– А у меня тебе подарочек, Фронтино, – бросил он, подталкивая воришку вперед.

– Только и мечтал об этом. – Выражение лица Фронтино определенно противоречило словам. Он пригляделся к арестанту. – Не в первый раз вижу этого остолопа, но прах меня возьми, если вспомню его имя. Тебя как звать, приятель?

Мартусино поколебался, но, прежде чем он успел назваться чужим именем, Бембо взялся за дубинку. Воришка тут же решил, что разумней будет играть по правилам, и дальше отвечал на вопросы тюремного надзирателя без задержки. Бембо тоже пришлось отвечать, порой на те же вопросы, что ему уже задал Пезаро. Когда допрос окончился, Фронтино вытащил из-под стола – Бембо опять смог бросить взгляд на соблазнительную обложку – небольшой жезл и нацелил его на Мартусино. Бембо, придерживаясь за дубинку, расстегнул на арестанте кандалы.

– Раздевайся, – скомандовал тюремщик. – Давай, давай, догола. Сам знаешь, так что не заставляй повторять.

Мартусино сбросил туфли и чулки, потом стянул рубашку, килт и, наконец, нижнее белье.

– Кожа да кости, – презрительно заметил Бембо. – Одна кожа да кости.

Арестант глянул на него кисло, но решил, похоже, что ответ обеспечит ему знакомство с дубинкой. Он был прав.

Тяжело приподнявшись со стула, Фронтино собрал его вещи и упихал в полотняный мешок, швырнув Мартусино вместо этого робу, юбку и сандалии в черно-белую полоску – арестантский костюм. Воришка оделся, мрачно поглядывая на жандармов. Полосатая роба висела на нем мешком. Жаловаться, как он понимал, смысла не имело.

– Если судья тебя оправдает, получишь назад свое барахло, – бросил тюремщик. Они с Бембо разом ухмыльнулись: оба знали, что надеяться на это не стоит. – А иначе приходи, когда с исправиловки выйдешь. Я, может, подзабуду малость, куда его запрятал, но постараюсь вспомнить, если хорошо попросишь. – Это означало «если заплатишь».

– Пезаро считает, – с надеждой подсказал Бембо, – что в этого раз его могут, наконец, повесить.

Мартусино скорчил гримасу. Тюремщик только плечами пожал.

– Тогда он вряд ли вернется за вещами. Ну ничего – зря не пропадут.

Бембо кивнул. В этом случае Фронтино оставит себе что приглянется, а остальное продаст. Тюремщики редко умирали в нищете.

– Не повесят, – заявил Мартусино, впрочем, скорей с надеждой, чем с уверенностью.

– Давай. – Фронтино отпер тяжелый железный замок на внешней двери камеры. – Заходи.

Мартусино подчинился. Бембо и тюремщик следили за ним через зарешеченное окошко.

На внутренней двери вместо замка стояло заклятье. Надзиратель пробормотал себе под нос отпирающее заклинание, и дверь распахнулась. Мартусино прошел внутрь, к остальным арестантам, ожидающим суда. Фронтино забормотал вновь, и дверь захлопнулась.

– А что случится, если внутренней дверью займется арестант, поднахватавшийся чародейных наук? – полюбопытствовал жандарм.

– Считается, что ее расклясть может колдун не ниже второго ранга, – ответил тюремщик, – а дипломированных волшебников в обычную камеру не сажают – уж поверь мне, Бембо, мальчик мой. Для таких у нас особое местечко припасено.

– Слышал, дорогие шлюхи тоже так говорят, – заметил Бембо.

Фыркнув, Фронтино ткнул жандарма локтем в бок.

– Не знал, что ты такой шутник.

– Я это скрываю, – сообщил Бембо. – Если люди узнают, мне придется выступать на сцене. Я буду богат и знаменит, и мне этого не перенести. Лучше уж я останусь простым жандармом!

– Простак ты большой, это точно, – согласился тюремщик.

Бембо посмеялся, но не над шуткой надзирателя: он ожидал, что Фронтино ляпнет нечто в этом роде, и порадовался своей проницательности. Потом его отвлекла другая мысль.

– Скажи-ка, что ты там почитываешь? – спросил он. – На вид любопытно.

– Вот помяни дорогих шлюх… – проворчал тюремщик, вытаскивая книгу из-под стола.

