– Пусть обождут, – бросил посол Забану, терпеливо сносившему подобный же осмотр.

Хадджадж сбросил одежду и стоял голый, беззаботно ожидая, покуда отвесившие челюсти телохранители не прощупают каждый шов. Затем он оделся и проследовал за мидовским чиновником в приемный зал конунга Свеммеля.

Забан упал перед своим монархом ниц. Хадджадж низко поклонился, как перед лицом царя Шазли. Свеммель промолвил что-то по-ункерлантски. Посол понял его слова, но с ответом подождал, покуда Забан не переведет на альгарвейский:

– Ты дерзок. Все вы, зувейзины, дерзкое племя.

– Мы тоже невысокого мнения об ункерлантцах, – ответил Хадджадж. Он не собирался отступать без нужды даже в наименьшей малости. – И оно стало еще ниже в тот час, когда Ункерлант нарушил Блуденцкий договор.

– Киот заключил с вами договор, – промолвил Свеммель, буравя Хадджаджа взглядом. – Киот умер – медленной смертью, страшной смертью. Милосердней, чем он заслуживал. А Зувейза разбита. Разве ты стоял бы здесь, будь иначе?

Возможно, конунг и был безумен, но он был прав.

– Мы нанесли вам урон, – произнес Хадджадж, не собираясь этого признавать. – Если вы не отступитесь, мы принесем вам еще больше горя. Ваш ультиматум был слишком суров. Если и нынче ваши условия нас не устроят, мы продолжим бой. Возможно, в конце концов вы и захватите все, что собирались, но цена будет неимоверно высока. Не согласитесь ли вы получить немного меньше, зная, что не придется платить так дорого?

Аргумент был разумный, рациональный, осмысленный. Глядя на конунга Свеммеля, Хадджадж с дрожью осознал, что ни одно из этих слов нельзя применить к ункерлантскому владыке. Глаза конунга были словно вырезаны из обсидиана, подернутого тонкой корочкой южного льда.

– Нам все равно, какова будет цена, – промолвил конунг. – Мы желаем вернуть свое.

«Я не стану отчаиваться», – велел себе Хадджадж и сам удивился – зачем? Он начал было формулировать дипломатичный, вежливый ответ и проглотил слова прежде, чем те слетели с губ. Если конунга Свеммеля и можно тронуть чем-либо, то не пустой любезностью. Посол взялся за дело по-иному.

– Ваше величество, то же можно сказать и о нас, зувейзинах. Если нет, то почему мы столько раз восставали против Ункерланта, даже без надежды на победу?

Он пристально вглядывался в лицо Свеммеля. Глаза конунга расширились слегка, потом сощурились. Ледок растаял. Холодный каменный глянец зрачков остался, но Хадджадж, верно, тронул какую-то струнку в душе владыки, ибо тот ответил:

– Да, вы упрямый народ, – тоном, каким с неохотой отпускают комплимент. Он ткнул пальцем в сторону посла: – Упрямый и все же разбитый. Иначе ты не стоял бы перед нами.

– Мы потерпели поражение, – признал министр иностранных дел Зувейзы то, чего никак не мог отрицать. – Мы потерпели поражение достаточно суровое, чтобы отдать часть того, что вы требуете от нас. Но не настолько, чтобы отдать все.

– Обойтись ли нам с самозванцем Шазли, как мы обошлись с узурпатором Киотом? – спросил Свеммель.

– Повелители Зувейзы умеют умирать, – ответил Хадджадж как мог спокойно и вновь с той прямотою, какой не мог ожидать конунг от своих подданных. – Ункерлант преподал им не один урок в этом мастерстве.

Забан обернул к послу молочно-белую физиономию. Нет, никто в Котбусе не осмеливался так разговаривать с конунгом Свеммелем. Старик повелительно взмахнул рукой. Ункерлантский толмач перевел все точно – Хадджадж достаточно владел вражеским языком, чтобы быть уверенным в этом. Он ждал ответа. Возможно, ункерлантский конунг захочет выяснить, как умеет умирать сам Хадджадж. Это нарушило бы все принципы дипломатии, но конунг Свеммель сам себе закон.

Свеммель нахохлился на краешке высокого трона, словно беркут, готовый сорваться с руки сокольничего.

– Поторгуемся, – проклекотал он.

Хадджадж смог вздохнуть снова и постарался, чтобы конунг Ункерланта не заметил его облегчения.

