Во избежание дальнейшего наплыва иждивенцев Елкин еще раз распорядился не принимать на работу семейных, а тем, кто проник как холостой, запретил вызывать семьи и широко оповестил администрацию всех участков, подчиненных ему, что Турксиб не может заниматься устройством всех бесквартирных, обкладываться нахлебниками. Такое прекраснодушие — верный крах строительству.

Ввели строжайшую проверку документов у всех приезжающих на постройку. Но поток нахлебников не прекратился, просачивался сквозь все барьеры. Турксиб, по старинке, готовился к встрече с мужиком-сезонником, имеющим дом, хозяйство, и только подрабатывающим на стороне, а встретился с отлившимся в своеобразную форму пролетарием.

Новый строитель не имел зацепок в деревне, был вечным переселенцем. Закончит одну дорогу, канал, шлюзы, забирает инструмент, семейство, добришко и едет на новую стройку. Его дом там, где работа, — это топчан в артельном бараке. Знакомство с этой народной прослойкой принесло строителям Турксиба много лишних хлопот и расходов.

Ночью сторож саксаулового склада услышал сильный взрыв и крик человека, заметил шар пламени у кузницы, перепугался и, никому ничего не сказав, убежал спать. Утром обнаружили возле кузницы развороченный взрывом компрессор и сильно обожженное тело казаха. В правой руке мертвеца был зажат железный черпачок. «Казах пришел взять из компрессорной коробки бензину. Ночь была темная. Он зажег спичку и сунул ее в коробку, чтобы посветить; дальше взрыв и все прочее», — так расшифровала происшествие следственная комиссия.

На следующий день ни один казах, кроме Тансыка, не вышел к машинам. Вместо этого они явились к Козинову и потребовали, чтобы он перевел их от машин обратно в землекопы.

— Что за чушь, старая история, только шиворот-навыворот? — Козинов поманил к себе Гонибека. — Расскажи толком, один, чего хотите?

— Сторож видел, как огонь упал с неба и сжег человека. Казахам нельзя работать на машинах, когда казах и машина вместе — будет огонь.

— И ты веришь этой сказке?

Гонибек промолчал.

— Кто выдумал ее?

— Сторож видел огонь… Все говорят, и русские: «Кто пойдет — тот сгорит».

— И ты веришь? Тансык давно работает на машинах, и огонь не убил его, даже не задел. А среди русских есть такие, кому лень обучать казахов, они и плетут всякую ерунду.

Легенда об огне, упавшем с неба, быстро распространилась и обволакивала паническим страхом наивных людей, носивших в себе веру в сверхъестественное могущество машин. Противники коренизации сделали из несчастного происшествия таран против нее: как можно дикарей, пастухов, умеющих только размахивать кнутом, допускать к американским машинам и станкам, они же пережгут все, взорвут весь городок! Когда Гонибек, Урбан и еще несколько учеников после долгих переговоров с Тансыком решились вернуться к машинам, мастера отказались принять их. Начались откровенные разговоры, что казахов отличают перед всеми прочими, оплачивают не по работе, а завышенно, в ущерб другим. Снова выплыл лозунг: «Довольно мармеладу!» Усевич повторно пришел к Елкину с требованием повысить ему оклад.

— Мотивы, дорогой товарищ. Все техники довольны своим заработком.

— Я работаю с казахами. Ни черта не понимают. Он тебе портит, а ты носись с ним, как с деточкой, обругать нельзя.

— Значит, вы хотите либо прибавку, либо крыть, как вздумается? Сколько вам прибавить?

— Пятьдесят рублей.

— Двадцать.

— Мало. Отсюда даже письма приходится посылать дорогими — заказными, — торговался Усевич.

— А дешевле всего — не посылать никаких, — съязвил Елкин. — Письма, поздравительные телеграммы, открытки — это же мещанство, старая отжившая романтика. Согласны?

— Посылать я буду, но оплачивает пусть строительство: не наша вина, что простая почта и валяется и теряется. Если двадцать, то я больше не работник.

— Хорошо, прибавлю, только скажите, кто создал и поддерживает легенду, что машины и огонь не терпят казахов? Случайно, не вы?