Когда Бембо смог оторвать взгляд от завораживающей иллюстрации на обложке, то обнаружил, что романчик называется «Путиняй: Любовница императора». Фронтино рекомендовал ее наилучшим образом:

– Она в неделю кувыркается больше, чем армия акробатов за месяц.

– Звучит неплохо. – Бембо вчитался в надпись мелким шрифтом пониже заголовка: – «Основано на реальных случаях из бурной истории Каунианской империи». – Он покачал головой. – Эти кауниане всегда были большие похабники.

– И не скажи! – поддержал надзиратель. – Эта Путиняй чего только не вытворяет, и все с превеликим удовольствием. Можешь взять у меня книгу, когда я дочитаю… только поклянись, что вернешь.

– Верну-верну, – заверил его Бембо не вполне искренне.

Фронтино, видимо, понял это.

– А можешь, – заметил он, – себе другой купить. Похоже, в последнее время через два романа на третий только и пишут, какие гнусности творились в Каунианской империи и как отважные яростные альгарвейские наемники ее наконец сокрушили. Суровые сукины дети были наши предки, если хоть половина того, что пишут, правда.

– Ага, – согласился Бембо. – А что, может, и куплю. Вот пара лишних монет в кошеле бы на такое дело пригодилась.

– С этим разобраться недолго.

Из мешка, куда отправились одежда и вещи Мартусино, тюремщик выудил поясной кошель воришки, и на пару с Бембо они поделили содержимое – серебро и пару мелких золотых.

– Нечетная – моя, – заявил Бембо, забирая лишнюю монетку. – Пезаро потребует свою долю.

Фронтино кивнул. Так делались дела в Трикарико.

Высоко над гаванью Тырговиште – над всеми портами Сибиу – кружили драконы, выглядывая, не надвигаются ли альгарвейцы по морю или по воздуху. Всякий раз, как взгляд капитана третьего ранга Корнелю устремлялся ввысь, вид ящеров успокаивал его. Без сомнения, и чародеи за закрытыми дверями выискивали следы возмущений в становых жилах, оставленные выступившим против островной державы вражеским флотом. Но чародеев не было видно, и Корнелю приходилось лишь предполагать, что они заняты делом. А драконов он видел своими глазами.

Сегодня, правда, увидеть их было тяжеловато: туман и низкие призрачные облака почти скрывали крылатых великанов от взгляда. По мере того, как осень уступает место зиме, погода будет неуклонно ухудшаться. Драконам трудней будет вовремя засечь противника, а чародеям тяжелое бремя ляжет на плечи.

Корнелю нахмурился. Волшба волшбою, но и наблюдателями в небе пренебрегать не следовало бы. Моряки, склонные рисковать, гибли обычно прежде, чем привычка успевала закрепиться. Это относилось в равной мере к рыбакам в лодках, к матросам на скользящих по становым жилам крейсерах, и к подобным Корнелю наездникам на левиафанах.

Размышляя о вреде риска, Корнелю споткнулся о булыжник и едва не полетел кувырком с холма в море. От гавани Тырговиште карабкался вверх по крутому склону, и часто можно было видеть, что одна, обращенная к Узкому морю, ярко выкрашенная стена у лавки на холме отчетливо выше другой.

Поперек витрины винной лавки был растянут транспарант: «РАСПРОДАЖА ПЕРЕД ЗАКРЫТИЕМ». Корнелю заглянул внутрь – вдруг удастся выгодно прикупить что-нибудь. Сибиу по одному своему расположению не могла оказаться не чем иным, как державой исключительно торговою, и запах прибыли разгонял в жилах капитана застоявшуюся кровь почти так же сильно, как запах любимых жениных духов.

Но вместо удачных покупок в лавке его ждали только пустые полки.

– Зачем тогда объявление вешать? – спросил он купца.

– А где я возьму товар? – с горечью отвечал тот. – Торговал-то я все больше альгарвейскими винами, как война началась, так всю мою торговлю в сердце прожгло. Ну да пару бутылок из Валмиеры и Елгавы я смогу достать – пару, не больше. Дороги они, точно золотые, – мне закупать дорого, и продаются медленно. Хоть продавай все и за другое ремесло берись – хуже точно не будет, уж поверьте.

– Если мы будем сидеть сложа руки, то окажемся под королем Мезенцио, – заметил Корнелю. – В Шестилетнюю войну мы едва не опоздали. Сейчас мы не смеем рисковать вновь.