Джессика прошла следом за ним, стараясь держаться как можно ближе. Эдит Метлок по-прежнему сидела в спальне с закрытыми глазами и не открыла их даже тогда, когда ее окликнули. Она застыла в напряженной позе, стиснув руками подлокотники и обратив лицо к светильнику на потолке.

— Она дышит, — сказал Бишоп, и тут же дыхание женщины стало глубже, грудь начала вздыматься, как будто его голос что-то пробудил в ней. Она приоткрыла рот и выдохнула, затем с шумом вдохнула воздух, и ее дыхание стало резким и порывистым. Джессика склонилась над медиумом и, взяв ее за плечи, стала окликать по имени. Но Эдит содрогалась от удушья, и Джессика с тревогой посмотрела на Бишопа. Он боролся с искушением дать медиуму пощечину, чтобы вывести ее из этого похожего на транс состояния, но опасался последствий внезапного шока. Вдруг Эдит Метлок резко наклонилась, и ее удушье прекратилось. Она просидела в этой позе несколько долгих секунд, затем медленно откинулась назад и глубоко вздохнула. Веки у нее задрожали и приоткрылись; показались малюсенькие, как точки, зрачки. Челюсть отвисла, губы задвигались, язык вяло заворочался во рту. Откуда-то из глубины гортани донеслось тихое невнятное бормотание.

— Она пытается что-то сказать, Крис. Вы можете разобрать слова?

Бишоп склонился над медиумом и прислушался. Мало-помалу слова становились отчетливей и в них появился какой-то смысл.

— Остерегайтесь... ее, — невнятно, но более или менее связно пролепетала Эдит Метлок. — Остерегайтесь... ее... Тьма... остерегайтесь ее...

По стадиону прокатился оглушительный рев болельщиков местной команды. Судья подсуживал; даже фэны команды противника, при всем их удовольствии от сомнительных решений в пользу их команды на протяжении всего матча, не могли этого не признать. В конце концов за пререкания с судьей получил замечание даже вратарь — а у него это было первое замечание за пятнадцать лет. Когда в воздух поднялась желтая карточка, ярость стадиона достигла апогея, и болельщики противника — кроме нескольких идиотов, не способных придержать язык, — воздержались от насмешек. Нарастающая враждебность начала их нервировать.

Местная команда прекрасно играла весь сезон, и фэны уже спали и видели, что она перешла в Первую лигу. Ее превосходство над всеми клубами Второй лиги было подавляющим. Успеху во многом способствовал великолепно проявивший себя бомбардир, выписанный из Италии за какую-то невероятную сумму (чтобы возместить убытки, клубу пришлось продать двух своих игроков — полузащитника и очень популярного левого крайнего, а также повысить цены на билеты). Но уже на десятой минуте итальянца унесли с поля на носилках с поврежденной ногой. В перерыве по стадиону с быстротой молнии пронесся слух, что ему сломали ногу. В двух местах.

На протяжении всего матча гости играли как дворовая команда, и не столько били по мячу, сколько косили противников своими подбитыми гвоздями бутсами. То же самое было в субботу, когда грубая животная сила принесла им ничью на своем поле. Страх перед вылетом из лиги превратил всех их игроков в неотесанных защитников, и только случайные удачные приемы напоминали, что они играют не в регби, а в футбол. Сегодняшний матч вылился в ожесточенное противоборство, и в толпе зрителей уже завязалось несколько драк. Полицейские, положив у ног шлемы, сидели на скамейках, заранее расставленных вокруг поля, и нервно поглядывали на несмолкающую толпу, морем неразличимых лиц переходящую в темную волнующуюся массу за пределами ослепительно освещенной прожекторами зоны. Атмосфера предвещала бурю.

Эдди Коссинз притянул поближе Вики, свою подружку. Ему вдруг пришло в голову, что он напрасно притащил ее на этот матч. Она никогда не любила футбол, и Эдди подозревал, что ее настойчивое желание пойти с ним вызвано не столько интересом к футболу, сколько стремлением снискать его благосклонность. Пять недель встречаться с одной девчонкой — это большой срок. Слишком большой. Они начинают строить планы.

— За что судья сделал ему замечание, Эдди? — Он едва расслышал ее назойливый голос в реве толпы, хотя она стояла на цыпочках и кричала ему прямо в ухо.

— Судья не любит, когда с ним пререкаются, — заорал он в ответ.

— А о чем он спорит?