Краста была в ярости. Она часто бывала в ярости, однако, как правило, мишенями для ее гнева служили знакомые ей люди, а не целые державы. Сейчас бешенство ее имело своей причиной Валмиеру как таковую.

– Ты посмотри на это, Бауска! – Она ткнула горничной под нос свежую газету: – Ты только посмотри!!!

– Вижу, сударыня, – ответила служанка настолько хладнокровно, что даже Краста не нашла бы повода придраться.

Но маркиза не нуждалась в поводах.

– Ункерлант выиграл очередную войну! – прорычала она. – Какие-то варвары с запада одерживают две победы кряду, сначала против Фортвега, потом против этой… как ее… Зувейзы – одни силы ведают, где это! Ункерлант! Две войны! А Валмиера победила хоть в одной? Бауска, отвечай!

– Нет, сударыня, – ответила служанка и добавила неосмотрительно: – Но Ункерланту не приходится сражаться с альгарвейцами.

Краста тряхнула головой. Золотистый локон выскочил из-под заколок, которыми Бауска увенчала ее прическу поутру, и скользнул по губе, словно у маркизы внезапно выросли усики. Краста фыркнула и отмахнулась от непокорной прядки.

– Альгарвейцы такие же варвары, – проговорила она, фыркнув по-иному. – Им бы следовало сидеть по своим лесам и не тревожить цивилизованных людей.

Последнее в устах маркизы следовало понимать как «потомков древних кауниан» – дальше этого ее понятие цивилизованности не простиралось.

– Без сомнения, сударыня, – отозвалась Бауска. Одна непрошеная реплика сошла ей с рук, и служанка отпустила вторую: – Конечно, они варвары, но воевать умеют ужасно здорово.

– Мы громили их и прежде, – отмахнулась Краста. – В Шестилетнюю войну они ведь нас не победили? Конечно, нет. Шестилетнюю выиграла Валмиера. Ну, Елгава нам помогла немного, но победили-то мы! – Елгаванцы тоже были потомками кауниан; их существование Краста могла признать. Сибиане? Лагоанцы? Ункерлантцы? Они сражались с валмиерскими солдатами бок о бок. С точки зрения Красты, вся эта мелкота могла вовсе не ввязываться в войну. Как бы при этом шли дела на фронтах, маркиза не задумывалась.

– Дай, силы горние, чтобы мы и в этой войне победили, сударыня, – промолвила Бауска. – И дай, силы горние, чтобы ваш брат вернулся домой невредимым.

– М-да, – пробурчала Краста; служанка отыскала способ умиротворить хозяйку хотя бы ненадолго. – Со Скарню все было в порядке, когда он писал последнее письмо.

Она примолкла. Тут бы ее гневу и уняться, однако маркиза так и не выпустила из рук газеты, и вид подметного листка вновь возбудил в ней ярость.

– Со Скарню все хорошо, но мы так и не ворвались в Альгарве! Как можем мы надеяться выиграть эту злосчастную, неудобную войну, если не можем перейти границу?!

Голос ее вновь сорвался на визг.

– Не знаю, сударыня. Откуда мне знать? Я горничная, а не солдат. – Бауска склонила голову и едва слышным шепотом закончила: – Разрешите идти, сударыня?

– Ну хорошо, – ответила Краста с некоторым раздражением; обычно она получала больше удовольствия, насмехаясь над горничной.

Бауска отступила куда поспешней, чем альгарвейская армия под натиском валмиерцев. И все же недостаточно быстро. Краста прищелкнула пальцами.

– Нет. Постой.

– Сударыня? – Бауска застыла у дверей. Голосок ее казался клочком зимнего ветра, заблудившегося в коридорах особняка.

– Иди сюда. У меня к тебе вопрос. – Горничная приблизилась куда медленней, чем убегала. – Я уже давно хотела тебя об этом расспросить, – продолжала маркиза, – но все из головы вылетает.

– О чем, сударыня? – поинтересовалась Бауска с тревогой – это было хорошо, – и любопытством – что было разрешено.

– Когда ты ублажаешь своего милого, ты это делаешь ртом?

Вопрос свой Краста задала так же небрежено, как могла бы поинтересоваться у землевладельца разведением скота. В ее понятии между чернью и скотом разница была невелика.

Бауска густо покраснела, раскашлялась, отвернулась, но выбежать из комнаты без дозволения хозяйки все же не решилась.

– Сударыня, – прошелестела она наконец, – нет у меня милого, так что даже и не знаю, что вам ответить…