— …жду извещения. Были необычные посетители сегодня?

— У Ксанки был до двух ночи какой-то вояка, по виду матросик, выдавал себя за торговца.

— С чего ты взяла?

— А то я вас, мужчин, не знаю.

— Давно ушел?

— Минут двадцать, но после его ухода Ксанка что-то нервничает.

Я повернул голову к своим спутникам, кивнул головой, поднял руку с пистолетом и собирался ударить ногой в дверь, когда что-то сильно меня ударило в грудь, откинуло назад прямо на стенку. Отлетая, я с удивлением увидел, как в двери появилось отверстие с расщепленными краями. Тут же Любкин ударил ногой в дверь, но та выстояла. Вашкевич ее попытался выбить плечом, но результат был тот же.

Во всем доме раздавались уже крики проснувшегося народа и в коридоре появились первые полуголые девицы. Я отполз в сторону и, кряхтя, поднялся: пистолетная пуля, пробив дверь, потеряв при этом большую часть энергии, застряла у меня в бронике. Пришлось закричать:

— Гриша, в сторону.

Он отскочил. Достав из кобуры «стечкин» с глушителем, стал остервенело расстреливать замок. Хлоп! Хлоп! Хлоп! Хлоп! Хлоп! Но с той стороны был засов и это не сильно помогло. Вам! В ответ раздался выстрел, и пуля, оставив в двери еще одно расщепленное отверстие, застряла в противоположной стене.

— Твою мать! Гриша, картечь по петлям!

Уже не таясь, выпустил по двери еще пяток патронов, и с той стороны раздались стоны и крик. Тут же Любкин из «Ремингтона» два раза долбанул по петлям. БАМ! БАМ! В небольшом коридорчике грохот двенадцатого калибра оглушил всех находившихся рядом. Дверь покосилась и уже после соответствующего двойного удара наконец-то поддалась напору и грохнулась вовнутрь комнаты. Уже не скрываясь, ворвались в комнату. На полу в окружении бутылок и рассыпанной закуски лежало монументальное тело мадам Валери, которая жалобно стонала. Окно было открыто настежь, и Махерсона мы не обнаружили в зоне прямой видимости, что не могло не расстраивать. Выглянув в окно и пощупав веревку, которая свисала с той стороны до самой земли, я связался с Рыжковым:

— Дед, на связь!

— На связи.

— Махер свалил, лови его на той стороне.

— А ты раньше не мог сказать? Профессионал, блин!

Через минуту под окнами появились Рыжков с одним из жандармов, побегали, поискали и вернулись ни с чем.

— Зашибись. Лоханулись, как детишки.

Через десять минут вокруг здания собралась толпа зевак, и с каждой минутой количество людей увеличивалось, и только оперативно организованное оцепление из полицейских хоть как-то поддерживало порядок. Разыскники перепахивали весь район в поисках сбежавшего преступника, но результатов пока никаких не было. Нам осталось только собрать гильзы, повыкавыривать пули от АПС, где явно были видны нарезы, и ждать известий. Мой чин подполковника Отдельного корпуса жандармов, подтвержденный на самом верху, давал мне большие полномочия. Бравые полицейские и городовые, накрученные с самого верха, с особым усердием носились как ошпаренные, настороженно посматривали в нашу сторону, а известие, что ловим человека, который причастен к нападению на цесаревича Александра Николаевича, придало дополнительное ускорение всем вокруг.

Мадам Шкеневу, у которой пистолетная пуля застряла в жировых складках, перевязали и с помощью оплеух привели в себя и уже допрашивали с пристрастием на втором этаже здания. В соседних комнатах не менее интенсивному допросу подвергались все остальные обитатели знаменитого «Вокзалона», ну разве что кроме Ксанки, которую еще раз лично допрашивал капитан Вашкевич.

Побродив по комнате, я с интересом стал рассматривать привязанную к кровати веревку и цветы на подоконнике. Что заинтересовало, так это отсутствие следов рук, но в запарке это прошло мимо, и, кляня себя за глупость и непрофессионализм, я вышел на улицу, обойдя дом, стал осматривать окно, через которое сбежал Махерсон.

