– Вот ради чего ты приветствовала фортвежских драколетчиков, когда мы отправились изучать древний источник силы, внучка, – промолвил Бривибас. – Вот что намеревался король Пенда обрушить на альгарвейскую державу. Теперь, когда разорение вернулось к нему сторицей, кого должен он винить?

Ванаи поискала в своем сердце то же философское беспристрастие – поискала, но не нашла.

– Это страдают наши соседи, дедушка, наши соседи и подчас сородичи!

– Если бы они остались здесь, вместо того чтобы бежать самым неразумным образом, они были бы в безопасности, – ответил Бривибас. – Восхвалить ли мне их неразумие? Возлелеять ли тщеты мудрости?

Прежде чем Ванаи успела ответить, первые ядра обрушились на Ойнгестун. Над деревней разнеслись крики, близкие и отчаянные. Альгарвейские драконы царили в небесах, и ни один ящер в сине-белой раскраске не примчался с запада бросить им вызов. А ядра все падали.

– Пригнитесь, дурачье! – гаркнул Ванаи и Бривибасу фортвежский солдат.

Чародей не успел обернуться, как осколок стекла или кирпича распорол ему руку чуть ниже запястья. Старик ошеломленно уставился на ранку.

– И кто теперь неразумен, дед? – спросила Ванаи с непривычной горечью. – Кому теперь недостает мудрости?

– Ложись! – заорал солдат.

В этот раз старик послушался, хотя Ванаи упала на мостовую первой.

– Кто бы мог представить, – бормотал он жалобно и глупо, прижимая к груди раненую руку, – что после Шестилетней войны народы с радостью обрушат на себя подобную катастрофу?

– Громоздите завалы из обломков! – распоряжался фортвежский офицер. – Если рыжим сукиным детям охота занять эту дыру, пусть расплачиваются кровью!

– Молодцы! – крикнула Ванаи по-фортвежски.

Офицер помахал ей рукой, прежде чем вернуться к своим делам.

– Великолепно! – с невыразимым ехидством пробормотал Бривибас на каунианском. – Подзуживай его, пусть и дальше навлекает опасность не только свою, но и на наши головы!

Обиженная Ванаи пропустила его слова мимо ушей.

Фортвежские солдаты торопливо и умело превращали Ойнгестун в маленькую крепость. Вскоре после полудня они отбили первую атаку альгарвейцев. Раненые враги, как обнаружила для себя Ванаи, стонут совершенно так же, как изувеченные кауниане или фортвежцы. А потом, ближе к закату, фортвежский кристалломант взвыл от ярости и бессилия.

– Ункерлантцы! – крикнул он командиру и всем, кто мог его слышать. – Ункерлантцы перешли западную границу, и остановить их некому!

– Вот это, – заметил Леудаст, маршируя по дорогам западного Фортвега, – и называется эффективность.

Сержант Магнульф кивнул.

– Правильно мыслишь, солдат, – проговорил он. – Понятное дело, фортвежцам урока давно не давали. Если у тебя хватает дури затеять войну с одним соседом, когда другой тебя на дух не переносит, так, по мне, что с тобой случится – то и ладно.

– Я об этом и не думал, – признался Леудаст. – Мне только в голову пришло, что нам придется куда проще, чем на войне с дьёндьёшцами. – Он оглянулся. – И места здесь для войны куда как подходящие.

– Это точно, – согласился сержант.

– И вообще родные края напоминает. – Леудаст ткнул пальцем на запад. – Хутор моей семьи у самой границы по другую сторону, так окрестности там вроде здешних.

Деревенские дома здесь строились из кирпича-сырца, покрытого белой известкой или, что случалось реже, краской. На полях золотилась пшеница, от зрелых толстеньких маслин гнулись ветви. Даже породы овец и коров, которые растили у себя фортвежцы, мало отличались от тех, к которым привык у себя в Ункерланте Леудаст.

Да и сами фортвежцы мало отличались от своих западных соседей: такие же в большинстве своем приземистые и смуглые, с гордыми орлиными носами. Если бы не бороды на лицах местных жителей, Леудаст и не догадался бы, что вступил в другую страну.

