Солдат пожал широкими плечами. Женщина разразилась ругательствами еще более отчаянно, словно безразличие противника ранило ее сильней, чем вражеская злоба.

– Когда король Пенда затеял войну с Альгарве, – промолвил Леудаст, пожав плечами снова, – ты не ругалась. Чего же ругаться теперь?

Та непонимающе уставилась на него.

– Альгарвейцы заслужили все, что бы с ними ни случилось! А мы такого несчастья не заслужили.

– Конунг Свеммель думает иначе, – ответил Леудаст. – Он – мой конунг. Я повинуюсь ему.

С теми, кто не повиновался конунгу Свеммелю, неизменно происходило что-нибудь скверное. Об этом Леудаст предпочитал не раздумывать особенно.

Поблизости разорвалось фортвежское ядро. Щепки, глиняная крошка посыпались на солдата и лежащую рядом с ним женщину. Леудасту пришло в голову, что с теми, кто повинуется конунгу Свеммелю, все равно может случиться что-нибудь скверное, и на миг сам изумился, с какой тогда стати он по доброй воле лезет в пекло.

Ответа долго искать не пришлось. На войне, будь то с дёнками или с фортвежцами, с ним может и не случиться ничего дурного. Покамест, во всяком случае, не случилось. С другой стороны, если он пойдет против монаршей воли… За годы своего правления Свеммель успел доказать, что глупец, осмелившийся на это, непременно позавидует мертвым.

Ункерлантцы засыпали ядрами центр Хвитерне, где сопротивление противника было наиболее сильным. Заливались офицерские свистки. Орали сержанты. Вскочив на ноги, Леудаст тоже ринулся вперед. За спиной его раненая фортвежка вновь разразилась бранью. Потом голос ее затерялся в грохоте битвы.

Солдат пробежал мимо мертвого бегемота – зверя вместе с седоками убило метко брошенное фортвежское ядро, – чтобы миг спустя укрыться за тушей еще одного дохлого чудовища. От прожженной шкуры исходил невыносимый смрад: где-то в развалинах дома напротив фортвежцы укрыли жезл, достаточно массивный, чтобы пробить даже тяжелую броню зверя. Леудаст опасливо оглянулся в поисках ловушек, хотя из этой части Хвитерне ункерлантцы уже выбили противника. Загонять бегемотов на узкие городские улочки показалось солдату убийственно неэффективным занятием, и Леудаст задумался: придерживаются ли его командиры того же мнения?

Хвитерне пал. И крепость в сердце города пала, сокрушенная в прах чудесами современного чародейства. Грязные унылые пленники брели чередой на запад под охраной горстки ункерлантцев. На улицах валялось немало тел в штатском вместо мундиров фортвежской армии, и у каждого мертвеца во лбу было прожжено аккуратное отверстие. Кто-то успел повесить транспарант с надписями на ункерлантском и, как решил Леудаст, на фортвежском (сходные на слух, эти наречия пользовались различными письменами): «ЕСЛИ ТЫ НЕ СОЛДАТ, ВОТ ЧТО ТЫ ПОЛУЧИШЬ ЗА СОПРОТИВЛЕНИЕ БОЙЦАМ КОНУНГА СВЕММЕЛЯ».

Среди приземистых смуглых пленников в фортвежских мундирах попадались изредка люди иного народа: высокие, златовласые.

– Си-илы преисподние! – воскликнул один из солдат во взводе Леудаста, указывая на них. – Как же это клятые дьёндьёшцы перебрались на другой край мира, чтобы фортвежцам пособить?

– Нантвин, гусь ты лапчатый, это же не дёнки! – ответил ему Леудаст. – Просто кауниане. Они здесь от явления мира живут.

– Какие такие ковняне? – Говор Нантвина был грельцким – это значило, что родом солдат с дальнего юга. Понятное дело, в тамошних краях кауниане не живут…

– Они когда-то правили почти всем северо-западом, – объяснил Леудаст. – Прежде чем альгарвейцы и фортвежцы раскромсали их империю.

– А что ж они так на дёнок похожи? – поинтересовался Нантвин.

– Да не очень-то, – ответил Леудаст. – Ну, волосы светлые, так и все на том.

Ему разница казалась очевидной: семья кауниан жила недалеко от его хутора. Они не только были худощавыми и рослыми – волосы их, золотые или серебристые, лежали ровно, в то время как буйные шевелюры дьёндьёшцев торчали во все стороны и оттенок имели скорее песочный.

