Трубецкой видит в эротике Вл. Соловьева источник его земных утопий. Очень последовательно разрушает он всякую эротику. Радикально отвергает он мистический смысл любви. Но эрос не только для Вл. Соловьева, но и для Платона, и для большинства философов-мистиков был соединителем двух миров. Дуализм Трубецкого должен разрушить все соединения между миром божественным и миром земным. Дуалистическое знание отрицает в тварном, земном и человеческом, символическое отображение божественной действительности. В этом мире нет мистической прозрачности. Но после разрушения мистического смысла всех земных воплощений Трубецкой должен придти к одной трудности. Труден для него вопрос о Церкви. В Церковь он верит и ничего, кроме Церкви не признает. Но и Церковь должна оказаться одной из "земных утопий", это последнее прибежище того утопизма, который ищет небесного в земном, божественного в человеческом, потустороннего в посюстороннем. Трубецкой последовательно должен был бы признать, что на земле, в земной человеческой истории, невозможна, утопична и Церковь, что она может явиться лишь в конце мира, лишь в потустороннем. И относительно Церкви он должен был бы утверждать идеалистический тезис, т. е. признать ее не субстанцией, а нормой, идеалом. Повторяю, что критика теократии у Трубецкого превосходна. Но на том пути, на котором он стоит, критику теократии нужно было бы распространить и на Церковь, как на утопию земного воплощения небесного. Он сводит Церковь к таинствам. Но Церковь всегда старалась быть более, чем таинствами, она расширяет сферу земного воплощения небесного. Католическая Церковь сознает себя теократией, Царством Божьим на земле. Но и православная Церковь не свободна от теократических притязаний устраивать мир по-своему. Отделение Церкви от государства, которого хочет Трубецкой, и есть уменьшение в Церкви земных воплощений небесного, ослабление церковного утопизма. Не нужно ли будет на этом пути отказаться от воплощения небесного в земном до конца мира? Трубецкой последовательно защищает секуляризацию всей жизни и всей культуры, и это нужно признать самой сильной его стороной. Необходимо отказаться от лжи и симуляции христианского государства, христианской науки, христианской культуры и пр. и пр. Процесс секуляризации имеет внутренний смысл. Но вся жизнь и культура по-новому должны стать религиозными. Трубецкой не открывает путей к этому, не указывает способов одухотворения жизни. Церковь и есть путь обожения мира. Но в метафизике Трубецкого нет места для существования Церкви на земле. Церковь должна остаться на небе. Рушатся все земные утопии, но вместе с ними рушится и Церковь, как последняя из утопий. Трубецкой показывает всю затруднительность существования христианского хозяйства.
Есть одно только христианское хозяйство - это хозяйство птиц небесных и лилий полевых. Беззаботность есть евангельский завет. Но на земле нельзя быть беззаботным, нельзя жить, как лилии полевые и птицы небесные, на земле нужно быть расчетливым хозяином. Как выйти из этого? Нельзя ведь отложить разрешения противоречий жизни до конца мира. Не слишком ли легко снимают бремя религиозных антиномий жизни? Нужно принять жизнь до конца жертвенно и трагично. Тогда нет уже оправданий для религиозно нейтрального, для внебожественной общественности и внебожественной культуры. Трубецкой более прав, чем Булгаков, когда он отвергает хозяйство с христианской точки зрения и не считает труд божественным. Ведь Булгаков перенес на небо свое хозяйство, свой трудовой пот. Но правда Булгакова в том, что он видит мучительность религиозной проблемы хозяйства и не считает возможным остаться на почве религиозной нейтральности. Нужно ведь признать, что религиозно нейтрального нет ничего, что нет ничего вне религии.
