Домишки взбирались вверх по холму, лепясь друг к дружке, по обеим сторонам дороги. Все они были совсем крохотные - с одной-двумя комнатками в верхнем этаже, - но солидности ради сложены из камня, хотя и жались друг к другу, спасаясь от пронизывающих восточных ветров. При каждом домике имелся палисадник; располагался он всегда выше дома по холму - так что его вполне можно было засевать из окон второго этажа.

На гребне холма, где помещался последний каменный дом, находилась почти плоская площадка. Пройдя мимо этого дома, который оказался лавкой бакалейщика, Буш обернулся и посмотрел вниз. Весь поселок отсюда как на ладони. «Какое странное, однако, поселение», - без конца думал Буш.

По противоположному склону лепились весьма странные домики. Они были кое-как сляпаны из кирпича и располагались, окно в окно, ровными рядами. Из их окон не было другого вида, кроме как на болота, мокнущие под тяжелым облачным небом, - они простирались окрест, насколько хватало глаз. За гребнем холма маячил конек крыши бакалейной лавки.

Буш стоял и наблюдал. Масса дождевой воды вместе с порывами ветра обрушивалась на поселок, но на Буша, само собой, не падало ни капли. Между ним и этим неизвестным ему островком человеческой истории не могло быть никакой связи, кроме хрупкого, как перекинутый через бурный поток ствол дерева, мостика эмоций. Он чувствовал, что над жителями этого поселка тяготело что-то - как и над ним самим. Буш не заметил здесь до сих пор ни одной бесплотной тени из будущего, ни одного призрачного строения. Видимо, стремление вырваться из осьминожных лап нового режима забросило его в необычайно поздний (для Странников) период человеческой истории - ведь попасть сюда оказалось не так уж и сложно!

Стена дождя таяла понемногу, но контуры окружающих предметов не стали от этого четче - на поселок опускалось плотное покрывало сумерек. В домах постепенно зажигались огоньки. Но впереди, у подножия холма, громоздилась темная бесформенная масса, и вокруг нее - ни души, ни проблеска света. Буш направился прямо туда.

Чуть ниже по склону располагались несколько домов подобротнее и побольше, несколько лавок и церковь. Неподалеку обнаружилась железнодорожная станция какой-то древней конструкции - Буш впервые увидел такую наяву. А то, что так угрюмо маячило в отдалении, распалось на несколько скучковавшихся слепых строений. И надо всеми ними в сгущающемся мраке очертилось громадное неподвижное колесо, венчавшее деревянную башню.

Где-то здесь, неподалеку, бежали от станции в никуда невидимые рельсы. В одном из станционных бараков мигал неверный огонек; но в остальном эта глухая часть поселка тонула в угольно-черной темноте.

Почитай что вся жизнь поселения в этот час сконцентрировалась внутри и в окрестностях пивной. Заведение помещалось вверх по склону от церкви, так что ее видавший виды порог был на одном примерно уровне с желобом церковной крыши. Скромная дощечка над крыльцом гласила: «Молот и Наковальня (Эми)». Видимо, эта таверна, как крепкий коренной зуб, прочно вросла в свой клочок земли и переживет не одно поколение ее завсегдатаев - жителей поселка. По крайней мере Буш не мог проникнуть сквозь ее стены и должен был, как примерный любитель пива, войти через дверь.

В общем зале было сумеречно из-за плотной завесы сигаретного дыма. Мужчины группками сидели за столами и на скамьях; курили почти все, но пили на удивление мало. Одеты неброско и одинаково - в наглухо застегнутые темные плащи и кепки. Даже на лицо они как будто похожи; во всяком случае на их пепельно-серых лицах застыло одинаковое выражение безысходности.

Один из тех, кто потягивал-таки из кружки, одиноко сидел в углу за отдельным столиком. С ним здоровались и прощались входившие и выходившие, но за стол к нему не подсаживались. Одет этот человек так же бедно, как и остальные, - разве что в лице его было чуть побольше краски. Именно на него Буш обратил все свое внимание, потому что им вдруг овладела странная уверенность: этот человек носил его, Буша, фамилию.