– Да что б им провалиться, – буркнул Нантвин, которому столь тонкие различия были неинтересны, – по мне так сущие дёнки.

– Ну, будь по-твоему, – вздохнул Леудаст. – Сущие дёнки.

Жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на пустопорожние споры.

– Неэффективно это, – проворчал солдат.

На него смотрел пленник-каунианин – скорее даже сквозь него. Судя по выражению лица пленного, Леудаст казался ему прямоходящей вошью. Солдат расхохотался. Каунианина передернуло, будто он наступил на колючку. Что за смех, в самом деле – думать, будто ункерлантского солдата волнует мнение о нем какого-то бестолкового пленника?

– Что вы тут баклуши бьете? Пялитесь на жалких ублюдков? – рявкнул сержант Магнульф. – Конунг Свеммель, почитай, отправит их на рудники копать серу и киноварь, так что света белого они больше не увидят. Все равно что покойники. А вы – пошевеливайтесь!

– Так точно, сержант! – отозвался Леудаст.

Пытаться объяснить Магнульфу, что он пытался объяснить Нантвину, чем фортвежские кауниане отличаются от дьёндьёшцев, было бы бесполезно. Магнульф не нуждался в отговорках. Он требовал повиновения.

Добившись требуемого, сержант только хмыкнул.

– За мной! – скомандовал он. – Еще пара дней, и мы войдем в Эофорвик.

Леудаст поплелся за ним. С гораздо большим удовольствием он бы вернулся к себе на хутор. Но если уже его занесло на войну, то солдат был вовсе не против, чтобы она оказалась легкой.

Полковник Сабрино высунулся из палатки, и прикованный к столбу на временной дракошне северней Громхеорта ящер тут же зашипел, захлопав крыльями. Альгарвейский летчик замер, будто получил оскорбление от разумного врага, и продемонстрировал дракону самый непристойный жест, какой только знал. Дракон зашипел снова – должно быть, тоже обиделся. Сабрино расхохотался и, задрав нос, направился в сторону офицерского клуба.

Клуб тоже размещался в палатке. Буфетчик поклонился вошедшему Сабрино.

– Чем могу служить, ваше благородие? – спросил он.

– Для начала, без сомнения, ты мог бы обернуться прекрасной девой, любезнейший, – отозвался Сабрино.

Сидевшие за столом со стаканами в руках летчики его крыла расхохотались. Буфетчик – тоже, хотя и остался, невзирая на команду, мужчиной да вдобавок весьма уродливым.

– Что ж, – Сабрино вздохнул, – тогда придется мне удовольствоваться стаканом портвейна. Запиши на мой счет.

– Слушаюсь, ваше благородие! – Буфетчик ловко выдернул пробку из бутылки и наполнил стакан.

Сабрино пригубил. Крепленое вино оказалось не из лучших, но приходилось ограничивать себя. В военное время необходимо идти на жертвы.

– Присоединяйтесь, полковник! – окликнул его капитан Домициано, похлопав по свободном табурету. Сидевший с ним за одним столом старший лейтенант Орозио кивнул, показывая, что присоединяется к приглашению.

– Не против. – Сабрино пристроился на высоком табурете и поднял стакан. – Выпьем за нашу чудесную маленькую войну!

– За чудесную войну! – эхом отозвались Домициано и Орозио, прежде чем осушить стаканы вслед за своим командиром.

– Представляется мне, – добавил Орозио, – что Фортвег лежит перед нами в шляпной коробке, перевязанной ленточкой.

– Вот и мне так кажется. – Сабрино кивнул. – Жаль, что пришлось пропустить их через границу и позволить нанести такой урон нашему королевству… но мы получили за ущерб сторицей.

– Верно, – согласился Домициано. Ухо его, сожженное лучом фортвежца, скрывала повязка. Но капитан самолично разделался с четырьмя драконами противника и разорял вражескую землю не раз. Небольшая рана не тревожила его душу. – Мы бы добились не меньшего, даже если бы ункерлантцы не подкрались к королю Пенде со спины и не отвесили ему доброго пинка.

– Вот и мне так кажется, – повторил Сабрино. – Совершенно так же. Фортвежцы отважны, но у них недостает бегемотов, у них недостает драконов, а с теми, что у них есть, они не вполне понимают что делать. Нам бы потребовалась пара лишних недель, чтобы занять оставшуюся часть страны, но мы бы справились, сомнения нет.