Уже было восемь утра, и вставшее солнце стало припекать. Часть девочек уже увезли в полицейский участок, остались только Ксанка, которая ждала своей участи, а точнее выполнения обещаний капитана Вашкевича, и мадам Шкенева, которую все еще допрашивали. Поняв, в какой заговор она влезла, тетка тем не менее бодалась и вываливала кучу ненужной информации, но ничего такого, что могло бы пролить свет на художества Махерсона, не сказала.

Решившись еще раз осмотреть место происшествия, я снова вошел в здание борделя и стал подниматься по лестнице. Пройдя мимо полицейского, который, опустив голову, пропустил меня как старшего по званию, поднялся на третий этаж и снова стал все осматривать. Любкин, следующий за мной тенью, с интересом наблюдал за моими телодвижениями, но пока помалкивал.

Подойдя к кровати, к ножке которой была привязана веревка, я ради интереса попробовал ее поднять и сдвинуть с места. Тяжелая, зараза, но тем не менее сдвинулась. Там, где только-только стояли ножки, остались отпечатанные следы.

— Блин, Гриша, ты видишь?

Он нагнулся рядом, чуть сощурив глаза, сказал:

— Получается, Александр Павлович, кровать не двигали?

— Получается. А попробуй дернуть за веревку?

Любкин, недолго думая, дернул, и кровать еще больше сдвинулась.

— Это что ж получается, что паскудник никуда не сбегал?

— Гриша, он где-то в здании прячется. Быстро все шкафы, потайные двери на этаже…

— Понял, господин подполковник!

Я сам начал громить шкафы и искать скрытые ходы, это у нас заняло не больше минуты. За шкафом была небольшая тайная комнатка, в которой лежал раздетый труп с явными следами удушения. Присмотревшись к нему, Любкин цыкнул и высказался:

— Так это ж полицейский, который обыски помогал производить!

— Ага. Задушили, раздели… Блин! На лестнице нас пропускал и еще голову опустил. Это ж Махерсон был! Бегом!

Мы понеслись галопом по лестнице вниз, созывая всех вокруг. При этом я связался по рации с Николаевичем.

— Дед, на связь!

— Слушаю.

— Махер здесь, в здании, он грохнул полицейского и только что вышел из здания.

— Твою дивизию!

Мы выскочили на улицу, а тут уже метались несколько подстегнутых Рыжковым полицейских и жандармов. Я стал глядеть по сторонам и вдалеке увидел спину убегающего человека в форме полиции, которая была ему явно мала.

— Бегом.

Прорываясь через толпу, я рванул за улепетывающим со всех ног Махерсоном. Это была интересная погоня. К нам присоединились еще несколько полицейских и жандармов, но они отстали. Махерсон скрылся за поворотом и пропал из поля зрения. Но мы уже, как гончие, взяли след и неслись не останавливаясь. Его спина периодически мелькала в просветах и подворотнях, давая понять, что он все еще не оторвался от погони. Рыжков, оставаясь на связи, двигался в карете, в сопровождении нескольких конных жандармов, но основным улицам, стараясь не отставать.

Вырвавшись на просторную улицу, Махерсон заскочил в проезжающую мимо пролетку с каким-то важным дядькой, двинул кулаком возницу и, заняв его место, стал нахлестывать лошадей. Ему явно удавалось оторваться от пешей погони.

Тяжело дыша, я тормознул пролетку, в которой ехали две барышни, одна из которых была весьма симпатичной, и жестко приказал:

— Быстро вон за той пролеткой. Дело государственной важности.

Возница попытался возмутиться, но тут же огреб от Любкина в табло и, смирившись, щелкнув кнутом, стал нагонять лошадь. По сравнению с автомобильными погонями эта гонка выглядела весьма комично, но у нас не было другого выхода. Несясь по широкой улице, я мимоходом увидел на стене название и номер и тут же связался с Рыжковым:

— Дед, вы где? Этот гад захватил пролетку и несется как угорелый… Мы…

И назвал прочитанные на стене названия.

— Что? Почему далеко? Давай всех там пинай, уйдет ведь гад.

Тут голос подала старшая из дам:

— Милостивый государь, вы понимаете, что…

Я ее перебил:

— Понимаю. Извините…

И глянув на разрумянившуюся молоденькую девицу, которой было не больше восемнадцати лет, улыбнулся и, как бы извиняясь, ответил: