– Да, гроссмейстер, – ответил Фернао, недоумевая, стоит ли продолжать беседу.

Оказалось, что стоит.

– Погоди, – промолвил Пиньейро.

Из ящика стола он извлек необычно большой и тяжелый хрустальный шар.

– Сиунтио, – промолвил он, вглядываясь в глубину кристалла. Глаза Фернао полезли на лоб. – Нашим братством, – продолжал гроссмейстер на древнекаунианском, – призываю тебя.

Глаза Фернао угнездились где-то под челкой. В сердце шара сгустилось изображение седовласого дряхлого куусаманина.

– Я здесь, мой гневливый брат, – ответил он на том же наречии.

– Старый мошенник, – прорычал Пиньейро, – мы сели тебе на хвост.

– Ты бредишь, – молвил Сиунтио. – Ты бредишь и мнишь себя в ясном рассудке.

Образ его погас. Амулет превратился в мертвый каменный шар. Пиньейро хмыкнул.

– Да, это нечто важное. Если бы дело не стоило выеденного яйца, Сиунтио отпирался бы убедительней. Что же они там творят – и станут ли что-то творить с нами? – Он хмуро глянул на Фернао: – Как ты смотришь на то, чтобы съездить в Куусамо?

– Никак, – ответил чародей.

Гроссмейстер не слышал его. Он уже строил планы.

Бембо состроил обиженную мину. Это была очень хорошая мина. Порою с ее помощью жандарму удавалось разжалобить самого сержанта Пезаро. Обиженная мина, способная тронуть сердце жандармского сержанта, одним этим сдавала экзамен.

Сердце Саффы, однако, оставалось холодно.

– Нет, – промолвила художница. – Я не хочу ужинать с тобой, или ходить в театр, или гулять по парку, и вообще иметь с тобой дело. Не хочу, Бембо. Хватит.

– Но почему?

Бембо считал, что вопрос был вполне разумный и прозвучал весьма рассудительно. Непредвзятый слушатель – каковых перед жандармским участком не наблюдалось – однако, без сомнения, принял бы его за обыкновенное занудство.

– Почему? – Саффа набрала побольше воздуха в грудь. – Потому что, хотя тебе и пришла хорошая идея в голову и капитану Сассо она понравилась, тебя все равно не повысили в чине. Это одна причина: я не хочу тратить время на неудачников. А вторая – что тебе от девушки нужно только одно и ты даже не пытаешься этого скрыть!

– Я мужчина! – Бембо оскорбленно вздернул голову. – Разумеется, я хочу этого.

– Ты меня не слушаешь… Хотя чему тут удивляться? – бросила Саффа. – Это единственное, чего ты от меня хочешь. Тебе плевать, чем я еще занята, – лишь бы получить свое. И вот поэтому это единственное, чего ты от меня никогда ни за что не получишь.

Развернувшись, она направилась к дверям, картинно покачивая бедрами, словно намекая, что именно Бембо потерял по собственной глупости.

– А на следующей неделе? – с надеждой поинтересовался Бембо у ее спины. – Может, я на той неделе спрошу снова?

Саффа молча добралась до верхней ступеньки – Бембо машинально попытался заглянуть ей под юбку, но художница вовремя прижала разлетающиеся складки к бедрам, зашла в участок и хлопнула дверью. Потом приоткрыла ее изнутри и, мило улыбнувшись жандарму, отрезала:

– Ни-ко-гда!

И с той же улыбочкой захлопнула дверь снова.

– Стерва, – пробормотал Бембо. – Клятая стерва.

Жандарм поковылял вверх по лестнице.

«Что мне на самом деле нужно, – подумал он, – так это каунианская девка вроде тех, про которых в романах пишут. Эти-то мужчине отказать не могут. Только еще просят. Не могут дня прожить без крепкого альгарвейского мужика».

Он скривился. Все кауниане в Трикарико давно отправились в лагеря – стараниями самого Бембо, и он даже поразвлечься в тот раз не сумел как следует. Подлая штука жизнь, что ж тут поделаешь. А каунианские шлюшки, небось, лагерных охранников обихаживают в обмен на малейшее снисхождение.

Когда Бембо зашел в участок, сержант Пезаро расхохотался. Можно было голову прозакладывать, что так и случится.

– Подпалила тебя, как дракон, зашедший со стороны солнца, а? – поинтересовался сержант.

– Вот тоже мне цаца нашлась, – пробурчал жандарм. – Что в ней такого, чего нет у любой другой дамы, скажите мне?

