Ректор сел за письменный стол и уронил голову на руки. У него редкие седые волосы, которые кажутся слегка жирными. Вот что еще бросилось Моне в глаза: постоянно находясь в окружении молодежи, он не выглядел моложе. Скорее, наоборот.

— Вам в целом нравится ваша работа? — спросила она, сама не зная, зачем.

— В данный момент нет, как вы, вероятно, догадываетесь.

— Я не имею в виду сейчас, я имею в виду вообще. В принципе.

— Я понял.

Это был просто спонтанный вопрос. Может быть, слишком личный и к делу отношения не имеющий.

Но, к ее удивлению, он ответил.

— Плохо, что этих детей уже нельзя воспитать. Они испорчены.

— Испорчены? Но не все же!

— Нет, не все. Большинство — нет. Но все равно таких хватает.

— А почему? Потому что у них слишком много денег?

— Тут дело не только в деньгах. В возможностях. Множество шансов. Когда постоянно есть выбор, становишься неуемным. Нужно быть очень стойким духовно, чтобы выдержать богатство.

— Это справедливо и для бедности тоже, — сердито сказала Мона.

Дошло. Ректор внезапно посмотрел на Мону так, как будто видел ее в первый раз. Хотел что-то сказать, но промолчал.

Наконец все же заговорил.

— Вы, конечно же, правы. Бедность и богатство — это крайности. Всегда легче находиться посерединке. Зарабатывать достаточно денег, чтобы иметь возможность удовлетворить основные потребности, но не все. Когда не остается неисполненных желаний, это развращает, и тут никакое воспитание не поможет. Я имею в виду, какие качества развивать? Больше скромности, может? Здесь нет ни одного восемнадцатилетнего, у кого бы не было собственного кабриолета. Некоторые ездят на выходные в Милан, чтобы купить новые шмотки. Смешно в такой ситуации пытаться привить им какие-то нормы морали.

— Поэтому вы просто наблюдаете за этим.

— Да, конечно. А что бы сделали вы?

— Не знаю, — ответила Мона. Разговор начал ей надоедать. Зачем ей проблемы живущих в роскоши? — Мне кажется, по сравнению с другими школами здесь рай.

Ректор взял в руки ластик и стал задумчиво мять его в руках.

— Н-да, конечно. Тяжелых случаев с наркотиками у нас в школе нет, это уже радует. Но большинство старшеклассников уже принимали участие в кокаиновой вечеринке. К счастью, обычно это бывает на каникулах.

— Ну да.

— Эта история с наркотиками в школах началась в семидесятых годах. Тогда была другая мораль, использовались другие методы и средства, чтобы дисциплинировать учеников. Теперь некоторые родители сами принимают кокаин. Я к тому, что какой же это пример для молодежи!

— Согласна с вами.

— Мы больше не можем контролировать учеников. Они высмеивают нас, когда мы пытаемся это делать. Причиной является множество возможностей. Слишком много возможностей и слишком мало требовательности к себе — это ослабляет дух. Необходимость созидает. Отсутствие ее порождает хаос.

Конни и Роберт были мертвы, так что совершенно нормально, что они приснились ей. Они пришли к ней в длинных одеяниях, похожих на нечто среднее между облачением ангелов и одежду хиппи. Их волосы снова были длинными и волнистыми, как тогда. «Вы невероятно красивы», — сказала она им, но тут налетел ветер, вырвал у нее слова изо рта и разметал их. Пейзаж стал текучим и розовым, потом появился серый асфальт, какой-то сиропообразной консистенции. Ноги вязли.

Ты наш цветок Востока.

Она радостно улыбнулась, как не улыбалась уже давно. Все снова вернулось! Старые добрые времена вернулись, и счастье заполонило ее всю, как тогда, когда она думала, что с ней ничего плохого больше не случится, потому что она была любимой и желанной. И внезапно перед ней возник пляж. Пляж, звезды, море. Она снова была там, где все началось. Красивое и ужасное.

Мы любим тебя.

О да, все было так чудесно!

Я вас тоже люблю.

Конни и Роберт улыбнулись и кивнули. Она могла им и не говорить, они и так все знали, они знали все о ней. Она попыталась подойти к ним. Но песок был такой мелкий, что ее ноги тонули в нем, и она продвигалась вперед очень медленно, с большим трудом.

