Орлы… Земные орлы… Такие же, как на Колумбии…

Солнце клонилось к закату, но все еще жгло, наполняя мир ослепительным сиянием. Жары, однако, не ощущалось – здесь, над вершиной огромного дерева, дули прохладные ветры, тихо шуршали в листве, раскачивали паутину цветущих лиан. Здесь царили покой и безопасность; здесь, в пронизанном светом Верхнем Мире, было трудно представить мрак, запахи гнили и угрожающую тишину лесных глубин.

Все, как в океане, подумалось Саймону; два километра разделяют две среды – ту, что враждебна людям, и ту, что позволяет им выжить. Два километра были совсем небольшим расстоянием, и суть заключалась лишь в том, как их отмерить, по вертикали или по горизонтали.

Он стоял на конце длинной могучей ветви, осматривая дальнейший путь. Вероятно, здесь были какие-то тайные тропы, проложенные людьми; тропы он мог отыскать, а вот людей – навряд ли. В этом огромном лесном пространстве, в джунглях, тянувшихся на тысячи лиг, они казались крохотными насекомыми – мельче муравьев, что ползут по стволу столетнего дуба, прячась в глубоких трещинах. При желании он мог бы их разыскать, проследив, куда ведут воздушные дороги, но в том не было нужды. Он пойдет на север по тропинке или без нее, перебираясь с ветви на ветвь, огибая чудовищные колонны стволов, перепархивая пропасти на лианах. Он пойдет…

Саймон упал, стремительно перекатился, царапая кожу грубой корой, привстал на колене. В пальцах его поблескивал нож, готовый к броску, а там, где только что была его ступня, дрожал пучок пестрых перьев на тонкой тросточке. Первой Саймону явилась мысль, что это не украшение, а знак, помогающий разыскивать дротики в лесной чаще; затем он подумал, что убивать его не хотели – целились в ногу, а не в голову. Однако мимо! Сам бы он не промахнулся…

Метнувший дротик темнокожий крохотный воин застыл метрах в шести от него и выглядел удивленным. Крупная голова с заостренным черепом, высокий лоб, расплющенный нос, глубокие морщины, сбегавшие от ноздрей к губам… Он был невелик, но не похож на ребенка: тело – крепкое и пропорциональное, сильные руки и ноги, полоска ткани на узких бедрах, слегка оттопыренная под животом, на смуглой шее – ожерелья, за плечом – сплетенный из коры мешок. Он смотрел на Саймона, грозя вторым дротиком, и чудилось, что вдоль бамбуковой тростинки пролегли тысячелетия: наконечник был стальным, торец – расцвечен перьями.

Спрятав клинок в ножны, Саймон спросил:

– Понимаешь английский? Я – друг! Понимаешь? Друг!

Он произнес слова медленно и отчетливо, не. ведая, какой из обычных языков понятен пигмею. Предки его, покинувшие некогда Габон, могли знать французский… кажется, этот язык считался там государственным – как и теперь, в новом Габоне, на Черной Африке… Все банту – кота и мака, фанги и мьене – говорят на нем… Но этот маленький черный человечек не был ни банту, ни габонцем.

Саймон уже хотел перейти на французский, но тут дротик опустился.

– Мой понимать, – раздался шелестящий голос. – Мой думать, может, ты – зукк… мой никогда не видеть зукка… Но ты не зукк с севера, и ты не со станции. Когда Ноабу бросать копье, большие люди не увернуться. Очень неуклюжий! Ты – другой. Ты – охотник. Откуда? И кого будешь выследить?

– На станции беда, – сказал Саймон. – Станция молчит. Меня прислали узнать, почему молчит. За этим я и охочусь. Выслеживаю.

Пигмей кивнул, уселся, скрестив ноги, и перебросил мешок со спины на грудь.

– Мой знать, что молчит. Есть это! – Он покопался в мешке и вытащил радиофон. – Вот! Дать нам люди со станции. Дать Жул Дебеза, большой человек, очень почтенный. Сказать: здесь нажать, там нажать, и будет слышно. Всегда слышно! А теперь нет. Мой жать, Бутари жать, Пинга жать, все мужчины жать, потом – женщины… женщины думать, они умнее мужчин. Однако ничего не слышно. Почему?