Отшельник осушил свой стакан, встал, обвел глазами зал, будто что-то ища. Но отвлечься было не на что и не на кого. Тогда он поставил стакан на барную стойку и бросил в публику обращенное ко всем пожелание доброй ночи. Наверное, ему ответили тем же, хотя ни звука не проникало в изолированный мирок Буша.

Он последовал за своим однофамильцем. А тот ссутулился, вобрал голову в плечи и побрел, продуваемый промозглым ветром (которого не чувствовал Буш), по склону вверх.

Дойдя до бакалейной лавки на вершине, человек обогнул ее и постучался у черного хода. Конечно, он не мог заметить тут же, в саду, палатки Буша - тот по странному наитию установил ее именно здесь. Дверь открыли, выбросили трап - световую дорожку. По ней человек вошел в дом, а Буш скользнул туда же за его спиной.

Почему-то только сейчас припомнилась ему вывеска на фасаде: «Эми Буш, Бакалея и проч». Он решил пока не ломать голову над тем, почему именно сюда доставили его непредсказуемые волны сознания - в надежде, что все само разрешится в скором времени. Hо мысль о том, что эти Буши, возможно, его дальние предки, его весьма позабавила.

Комната, в которой Буш тут же и очутился, была переполнена до невозможности. Трое ребятишек разного возраста челноками носились взад-вперед с радостными воплями, хотя Буш, конечно, не слышал ни звука. Самый младший - кожа да кости - был совсем раздет и оставлял за собой дорожки воды и мыльной пены. Видимо, он спасался бегством от старшей сестры, которая тщетно пыталась отловить его и водворить назад в большое корыто. Галопируя таким образом по комнате, малыш то и дело натыкался на грузную женщину в тапочках (она стирала в другом корыте белье), а иногда и на древнюю старуху, тихо сидевшую в уголке с клетчатым пледом на коленях.

Выслеженный Бушем человек, войдя в комнату, изобразил на физиономии праведный гнев и, видимо, принялся метать громы и молнии, потому что в комнате немедленно воцарился полный порядок. Младший мальчик походкой мученика вернулся к сестре и был тут же погружен в корыто. Его старшие братья в изнеможении повалились на деревянные ящики у стены, составленные в ряд и служившие скамьей, и затихли. Грузная женщина распрямилась и продемонстрировала мужу прозрачную, как решето, и заплатанную рубашку, которую стирала, - очевидно, с комментариями. И тут Буш заметил, что женщина уже на сносях.

Возраст старшей дочери на глаз определить было трудно; может, ей лет пятнадцать-девятнадцать. Она была миловидна, хотя зубы уже плоховаты; сам вид ее и манеры напоминали акварельный пейзаж, где тона искусственно сближены и приглушены. Все это наводило на тягостную мысль, что не бесконечное число лет отделяло ее от клевавшей носом в углу сморщенной старухи. Тем не менее улыбка играла на ее лице, пока она купала братца, заботливо обтирала и одевала его, а затем (частично с помощью отца) препровождала всю веселую троицу наверх, в спальню.

До сих пор Бушу не приходилось видеть спальни беднее этой. Младший из мальчиков спал на одной кровати с родителями; рядом на матрацах ютились оба его старших брата. То была самая просторная из двух спален; в комнатке поменьше едва умещалась одна-единственная кровать, где вместе с бабушкой спала старшая дочь.

Отец выплеснул воду из ванны-корыта в сад. Когда дочь вернулась, уложив братишек, он ласково усадил ее на колени, пока жена собирала на стол. А девочка с улыбкой обвила руками шею отца и прижалась щекой к его щеке.

Вот так семейство однофамильцев Буша коротало свои дни. За последующие несколько недель Буш успел до тонкости изучить их характеры и привычки, узнал и их имена. Мать семейства и хозяйка бакалейной лавки прозывалась Эми Буш, что явствовало из вывески. Когда пожилой леди, случилось побрести на почту, Буш, глядя в ее пенсионную книжку, прочел и ее имя: «Алиса Буш, вдова». Однажды призрачный Буш, стоя позади Буша во плоти в очереди за пособием, заглянул через его плечо в персональную карточку - и так познакомился и с ним. Полустертые буквы на карточке гласили: «Герберт Уильям Буш». Старшую девочку звали Джоан, ее непоседливых братьев - Дерек и Томми. Как звали младшего, Буш так никогда и не узнал.