Однако по другому закону, который еще старше монархии, всякий, совершивший преступление в королевском дворце, тут же на месте предается суду королевских пажей, и тогда приговор выполняется без промедления.

Вот какой выбор стоял перед Ноем из-за неосторожного поведения при дворе. Если бы не мое быстрое вмешательство, его, вероятно, одновременно укоротили бы с обоих концов в соответствии с этикетом, предписывающим, чтобы на дворцовом суде ни правам короля, ни правам королевы не отдавалось предпочтения. Защищая моего товарища, я ссылался на то, что он не знает обычаев этой страны, да и всех вообще цивилизованных стран, за исключением Станингтона. Я указывал, что преступник совершенно не стоит их внимания, что он вовсе не лорд верховный адмирал, а простой охотник на котиков; при этом я подчеркнул, что с такими охотниками им весьма важно поддерживать хорошие отношения — ведь они плавают так близко от моникинских владений. Я попытался также убедить судей, что Ной, приписывая королю нравственные качества, не имел в виду ничего худого, и раз он не приписывал его супруге безнравственных качеств, она вполне могла бы помиловать его. Приведя затем знаменитые строки Шекспира о милосердии, которые были выслушаны как будто благосклонно, я выразил уверенность, что судьи доброжелательно решат это дело.

Я должен был бы произвести впечатление и, по всей вероятности, добился бы немедленного освобождения моего друга, если бы в комнату не зашел, влекомый любопытством, генеральный прокурор Высокопрыгии. Хотя по существу ему нечего было возразить на мои доводы, он на формальном основании оспаривал каждый из них. Это слишком длинно, а то слишком кратко; это слишком высоко, а то слишком низко; это слишком широко, а то слишком узко. Короче говоря, он не упустил ни одного определения такого рода, пороча мои доказательства, и только, насколько помню, ни одному из них он не поставил в упрек, что оно слишком глубоко.

Дело приняло плохой оборот, но тут вдруг вприпрыжку вбежал паж и сообщил, что вот-вот начнется обряд бракосочетания и, если его товарищи хотят присутствовать, они должны немедленно вынести обвиняемому приговор. Говорят, немало людей было повешено только потому, что судью ждал обед, но на этот раз все вышло иначе: капитана Пока пощадили ради того, чтобы судьи не пропустили интересного зрелища. Обвиняемому было приказано явиться в суд на следующее утро, и я внес за него залог в размере пятидесяти тысяч обещаний в том, что обвиняемый завтра утром явится в суд, а затем все мы поспешили в парадный зал, наступая друг другу на хвосты в своем стремлении протолкаться поближе.

Всякий, кто бывал при человеческих дворах, хорошо знает, какое смятение возникает там из-за малейших нарушений этикета, но если речь идет всего лишь о чьей-то жизни и смерти, спокойствие там царит нерушимое. Протокол и благовоспитанность — вот что важно, и, если судить по опыту, любое проявление человеческих чувств приравнивается к верху непристойности. В Высокопрыгии дело обстоит точно так же, поскольку способность к сочувствию у моникинов, по-видимому, притуплена не меньше, чем у людей. Впрочем, справедливость заставляет меня признать, что в случае с капитаном Поком речь шла о существе иного вида. Кроме того, в Высокопрыгии строго соблюдается принцип, согласно которому всякое участие короля в отправлении правосудия представляется чудовищным, хотя суд всегда творится от его имени. Однако заступничество за тех, кто нарушил закон, ему не возбраняется.

В результате этих тонкостей, для полного понимания которых необходим очень высокий уровень цивилизации, король и королева после нашего возвращения в зал остались к нам по-прежнему милостивы. Ной держал голову и хвост так же высоко, как и все другие. Лорд верховный адмирал Высокопрыгии завел с ним разговор о нагрузке судов балластом в таком дружеском тоне, словно Ной был любимцем всей королевской семьи. Такое нравственное хладнокровие не следует приписывать флегматичности — его порождает суровая внутренняя дисциплина, лишающая придворных всякой чувствительности, если только дело не касается их самих.