Ты должна помочь нам.

Этого я и хочу. Но как?

Помоги нам перебраться в мир иной. Приведи остальных. И приходи сама.

Нет! Оставайтесь со мной. Не уходите! Я не хочу. Останьтесь, пожалуйста!

Что-то вернуло ее в реальность, куда она не хотела возвращаться. Что-то тянуло ее за ноги. Ветер. Она открыла глаза. Под ней — холодный бетон, над ней — оранжевая плитка. У ее ног стоит на коленях лысый мужик со спутанной седой бородой и пытается стащить с нее джинсы. Его брюки закатаны до колен.

Реальность оказалась болезненной. Она крикнула:

— Отвали, свинья!

Мужик отпустил ее и отполз, что-то злобно бормоча. Она поспешно встала, подтянула джинсы, затвердевшие от грязи. Она сидела на пустой станции метро, дело шло к полуночи, но все это было уже не важно. Она не знала, сколько дней и недель она жила на улице, потому что в ее вселенной это не имело значения. Она должна была выполнить некую миссию, и у нее на это было мало времени. Это было важно. Мир вокруг нее снова исчез, съежился до крохотной светящейся точки в огромном туннеле. Голоса, опять контролировавшие ее, сказали ей, что делать. Ей нужно было пройти через этот туннель, и не важно, куда он ее приведет, и при этом она не должна заблудиться, вот и все. Тогда все будет хорошо.

Первый раз в этом году пошел снег. С неба, кружась, падали белые хлопья, и ветер уносил их в темноту. В квартире Даннера тепло и уютно. Паркет в зимнем саду блестит, как отполированный, несколько красиво расставленных ламп распространяют теплый свет.

А на улице свежевыпавший снег приглушает все звуки.

— Какой кофе вы пьете? — крикнул Даннер из кухни.

— С молоком, без сахара, — крикнула Мона в ответ.

Она уже узнала о нем довольно много, чтобы не попасться на его удочку. Так что чашку кофе она могла выпить совершенно спокойно. Все равно она начеку.

Даннер вошел в зимний сад с подносом и аккуратно поставил его на чайный столик. Мона хотела встать, но он жестом остановил ее. И она снова откинулась на спинку черного кожаного кресла. Все в этой квартире было черным, белым, серым, бежевым или стеклянным. Только одна картина в гостиной, выдержанная в нежно-розовых, желтых и голубых тонах, привносила разнообразие в цветовую гамму его жилища.

Первое, что пришло в голову — у него хороший вкус, но это не совсем то. «Со вкусом» — звучит как-то натянуто и пошло, а квартира Даннера была абсолютно не такой. Все казалось органичным, каждая вещь — на своем месте.

— Вам здесь нравится? — Даннер налил кофе сначала ей, потом себе, пододвинул к ней кувшинчик с молоком.

— Да, очень, — ответила Мона.

— Это Саския обставила квартиру. Я бы сам никогда так не смог.

Мона промолчала. Этим утром Даннер позвонил ей в отель и пригласил ее «на кофе и рождественское печенье». И вот пяти минут не прошло, как она здесь сидит, а он уже заговорил о своей жене. И теперь ей действительно интересно, как он будет действовать дальше. Соблюдать осторожность она в любом случае не собиралась.

— Печенье? — Он протянул ей мисочку с ванильными булочками и звездочками с корицей.

Они были слишком маленькими и аккуратными для печенья собственного приготовления. Она взяла звездочку, облитую толстым слоем сахарной глазури.

— Их обычно делала ваша жена?

Даннер поставил мисочку обратно на стол, не взяв себе ничего.

— Да, — подтвердил он. — Каждый год в это время мы приглашали членов нашего сообщества. Было печенье и глинтвейн. Под конец мы все напивались допьяна.

Он замолчал, откинулся в кресле и закрыл глаза. Мона промолчала. Она не станет помогать ему, это она себе твердо пообещала. Но оказалось трудно не смотреть на него. Его лицо с прямым носом и губами красивой формы было одновременно беззащитным и загадочным. Она хотела отвести взгляд, но тут он открыл глаза. Слегка улыбнулся, как будто поймал ее на чем-то предосудительном. Мона почувствовала, что внутренне вся напряглась. Наконец, глубоко вздохнув, он выпрямился. Улыбка исчезла, выражение лица стало деловым.