— Я не машиноборец. Я в конечном счете стою на вашей точке зрения — «довольно мармеладу».

Елкин привскочил от удивления и еле выговорил:

— Но если вам прибавят, вы готовы продолжать «мармелад»? В общем, вы хотите продать нейтралитет?! Я этих вещей не покупаю. Идите, американец! Предупреждаю, борьба против коренизации, будь то бранью, будь то легендами и поэтическими вымыслами, — преступленье.

Отпустив Усевича, Елкин пригласил Фомина с Козиновым, встретил их злой, растерянный, какой-то весь взъерошенный, точно воробей после драки, и сказал:

— Я должен уточнить свои взгляды на коренизацию. Представляете, Усевич… Они там сделали меня своим сообщником, вождем… Они там работают якобы в единении со мной…

— Правильно, ваши взгляды недостаточно ясны…

— Ясны вполне, ты не туда поехал, — остановил Козинова Фомин. — Усевич и подобные видят только свой карман, оттого и вредят. Но мы введем их в берега. Хуже с казахами — среди них есть враг.

Усевича послали в карьер, где обделывали камень для мостов, где совсем не было казахов и никаких иных оснований требовать надбавки.

Рабочком провел несколько широких собраний, где Елкин осудил лозунг «Довольно мармеладу» и выдвинул новые: «Кто но помогает коренизации, тот враг строительству», «Опытный обязан научить неопытного», «Строить людей не менее важно, чем строить дорогу».

Рабочий актив подхватил лозунги. Лубнов, Гусев, кузнецы, бурильщики вызвались сильно увеличить число учеников. Борьба против коренизации затихла. Оставшееся кой у кого недовольство спряталось трусливо в щель узкосемейных разговоров.

Но ученики не хотели понимать ни убеждений, ни призывов, ни примера Тансыка, Гонибека, Урбана и по-прежнему отказывались идти к машинам. Они охотно вернулись на земляные и на всякие другие ручные работы. Чтобы вернее обезопасить себя, старательно обходили машины, уступали им дорогу, вокруг малоподвижных, как экскаваторы и компрессоры, протоптали окольные дороги. Было очевидно, что страх перед машинами старательно возбуждается и поддерживается кем-то. Но кем, как?..

— Вредительская агитация, — твердил Фомин.

— Где, чья, какая? Укажи! — горячился Козинов, бессильный найти врага. — Усевича, Панова, Ключарева нет. А больше?! Тут не иначе — религиозное.

— Чепуха! — говорил Фомин о предположениях Козинова: никаких упоминаний о религиозном страхе перед машинами и огнем у казахов он не нашел в книгах.

В этот момент, когда ни партком, ни рабочком, ни администрация не знали, как вернуть учеников к машинам, на участке появился Айдабул. Одетый в новый ярко цветистый халат, с лицом, сально сияющим от удовольствия и гордости, он въехал в городок с караваном саксаула на переднем верблюде.

Удивленье было необычайное: водовоз бросил бочку, позабыв завернуть кран, сторожа саксаулового склада захлопали в ладоши и закричали:

— Ай-яй! Ай да Айдабул! Где ты достал такой нарядный халат?

Казах вместо ответа отвернул полу халата и показал шелковую подкладку. Удивительные новости следовали одна за другой: когда старшего караванщика Джаирова позвали в хозяйственную часть, он взял с собой и Айдабула. Из хозчасти они прошли в кооперацию и там получили десять кусков мануфактуры, мешок сахару, ящик махорки, много-много чаю.

Погонщики уносили добро, Айдабул же разгуливал по лавке и важно приговаривал:

— Вы не забудьте чего-нибудь, не потеряйте!

И наконец самое потрясающее — Айдабул показал кассиру какую-то бумажку, и тот выдал ему толстую пачку денег. Правда, Айдабул их передал немедленно Джаирову, но получил ведь он. А это разве не главное?!

После работ все казахское население городка собралось к месту, где отдыхали погонщики, всем хотелось узнать, что за важную должность получил Айдабул.

— Член правления, — сказал Айдабул и, чтобы показать еще раз свое могущество, сплюнул в сторону конторы и прибавил: — Вот ваш начальник!