Давно настало время представиться и мне. Судья Друг Нации, который с дипломатическим равнодушием взирал на положение, в котором очутился Ной, весьма учтиво напомнил о своей готовности оказать мне эту услугу, и я, выйдя вперед, остановился у подножия трона.

— Разрешите представить вашему величеству видного литератора среди людей, искусного клерка, по имени Голденкалф, — сказал посол, склоняясь в поклоне перед его величеством.

— Добро пожаловать к моему двору, — ответил король устами своего заместителя. — Скажите, мистер Друг Нации, не принадлежит ли он к тем существам, называемым людьми, которые прибыли в мои владения и так искусно доставили сюда сквозь льды Балаболо и его наставника?

— Именно так, с соизволения вашего величества, и, надо сказать, это была очень трудная и смело разрешенная задача.

— Это напоминает мне о нашем долге. Пусть явится сюда мой двоюродный брат.

Передо мной блеснул луч надежды, и я подумал о мудрости поговорки, которая учит нас, что справедливость, хотя и часто медлит, но в конце концов все же торжествует. Кроме того, мне в первый раз представился случай хорошо разглядеть старшего двоюродного брата короля, который не замедлил явиться. Делая вид, будто с глубоким вниманием выслушивает приказания его величества, он в это время явно объяснял монарху, что тому следует делать. По окончании этой беседы заместитель короля заговорил так громко, что слышно было всем, кому посчастливилось стоять вблизи.

— Резоно поступил хорошо, очень хорошо, — сказал он, — что привез к нам эти образцы человеческого рода. Если бы не его предусмотрительность, я мог бы умереть, так и не зная, что люди одарены хвостами. (Короли всегда узнают истину не с того конца!) Кажется, и королева не знала об этом. Скажите, моя Августа, вам было известно, что у людей есть хвосты?

— Свобода от государственных дел дает нашему полу больше возможности, чем вашему величеству, изучать подобные вещи, — ответила устами своей фрейлины супруга короля.

— Я, может быть, очень глуп, но наш двоюродный брат считает, что надо что-нибудь сделать для этих добрых людей, побудив тем самым их короля нанести нам визит.

У дам вырвались радостные восклицания, и они все как одна объявили, что было бы восхитительно увидеть настоящего человеческого короля. Это было бы так забавно!

— Хорошо, хорошо! — продолжал добродушный монарх. — Бог знает, что может случиться, а я видел и более странные вещи. Право, надо что-нибудь сделать для этих славных людей. Ибо, хотя их приятным посещением мы в большой мере обязаны находчивости нашего Резоно — кстати, я рад был услышать, что он теперь В.Р.У.Н. — тем не менее он сам благородно признает, что без них пробраться сквозь льды было бы невозможно, поскольку никого из наших мореходокинов поблизости не оказалось И я хотел бы знать, кто из них оказался самым ценным и самым полезным.

Тут королева, по-прежнему думая и говоря через заместительницу, заметила, что решать это должен принц Боб.

— Это прерогатива его сана. Ведь, хотя это люди, вполне возможно, что они способны чувствовать, как и мы.

Вопрос был задан Бобу, и он принялся выносить о нас суждения с такой важностью, как будто с детства привык к этому. Говорят, что люди, возвысившись, быстро осваиваются со своим новым положением. И если тот, кто пал, постоянно устремляет взор в прошлое, тот, кто поднялся на высоту, неизменно довольствуется открывшимся перед ним горизонтом. Так было и с принцем Бобом.

— Этот вот, — произнес юный негодяй, указывая на меня, — человек недурной, это верно, но все-таки ваше величество едва ли имеет в виду его. Вот еще лорд верховный адмирал, но (это «но» Боба было насыщено ядом воспоминаний о тысяче пинков)… но ведь ваше величество желает знать, кто из подданных моего отца больше всего помог судну добраться до Высокопрыгии?

— Именно это я и хотел бы узнать.

Тут Боб указал на кока, который, как помнят читатели, нес один из концов его мантии.