– Твои мозги в кармане, – ответил Пезаро – грубо, зато правдиво. – Ну, мальчик мой, – продолжал сержант, – придется тебе сегодня вздыхать по ней на обходе.

– Я-то думал бумаги разгрести! – воскликнул Бембо разочарованно. – Если я не сдам все отчеты поскорей, капитан Сассо меня на ужин сожрет.

– Не так приятно, как Саффу ужином кормить, доложу я тебе, – ответил Пезаро, – только делать нечего. У меня два человека слегли с ползучей блевотой, так что кому-то придется проследить, чтобы замечательные наши законопослушные горожане не сперли покуда Каунианскую колонну.

– Смилуйтесь, сержант! – Бембо одарил Пезаро своей знаменитой обиженной миной.

Не помогло.

– Пойдешь-пойдешь, – неумолимо заключил сержант. – Правда, ты у меня первый по списку выходишь, так что выбирай – пойдешь на западную сторону или в Пореченку?

Бембо от обиды и злости едва не выбрал маршрут через разбойничье гнездо у набережной – едва, но не выбрал.

– Западную сторону, – бросил он.

Пезаро кивнул, нимало не удивленный.

– Каким маршрутом меня пошлете? – спросил Бембо, указывая на карту города за спиной сержанта.

– Не перестанешь ныть, я тебя на Пореченку пошлю, – предупредил Пезаро, развернувшись вместе с угрожающе скрипнувшим креслом. – Твой номер седьмой. – Он указал маршрут на карте. – Богатых особняков тьма, и делать особенно нечего – разве домушника шального спугнешь.

– Могло быть хуже, – признал Бембо. – Могло и лучше быть… но и хуже могло. – Для него это было признание великой искренности. – Все лучше, чем Пореченка. – А вот это, как понимали оба жандарма, было уже изрядное преуменьшение.

Пезаро накорябал имя жандарма на бумажке и приколол на карту поверх седьмого маршрута патрулирования.

– Пошевеливайся, – напутствовал сержант. – В той части города жители требуют, чтобы жандарм все время был на работе. Как останутся без присмотра, так и начинают по хрусталику огнем плеваться.

– Иду-иду, – вздохнул Бембо.

В каком-то смысле он рад был сбежать из участка. Если он будет сидеть за столом и заполнять документы, то непременно станет поглядывать на Саффу, а та – посмеиваться над ним. Вот только документы все равно придется оформлять. Если жандарм не разгребет гору бумаг на своем столе, капитан Сассо найдет что ему сказать остренького. «Проклятье, – подумал он, – а я ведь и правда собирался ими заняться». Но теперь ничего уж не поделаешь.

Когда он вышел на улицу, дыхание его заклубилось белым паром. На вершинах гор Брадано белели снега, но в Трикарико сугробы ложились очень редко. До войны богачи отправлялись в горы ради удовольствия поиграть в снегу. Теперь, когда Альгарве принадлежали обе стороны хребта, они могли отправляться туда снова. Жители южных краев удивились бы такому времяпрепровождению. Бембо сам удивлялся: кому это надо? Он в своей жизни видал ровно столько снега, чтобы потерять всякое желание сталкиваться с этой субстанцией.

Проклиная несчастную свою судьбину, жандарм брел по улице. На участке перед особняком, который стоил примерно столько, сколько жандарму удалось бы заработать лет за двадцать, команда садовников подстригала ножницами на длинных рукоятках ветви деревьев. Бембо вздохнул. Обитать ему приходилось в квартирке еще менее впечатляющей, чем у Саффы.

Он едва не прошел мимо садовников, но замер и пригляделся повнимательнее, а потом присвистнул тихонько от изумления. Сойдя с тротуара, он пересек коротко постриженную лужайку перед особняком и, помахивая дубинкой, надвинулся на садовников с наглым и внушительным видом.

Заметили его быстро; этого Бембо и добивался. Старший садовник устремился ему навстречу.

– Что-то случилось, жандарм? – поинтересовался он.

Ножницы его, если вдуматься, представляли собою оружие более впечатляющее, нежели дубинка Бембо.

– Случилось? Не знаю, приятель, – ответил Бембо. – Только среди твоих рабочих, – он ткнул пальцем, – это ведь женщины, верно? У меня глаз острый, знаешь, я женщину издалека примечу. Только никогда прежде не видел, чтобы женщины в саду работали.