Эдди застонал:

— Судья назначил пенальти в наши ворота! Все видели, что их нападающий сблефовал. Они всю игру нарушали — и ничего, а нам — так сразу пенальти. Сволочь!

Вики поежилась и потуже замотала вокруг шеи шарф Эдди с цветами местного клуба. Дурацкая игра, сказала она себе. Взрослые люди валяют на поле дурака. А зрители расстраиваются, что их команда не выигрывает. Как малые дети. Эдди тоже. Посмотреть только, как он орет на этого судью! Можно подумать, судья его услышит... Бедняга просто делает свою работу. Так вот, значит, с чем ей приходится соперничать! Может, другая девушка отнеслась бы к этому проще. Но только не она. Дождь накрапывает. Толкаться в этой давке, чувствуя себя облапленной чьими-то невидимыми руками, а теперь еще и промокнуть! Зря она сюда пришла. Пусть подавится своим футболом. Все равно он прыщавый.

Притихнув, зрители смотрели, как капитан команды гостей ставит заляпанный грязью мяч на штрафную отметку. Он прославился неотразимым ударом левой.

На трибуне, не решаясь смотреть, затаил дыхание Джек Беттни. Двадцать пять лет он болел за этот клуб, пережив вместе с ним все взлеты и падения. После того как команда надолго застряла во Второй лиге, она наконец-то пошла в гору, вернув принадлежащее ей по праву место среди лучших клубов. Она отлично провела прошлый сезон и отвоевала свою былую славу. Теперь никто ее не остановит. Никто, кроме этих ковбоев и несправедливого судьи. Он еле сдерживал закипающую злость.

Джек смахнул с ресниц капли дождя и стал наблюдать, как противник, пятясь, отбежал от мяча. Вратарь нервно переминался с ноги на ногу и наконец остановился на линии ворот, оторвав пятки от размокшей земли. «Направо, сынок, он метит в верхний правый угол», — мысленно взмолился Джек Беттни. Он знал, куда любит бить капитан соперников. Напряжение вокруг нарастало; дурное предчувствие, как разряд тока, пробежало по рядам, до отказа заполненным болельщиками. Противник разбежался и мощно ударил по мокрому блестящему мячу. «Направо, сынок, направо!»

Когда мяч влетел в нижний левый угол, оставив позади растянувшегося в грязи вратаря, метнувшегося в другую сторону, верзила по кличке Зверь издал вопль ликования. Он подпрыгнул вверх, опираясь на плечи стоявшего впереди приятеля, так что у бедняги подогнулись колени под тяжестью в семнадцать стоунов. Но дружки схватили его за руки и не дали упасть. Подняться в такой толпе было бы трудновато.

— Отлично сработано! — заорал Зверь. — Блеск!

На него со всех сторон устремились неприязненные взгляды. Он вызывающе заржал, когда вратарь понурив голову достал мяч из сетки:

— Не команда, а шайка онанистов!

— Кончай, Зверь! — нервно бросил один из его дружков, чувствуя негодование окружающих. — Мы же не дома, черт возьми!

Но Зверю было на это наплевать, и он хотел, чтобы местные болельщики это поняли. Сама по себе игра его не очень занимала. А вот возбуждение, которое она вызывала, было ему по душе, хотя он не смог бы выразить этого словами. Не волнение от спортивного единоборства, а низменные эмоции, пробуждаемые игрой, возможность беспрепятственно проявлять свои чувства.

Подняв огромные жирные руки, он повернулся лицом к толпе и выставил средний и указательный палец в своем излюбленном жесте. Внезапно, как будто наверху кто-то вытащил затычку, хлынул дождь, заливая его мясистые щеки и открытую шею. Он засмеялся, ловя ртом потоки воды. Лица окружающих расплылись за дождевой завесой, но Зверь чувствовал их ненависть и упивался ей.

Он снова подпрыгнул в воздух, но приятель, на спину которого он опирался, не выдержал и упал. Зверь рухнул вместе с ним. Оказавшись в низу толпы, в темноте, он захихикал и стал раздавать удары по ногам. Здесь было как под землей, а человеческие ноги напоминали шевелящиеся древесные корни. Услышав глухие проклятия дружков, он громко заржал и протолкнул свое тучное тело в самую гущу толпы, от чего стоявшие над ним теряли равновесие и падали. Зверю нравилось быть в толпе, но темноту он любил не меньше. Это почти одно и то же: тебя не видно. На мгновение внизу стало совсем темно — как будто толпа сомкнулась, образовав над ним непроницаемый панцирь, — и он немного испугался. Тьма сделалась какой-то липкой.