Трубецкой сочувствует миросозерцанию Вл. Соловьева последнего периода, когда он исповедовал философию конца. Только философия конца, по Трубецкому, освобождает от всяких земных утопий, чувствует зло, отделяет мир от Бога, чужда иллюзий. Разочарование, которое Трубецкой пережил под влиянием русской революции и русской реакции, укрепило в нем философию конца. Трубецкой глубоко разочаровался в России, и это разочарование сделало его пессимистом, он потерял веру в земное, в возможность блага на земле. Чувство жизни становится катастрофическим. К новой жизни, к преображению, к благу можно придти лишь через крест. И Россия должна пройти через крест, чтобы возродиться. Между этой жизнью и жизнью небесной лежит крест. Прав Трубецкой и в своем возражении против славянофильской языческой мечты, утверждавшей Христово Царство на Руси без креста. Но есть у Трубецкого глубокое противоречие. Именно философия конца не допускает ничего нейтрального, внерелигиозного, внебожественного. Философия конца знаменует собой кризис всего нейтрального и выявление во всем религиозной глубины, разделения на дух Христов и дух антихристов. Философия конца должна осознать мировой кризис культуры, ее окончательный религиозный исход. Философия конца провозглашает конец всякому внебожественному бытию, всякой внерелигиозной жизни. Между тем как Трубецкой хочет исповедовать философию конца и вместе с тем утверждать в самой решительной форме внебожественную общественность и культуру, внерелигиозное строительство жизни. Он продолжает верить в то, что все внебожественное есть лишь ступень к потустороннему Царству Божьему. Его философия конца есть продукт горьких разочарований, а не имманентного кризиса мировой жизни. Он утверждает философию конца не в конце и не для конца, а для середины, как выражение дуализма двух миров, как дистанцию между миром и Богом. Но к концу дистанция должна уменьшаться. Антихристианские результаты мировых процессов в конце концов не будут нейтрально-внебожественными. Критика Трубецкого сильна, но его собственная попытка оправдать бодрое и активное отношение к жизни - слаба. Остается непонятным, почему он в период конца сохраняет веру в нейтральное, внебожественное государство, хозяйство, семью, философию, науку и пр. Все это достояние философии середины, а не философии конца. Последовательно Трубецкому остается только один выход: полное отрешение от мира и монашеский аскетизм. Но он не хочет этого пути, он держится за внебожественный мир, дорожит им, дорожит нейтральным и позитивным, дорожит философией и наукой в отличие от теософии, дорожит хозяйством и государством в отличие от теократии. Но философия и наука, государство и хозяйство должны пройти через крест, через отрешение и жертву, чтобы мир пришел к новому небу и новой земле. А то все остается по-прежнему, ничего не меняется, и наступление конца ни к чему не обязывает. Философия конца остается лишь личным пессимизмом и разочарованием, а не новой мировой эпохой. Большая заслуга Трубецкого, что он приводит к ясной постановке этих тем.
Но где же богочеловечество у Трубецкого, где богочеловеческий организм и богочеловеческий процесс? В идее богочеловечества видит Трубецкой великую правду Соловьева. Но идея богочеловечества - не разделяющая мир и Бога, посюстороннее и потустороннее, а соединяющая. Именно идея богочеловечества исключает нейтрально-внебожественное. Соединение человеческого и божеского должно быть свободным и совершенным. Но в чем видит Трубецкой религиозный смысл богочеловечества? В этом весь вопрос. Идея богочеловечества требует признания того, что от человека должна быть положительная прибыль в Царстве Божьем, что человек должен сказать свое слово в мировой жизни. Идея богочеловечества предполагает свободу человека и творческую мощь его. Человек не только должное, но и сущее, в нем есть натуральная божественность. Внебожественность человека есть лишь его отпадение от Бога, его грех, но в нем есть не только отпадение и грех.
Как понимать то катастрофическое мироощущение, к которому приходит Трубецкой вслед за Вл. Соловьевым последнего периода? Катастрофизм есть конец старому славянофильскому благополучию и благодушию, от которых не был свободен и Вл. Соловьев, конец всем утопическим иллюзиям, иллюзиям теократическим и общественным. Но катастрофизм есть неизмеримо большее; это - новый мировой период, религиозная революция в мире, крушение всякого быта и бытовой религиозности, крушение рода. Во всяком катастрофическом мироощущении не только старое проходит, но и новое рождается. Что новое рождается в мироощущении Трубецкого? Он, по-видимому, не ждет ничего религиозно нового. Он ограничивается очищением старого христианского сознания и освобождением сферы внебожественного, в которую отодвигает тот родовой быт человеческого общества, который исторически сплетался с христианством. Но тогда катастрофизм оказывается не столько религиозным явлением, сколько социальным.
