг Нотабль.

Нотабль продолжал смотреть вверх. Глаз смотрел вниз:

— Ну о-очень большой кот, Ганс.

— У-гу. А также голодный. — Ганс снял крышку с небольшого ведерка, в котором ему продали пиво.

Внезапно кошачий нос задергался, а выгнутая спина опала. Взгляд изумрудных глаз переключился с летающей штуки на открытое ведерко. Поведение Нотабля превратилось из агрессивно-враждебного в приторно-ласковое. Он тут же приступил к активным действиям, отираясь извивающимся телом о ноги Ганса, пока тот наливал пиво в большую и очень красивую синюю чашу, которую прихватил из особняка.

Ошеломленный Глаз попробовал высказать свое неодобрение:

— Я бы сказал, что Корстик заплатил за эту чашу цену, достаточную для покупки хорошей коровы.

— Вот и хорошо! — сказал Ганс. — Он, безусловно, не стал бы возражать против такого ее использования! Это чаша, которой ты заслуживаешь, Нотабль. Прости, что покинул тебя так надолго, но я был в тюрьме. Вот тебе... черт возьми, Нотабль, полегче! Ты опрокинешь и пиво и меня!