Миха был стажером, и тогда у него еще не было девушки, с которой можно было провести отпуск У меня была мать — только что разведенная и страшно несчастная. И перспектива в течение шести недель выслушивать ее нытье о моем неверном отце.

В таком возрасте все получается очень быстро. У Михи была машина, «Фольксваген-Пассат», очень старая, зато там помещались все пятеро. На второй день каникул мы побросали в машину рюкзаки и спальники и поехали на юг. Родителям мы сообщили о своих планах, когда проехали границу Франции. Мы позвонили им из телефона-автомата, который нашли неподалеку от испанской границы, всем по очереди. И прежде чем они успевали возмутиться, мы вешали трубку. Да, мы все — кроме Михи и Бредо — были несовершеннолетними, но достать нас они не могли. Первая граница уже была позади. А они даже не знали, куда и на какой машине мы уехали.

И все было бы хорошо, если бы не появилась она. Говорят, плохо не клади, вора в грех не вводи. Многие преступления не были бы совершены, если бы не представилась возможность. Все было бы хорошо, если бы не она. Мы, Конни, Шаки, Миха, Бредо и я, мы бы еще сейчас были друзьями. Поэтому я ненавижу ее. Ее и себя.

— Вы, должно быть, считаете меня монстром, — сказал Михаэль Даннер, и Мона моментально вспомнила о письме Амондсена. «Я был монстром, но теперь нет».

У Моны вообще этот допрос вызывал дежавю: они во второй раз тем же составом в офисе ГКУП Боуда в Мисбахе. Но на этот раз Марктплатц перед полицейским участком был полностью покрыт снегом и с холодного синего неба ярко светило солнце. Даннер снова курил «Кэмел», Боуд недовольно отгонял дым от своего носа, а Даннер, кажется, этого даже не замечал.

Но сегодня он хотя бы не вел себя нагло. Казалось, он скорее нервничал. Рука, в которой он держал сигарету, слегка дрожала. Мона заметила, что за последнее время он похудел. Его лицо стало как-то уже, шея — тоньше. И вообще, он сильно постарел.

Мона, заканчивая запись, наговорила, согласно предписанию, дату, имя допрашиваемого, причину допроса. Боуд снова вел себя как сторонний наблюдатель. Так что снова все должна была делать она. В первый раз Мона пожалела, что рядом не было Фишера. Но у того болел желудок, и он отлеживался — ему выписали больничный на ближайшие три дня.

— Вы знаете, что вас привлекут к ответственности по трем уголовным делам? — сказала Мона.

Этот ход она тщательно продумала. Необходимо было с самого начала поставить ему мат. У него не должно быть ни единого шанса снова начать свою игру.

Ждет, что он скажет. Тихонько шуршит магнитофон.

Наконец Даннер устало и хрипло сказал то, что она хотела услышать.

— Нет, я не знал. Какие дела вы имеете в виду?

В глазах нет блеска, на нем — вылинявшие джинсы и норвежский свитер, с виду немодный и потертый. Даннер бледен, кажется, что он не спал несколько ночей подряд. Теперь он не приводит в бешенство, теперь его становится жаль. Его влияние на людей не исчезло, оно просто трансформировалось. И вероятно, не стало безопаснее.

Он опасен? Почему она об этом подумала? Даннер — всего лишь мужчина, у которого масса проблем. Мужчина, который избивал свою жену. Мужчина, каких много. Он реагирует на раздражители, применяя грубую силу но, вероятно, в юридическом смысле не является преступником, не является убийцей. Мона заморгала и легонько помотала головой, не замечая этого. Как будто хотела избавиться от непрошенных мыслей.

— Прокуратура завела дело о даче ложных показаний, поскольку вы умышленно исказили факты при расследовании убийства вашей жены. Еще одно дело — это нарушение обязанностей по надзору за вашими учениками. И третье — вы умолчали о том, какие отношения связывают вас, Константина Штайера, Кристиана Шаки и Роберта Амондсена. Самое позднее, вы должны были обратить внимание на эту связь после убийства Амондсена. И, по крайней мере, Кристиан Шаки был бы жив, если бы вы вовремя сообразили.