Замеченные им бороды были по большей части седы: молодые фортвежцы ушли на восток сражаться с Альгарве. Старики и женщины – те, кто не бежал в страхе – с устрашающей горечью взирали на вышагивающих мимо солдат. Порой кто-то выкрикивал два-три почти понятных Леудасту слова: говор его родных краев мало отличался от фортвежского наречия – не настолько, чтобы принять доносившиеся из толпы слова за комплименты.

Изредка фортвежские пограничники и небольшие гарнизоны, оставленные королем Пендой на западных рубежах, пытались приостановить наступление ункерлантцев, удержать гряду холмов или городок, выслав летучие отряды кавалерии, чтобы ударить по бессчетным колоннам солдат, которые бросил на их державу конунг Свеммель.

Они были отважны. Но толку от их отваги Леудаст покуда не заметил. Ункерлантцы охватывали очаги сопротивления волной, окружали и наваливались со всех сторон разом. Бегемоты топтали фортвежских конников. Раз за разом ункерлантские офицеры под флагом перемирия убеждали осажденных сдаться, демонстрируя фортвежцам бесплодность сопротивления. Те отсылали парламентеров прочь и продолжали сражаться.

– Неэффективно, – заметил Магнульф, когда его отделение расположилось на отдых, продвинувшись в глубь Фортвега еще на полтора десятка миль – обычная дневная норма. – Они не могут остановить нас. Они даже задержать нас не могут. Тогда какой смысл попусту отдавать свои жизни?

– Упрямые олухи, – поддержал Леудаст. – Им бы понять, что дело труба, и сдаться.

– Слышал я, как один из них кричал «Лучше умереть за короля Пенду, чем жить под конунгом Свеммелем!», – сообщил Магнульф, пытаясь, как умеет, изобразить фортвежский говор. Сержант пожал плечами. – Во всяком случае, так я его понял. И что? Теперь он мертв, а фортвежцы все равно станут жить под конунгом Свеммелем, нравится им это или нет. Еще пара дней, и мы постучим в ворота Эофорвика.

Леудаст глянул на восход.

– Но с альгарвейцами мы вздорить не станем?

– Нет, если только они останутся на своей стороне той границы, что была до Шестилетней войны, – ответил Магнульф. – Первыми мы ее переходить не будем – мы возвращаем то, что у нас отняли, а сами у соседей не воруем.

Той ночью фортвежские драконы сбросили несколько ядер на передовые позиции ункерлантцев. Грохот взрывов разбудил Леудаста, но ни один снаряд не взорвался настолько близко, чтобы причинить ущерб.

Следующим утром ункерлантцы подступили к Хвитерне. Каменный кремль в сердце городка был, вероятно, могучей крепостью в те времена, когда ядра еще невозможно было зашвырнуть за несколько миль или сбросить с пролетающего дракона. Снова командиры конунговой армии отправились вперед, чтобы потребовать сдаться, и очередной фортвежский гарнизон отказался сложить оружие.

Вскоре над Хвитерне поднялись столбы дыма. Под прикрытием артиллерии ункерлантская пехота прорвалась сквозь малонаселенные слободы в самый центр поселения. Леудаст обнаружил, что по нему ведут огонь не только солдаты противника, но и горожане. Он отстреливался. Очень скоро он начал палить в любую тень, если только та не была облачена в сланцево-серый мундир ункерлантской армии. Леудаст подозревал, что мог ранить немало невинных людей. Это было неэффективно. Но подставляться самому еще менее эффективно.

Леудаст рухнул наземь среди развалин какого-то дома. Рядом пряталась в обломках женщина с повязкой на голове. Солдат не стал стрелять – только убедился, что у нее нет оружия.

– Зачем? – спросила вдруг женщина. – Зачем вы, ункерлантцы холерные, сюда явились? Почему не оставите нас в покое?

Это Леудасту удалось понять.

– Мы пришли вернуть свои владения, – ответил он.

Женщина пронзила его взглядом.

– Или вам непонятно, что вы нам не нужны? Не видите, что мы … (непонятное слово) конунга Свеммеля?

Что бы это ни значило, Леудаст сомневался, что то была похвала.

– Какая разница, если у вас недостает сил нас остановить? – искренне удивился солдат.

Женщина осыпала его проклятьями, полными безнадежной горечи. Он мог убить ее за это. Никто не узнал бы. Никому, кто в силах был покарать Леудаста, не было дела. И фортвежка знала это. И все равно проклинала врага, будто бросая ему вызов.