– Ты, ты и ты! – рявкнул он на остальных троих – троих рыжеволосых клиентов парикмахерской. – Вы что, тоже кауниане?!

Глядя на них, Бембо понял, что все трое обдумывают, а не соврать ли, – будучи жандармом опытным, он распознавал такие уловки вмиг. А еще он понял, что они и впрямь каунианских кровей! Должно быть, это отразилось на его физиономии, потому что все трое кивнули по очереди.

– Фальсироне верно сказал, – добавил парень в парикмахерском кресле. – Мы всего-то и хотим, чтобы нас не трогали. Когда волосы покрасишь, никто не замечает.

– Силы горние… – прошептал Бембо и ткнул пальцем в цирюльника. – И многих кауниан ты перекрасил в рыжих?

– Точно не скажу, сударь, но изрядно, – ответил Фальсироне. Жена его согласно кивнула. – Мы всего-то пытались не высовываться: и сами никого не трогаем, и нас чтобы никто не тронул. Ничего ведь в этом скверного нет, верно, сударь? Все по закону.

– Пожалуй, – задумчиво заметил Бембо.

Закон не предусматривал, что кауниане, желающие избавиться от светлых волос, могут обратиться к бутылке с хной. Но закон вообще придурок известный…

– У нас будут неприятности, сударь? – спросила Эвадне. – Если так, надеюсь, вы позволите нам исправить положение?

Это значило, что она надеется всучить Бембо еще одну взятку. Как большинство альгарвейских жандармов, он редко отказывался от подношений. Но нынешний случай был как раз из таких. Бембо решил, что больше получит в награду от начальства, если донесет на кауниан, чем от чучелок за свое молчание.

– Думаю… никаких сложностей, – пробормотал он, не желая спугнуть добычу.

Эвадне, Фальсироне и их клиенты глянули на него с облегчением. Еще большее облегчение они испытали, когда Бембо ушел. Только одолев полдороги до участка, жандарм сообразил, что можно было получить и взятку от кауниан, и премию от начальства. Для жандарма он был человеком почти честным.

– И что же ты делаешь здесь, Бембо? – поинтересовался сержант Пезаро, когда жандарм вошел в его каморку. – Тебе ведь полагается сейчас защищать наших несчастных забитых граждан… друг от друга.

– В жопу наших несчастных забитых граждан, – отозвался Бембо. – Еловой шишкой их в жопу, правду говоря. У меня важная новость.

– После такого вступления надеюсь, что очень важная, – уточнил толстяк. – Давай выкладывай.

Он приглашающе развел руками.

Бембо выложил все. По мере его рассказа выражение физиономии сержанта Пезаро медленно менялось. Жандарм ухмыльнулся про себя. Должно быть, Пезаро ожидал, что к нему пришли с очередной мелочью, ради которой не стоит отрываться от будничных дел, и предвкушал, как с демоническим хохотом поджарит подчиненного на горячих угольях. Но если сообщение Бембо не стоило внимания – то что тогда стоит?

– Ах они вонючие шлюхины дети! – взорвался сержант, когда Бембо закончил рассказ. – Скрываться надумали, да? Мы с этим покончим – еловую шишку мне в зад, коли не так!

– Прямо сейчас нет такого закона, чтобы их прижать, – отозвался жандарм. – Головой ручаюсь. Оно ведь как было – клятые кауниане собой гордились, чуть космами по лицу не хлестали, можно сказать. Теперь им это не с руки, так они хамелеонами обернулись.

– Это им так не сойдет! – Пезаро выволок свою тушу из-за стола. – Я лично переговорю на эту тему с капитаном Сассо. Он разберется, как поступить со злосчастными чучелками, закон там или не закон.

– Это да… – Бембо подбирал слова с особым тщанием. – Позвольте мне пройти с вами, сержант, будьте так любезны. Капитан обязательно захочет услышать весь рассказ от свидетеля-очевидца.

Пезаро посмотрел на него так, словно обнаружил в своем яблоке половинку червяка. Бембо знал, о чем это говорит: что сержант собирался приписать всю честь открытия себе. Если Пезаро окажется в достаточной мере бессердечным ублюдком, он и теперь может так поступить – на миг Бембо показалось, что так и случится. Но тогда на него обозлится не только Бембо – что не потревожило бы сержанта нимало, – но вся жандармская братия. С кислой миной сержант кивнул и мотнул головой в направлении лестницы, ведущей в кабинет капитана Сассо.

– Тогда пошли.