Вопрос был явно риторическим, и Саймон лишь пожал плечами. Сигнальный браслет на его запястье тоже не подавал признаков жизни, а отсюда вытекало, что маяку системы “Вектор” пришел конец. Или его намеренно отключили, или станция разрушена до основания… Смолкший маяк был новым фактом, который выяснился уже здесь, на Тиде, и это обстоятельство существенно меняло оценку гипотез, произведенную Аналитическим Компьютером. В случае гибели людей станция перешла бы в режим самоблокировки, но маяк работал бы по-прежнему. Значит, ее все-таки разрушили, думал Саймон. Какая-то катастрофа или чудовищная местная тварь… Вряд ли отказало оборудование – все цепи электронных устройств дублировались, а кожухи генераторов были крепче танковой брони. Столь же невероятной выглядела и гипотеза о захвате станции изолянтами с Северного материка.

Кота, мак а, фанг и, мьене-народы группы банту, населяющие Габон.

Ноабу потыкал маленьким пальцем в радиофон.

– Молчать! День молчать, два молчать, три молчать! Потом Бутари велеть: Ноабу идти к станция. Бутари – старый, мудрый; он знать: Ноабу – лучший охотник! Быстрый, как леопард! – Он гордо потряс своими ожерельями. – Теперь Ноабу идти к станция, смотреть, что случиться. Хорошо смотреть! Если надо, звать людей, помогать.

– Значит, мы охотимся за одним и тем же, Ноабу, – сказал Саймон. – Я тебе не помешаю? Пигмей усмехнулся.

– Плохие новости, хорошие новости – такая добыча, что можно поделить на двоих. Теперь мой знать: ты – друг. Мой не кидать в тебя копье, ты не кидать в меня нож. Ты ведь не зукк!

– Не зукк, – подтвердил Саймон. – Думаю, что не зукк. Даже уверен в этом.

Кстати, кто они такие?

Ноабу вытянул руку с дротиком, указывая на север.

– Зукки жить в другой половина мира. Там, за морем! Плохие люди, поганые!

Как мертвец, что не давать покоя живым! Так говорить Жул, так говорить Ки Оэ, который быть до Жула, так говорить люди со станция всегда! Говорить мне, говорить мой отец и мой дед. Еще говорить, что зукк к нам не добраться. Море не переплыть! Но как знать? Плохой человек – всегда хитрый человек.

– Ты прав, Ноабу, – Саймон кивнул. – А почему зукк? Есть такое слово в вашем языке?

– Нет. Не наше слово… – Ноабу, припоминая, наморщил лоб. – Дед объяснять

– давно-давно, когда мой еще не родиться – быть на станция человек, Михха Миххало… Вот он говорить – зукк!

Зек, понял Саймон. Ну, не удивительно – на местной станции за триста лет кто не потрудился! Были, значит, и русские… Михха Миххало… И сейчас есть… этот Леон Черкасов…

Ноабу негромко хлопнул в ладоши, чтобы привлечь его внимание.

– Жул говорить нам, станция – как дыра: ты шагать в нее, и ты уже в другой мир. Как наши почтенные предки – шагать прямо сюда! И попасть можно в любое место, здесь и там, – он поднял глаза к небу. – Значит, ты мог попасть на станция? Сразу?

– Нет. Когда станция не работает, нельзя точно навести луч… ну, протянуть ниточку оттуда сюда, – Саймон тоже показал на небо, а потом ткнул пальцем вниз. – Совсем точно без станции не выйдет. Попадешь в лес, в море или на Перешеек… Лучше в лес, верно?

– Верно, – согласился Ноабу. – Море – плохой место. Вода соленая, деревья нет, а есть зубастый пасть… Громовой Мост – еще хуже! Мой туда не ходить. Никто не ходить.

Он встал, вытащил из ветви дротик и приблизился к сидящему Саймону. Теперь их лица были почти на одной высоте. Саймон видел в темных зрачках пигмея свое крохотное отражение.

Ноабу вытянул руку и коснулся его предплечья.

– Ты – сильный охотник, быстрый! Мой тоже быстрый. – Пигмей посмотрел на солнце, клонившееся к закату. – Скоро ночь. Мы спать, завтра идти вместе. Идти быстро, так?

– Так, – подтвердил Саймон.

– Теперь ты сказать мне свой почтенный имя?

– Сказать. Зови меня Две Руки.

Пигмей неожиданно фыркнул и расплылся в улыбке.

– Какой смешной имя! У тебя две руки, у меня две руки, значит, мой тоже – Две Руки? Все люди – две руки! Но не все ловко прыгать, как ты, чтоб мой не попасть копьем… Не все, только ты. – Он на секунду призадумался и сообщил:

– Мой звать тебя Обманувший Копье! Можно?