Попала. Даннер побледнел еще больше. Мона безжалостно продолжала:

— Кстати, мы и без вашей бесценной помощи узнали, кто такой Бредо, о котором упоминал Роберт Амондсен в прощальном письме своей жене.

— Симон фон Бредов, — сказал Даннер.

— Да. Он был самым старшим после вас. Должен был как раз заканчивать учебу.

— Где он? Как у него дела?

— Вы его даже не предупредили, да? Даже этого не сделали.

— Я не знал, где он живет. Я пытался найти его адрес, поверьте мне. Ничего. Я имею в виду, я его просто не нашел.

Вероятно, это правда. Через ЗАГСы они выяснили, что Симон фон Бредов взял себе фамилию жены, некой Сары Леманн. Поэтому Даннер его и не нашел.

— Вы должны были нам сказать. Если запахнет жареным, мы можем привлечь вас как соучастника.

— Ах, да перестаньте вы! — сказал Даннер, и теперь его голос прозвучал еще более нервно.

Он посмотрел на нее — под глазами круги от усталости — и Мона почувствовала, что нужно быть осторожной, чтобы не потерять его снова. Он вот-вот опять займет позицию «делайте со мной, что хотите», и тогда ничего от него не добьешься.

Первое правило, которому она научилась: против мужчины, которому все параллельно, даже при самом удачном раскладе мало что можно предпринять.

— Если вы нам сейчас поможете, это спасет Симона фон Бредова.

— Да Боже ж мой, я и хочу вам помочь! А вы начали мне мораль читать. Вы уже минут пять пытаетесь раздавить меня морально, вместо того чтобы наконец начать спрашивать. Начинайте же, госпожа Зайлер, начинайте! Я весь внимание.

Мона вздрогнула, но быстро взяла себя в руки. Боуд, как обычно, ничего не сказал. Он, расслабившись, откинулся на своем кресле, смотрит в потолок и, наверное, вообще не слушает.

— Ну хорошо, — наконец сказала Мона. — Первый вопрос: кто такая Фелицитас Гербер?

Возможно, она ошиблась, но у нее сложилось впечатление, что это имя повергло его в шок. Может быть, это оттого, что он услышал его впервые за много лет. Но он послушно ответил:

— Я не знаю, что она сейчас делает. Тогда она училась в Иссинге. В том же классе, что и Константин Штайер, если не ошибаюсь.

— Тогда-а, — произнесла Мона, раскатывая это слово на языке. — Тогда вы были стажером в Иссинге, не так ли?

— Так.

— Вы были на пять лет старше самого старшего из ваших учеников.

— Если вы так говорите, значит, так оно и есть.

— Тогда у вас не было девушки, и вы не знали, как провести шесть недель отпуска, не так ли?

— Так.

— Как же вышло, что вы поехали в отпуск со своими учениками? Это вообще можно делать?

— Я не знаю. Тогда мне было все равно. Я немного сдружился с Симоном. Он спросил меня, нет ли у меня желания поехать с ними. С моей стороны решение было совершенно спонтанным. Просто мне захотелось. Так вышло. Я имею в виду… шесть недель — это чертовски много для молодого человека, который не знает, куда приткнуться.

— У вас не было друзей вашего возраста?

— Я только что расстался с девушкой, с которой встречался четыре года. У нас были общие друзья, а когда мы расстались, внезапно оказалось, что это только ее друзья, не мои. Она жила в городе, я — здесь. У нее было преимущество в месторасположении. Вы же знаете, как это бывает. Внезапно оказываешься на улице. А попробуйте-ка, найдите здесь, в этом захолустье, кого-нибудь подходящего возраста, кто уже не помолвлен с одним из этих деревенских…

— Хорошо, — решительно прервала его Мона. — Речь сейчас, в общем-то, не об этом. Итак, вы поехали с Константином Штайером, Кристианом Шаки, Робертом Амондсеном и Симоном фон Бредовым в Португалию. На своей машине. Когда это было точно?

— На второй день после начала летних каникул, в 1979 году. Какой это был день недели, я не помню. Перед этим все ночевали у меня. Ребята сложили свои вещи у меня, потому что необходимо было полностью освободить комнаты к началу летних каникул. Поэтому мы смогли уехать только на второй день.