Капитан Сассо был немолод и худощав. В волосах цвета корицы белела неожиданная седая прядь – по молодости Сассо порезали ножом в драке, и с тех пор волосы над шрамом серебрились. Едва Пезаро и Бембо замерли в дверях, ожидая, когда их заметят, капитан оторвался от бумаг и поднял голову.

– Ладно уж, парни, заходите, – промолвил он. – Как делишки?

– Жандарм Бембо заметил во время дежурства кое-что, о чем я посчитал необходимым сообщить вам, – отозвался Пезаро: раз всю честь приписать себе у него не получилось, так хоть немного добыть. Он подтолкнул Бембо локтем. – Давай, расскажи капитану, что удумали грязные чучелки.

– Кауниане, да? – Сассо наклонился над столом. Силуэт его прорисовался на фоне окна за спиной. – Рассказывайте.

Прежде чем Бембо успел открыть рот, улицу за окном накрыла рваная тень.

– Драконы над головой так и мелькают, – заметил жандарм. – Слава силам горним, что наши, а не клятых елгаванцев.

– О да! – Капитан Сассо ухмыльнулся, показав острые зубы. Глаза его хитро блеснули, из чего Бембо сделал вывод, что начальник знает больше, чем говорит. Но прежде чем жандарм успел задать вопрос, Сассо нетерпеливо взмахнул рукой: – Не тяните, жандарм.

– Слушаюсь, сударь!

Как только что он поведал Пезаро, Бембо рассказал Сассо, что кауниане красят волосы, дабы меньше выделяться на фоне остальных жителей Трикарико.

– Ну-ну, – пробормотал жандармский капитан, когда Бембо закончил. – Слыхивал я от одного натурфилософа, что бывают пауки, что прикидываются цветами, – чтобы бабочки и пчелы залетали им прямо в лапы. Похоже на этих кауниан, верно? И если они занимаются этим в Трикарико, то можно быть уверенным – по всей Альгарве то же самое.

– Об этом я и не подумал, сударь, – отозвался Бембо, и это была чистая правда. За то, чтобы решать мировые проблемы, платят офицерам, а простому жандарму разобраться бы с делами на своем маленьком участке.

– Мы покончим с этим – пропади я пропадом, коли не так, – сурово пообещал Сассо и кивнул обоим подчиненным: – И ваше имя не будет забыто, жандарм, за то, что обнаружили этот заговор, и ваше, сержант, за то, что обратили на него мое внимание. В этом даю вам слово.

– Спасибо, сударь! – хором отозвались жандармы, просияв.

Бембо готов был поделиться честью первооткрывателя, лишь бы ему достался кусок. Пезаро – тоже, хотя и пытался заграбастать все себе. Оба, таким образом, были необыкновенно великодушны – по меркам альгарвейских жандармов, конечно.

Пекка всегда говорила, что самые важные орудия чародейского ремесла – это перо и бумага: вполне подобающее отношение к делу для мага-теоретика. Но сейчас она находилась не за столом в своем кабинете, а в лаборатории, и на лице ее отражалось не глубокое раздумье, как это обычно бывало за работой, а мучительное разочарование.

Чародейка сердито уставилась на желудь посреди стола.

– Лучше бы тебя скормили свиньям! – в сердцах бросила она.

Желудь никак не отреагировал – немой, недвижный, бесполезный. Он тоже мог бы укорить ее за неловко поставленный опыт – а сама Пекка, следовало думать, пребывала в отчаянии куда большем, чем ей казалось, раз уж с ней желуди разговаривают.

Ей хотелось высказать все, что она думает о злосчастном желуде, куда громче и грубей, чем она себе позволила. Куусаманская сдержанность победила – но лишь едва-едва. Чужеземные мореплаватели, чья громкая ругань на неведомых наречиях доносилась порою со стороны каянской гавани, не скрывали своих чувств от мира. Пекка завидовала той легкости, с которой они изливали душу.

– Позволь мне узнать истину, – прошептала она, – и найти облегчение.

Если желудю и была ведома истина, он молчал. Ей казалось, что она сумела найти способ вырвать у него эту истину, однако до сих пор все ее попытки кончались неудачей. Пекка опять выругалась про себя. Лейно, без сомнения, с ходу нашел бы полдюжины способов поправить ход эксперимента – как и любой чародей-практик. Но ей запрещено было рассказывать мужу, над чем она работает. Запрещено было говорить об этом с кем бы то ни было, кроме коллег… таких же безнадежных теоретиков, как она сама.