…Откровенно говоря, некоторые события 1926 г. действительно способны вогнать в оторопь. Посудите сами. Во-первых, Троцкий (вместе с женой) выехал в Германию почему-то нелегально, хотя по известности и узнаваемости он был на одном уровне с Лениным, и его, конечно же, прекрасно знали за рубежом. Это тем более странно, что в то время Троцкий возглавлял Главконцеском — основное учреждение, через которое в СССР поступали т. н. «иностранные инвестиции» для еще существовавшей тогда политики НЭПа[580]. Во-вторых, не менее странно и то, что почему-то в этой поездке его сопровождал ответственный сотрудник ИНО ОГПУ Исидор Вольфович Мильграм — вдребезги засвеченный перед западными контрразведками советский разведчик (в 1925 г. под именем Оскара Миллера был арестован в Греции, где просидел в контрразведке свыше трех месяцев, а до этого, в 1922 г., был расшифрован голландской контрразведкой как советский разведчик в составе советской делегации на Гаагской международной финансово-экономической конференции, которая проходила с 15 июня по 19 июля 1922 г.; он вообще был известен в Западной Европе как активный коммунистический функционер)[581]. Это тем более странно, что всего-то шесть лет назад, во время не столько даже бесславного, сколько авантюрного по бессмысленности похода на Варшаву, Мильграм был ответственным сотрудником разведки Западного фронта, которым командовал Тухачевский[582]. И, в-третьих, окончательно на грань ступора поставит тот факт, что именно в 1926 г. ОГПУ сочло целесообразным выделить в особое производство специальное наблюдательное «дело Тухачевского» для агентурного наблюдения за «кружком бонапартистов», бесспорным лидером которого, по многолетним данным ОГПУ, и являлся Тухачевский[583].

Едва ли все эти события не имели между собой единой связующей нити. Скажем даже больше. 1926 г. предшествовал, как известно, 1925 г. с его Локарнскими соглашениями, о которых говорилось выше. Так вот, кто бы объяснил вразумительно, почему как только Запад нацеливался на организацию очередной войны против СССР, в Советском Союзе того времени в активное состояние приходило вся оппозиционная нечисть?! Почему это столь четко совпадало с Планом Перманентной Мировой войны, сценарий которой четко предусматривал разработанный еще К. Маркони и Ф. Энгельсом крайне разрушительный тандем двух механизмов уничтожения: войны как таковой и внутреннего бунта в розных формах (от социальной революции до государственного переворота)?!

Всего-то через пару лет, когда Троцкий «поправлял» свое здоровье уже в ссылке в Алма-Ате, в одном из посланий своим единомышленникам — «Письме к друзьям от 21 октября 1926 г. — он написал, что «в СССР может сложиться военный заговор и армия может положить конец большевистскому режиму»[584]. Во «логика» была у беса мировой революции? Как будто не он участвовал в насаждении этого режим?! Ирония, конечно, иронией, но настоящая логика в этом была — Троцкий, миль пардон, был еще та «штучка», еще тот «ящик Пандоры», с третьим дном… Дело в том, что за этой, внешне вроде бы бессмыслицей — «положить конец большевистскому режиму», хотя ведь сам же участвовал в его насаждении, — крылась серьезнейшая геополитическая подоплека: «большевистский режим» — это именно то, что еще со времен Гражданской войны ассоциировалось с имперски ориентированным патриотическим, великодержавным крылом в компартии, которое изначально выступало за территориальную целостность России (едва ли не полностью в рамках границ бывшей царской империи) и ее возрождение на новых началах и принципах. Лидерам этого режима и был Сталин. А вот планировавший свергнуть этот режим Троцкий был таким же общепризнанным лидером, но «интернационально-космополитического» крыла в компартии, основной костяк которого составляла шайка прибывших с Лениным в знаменитом «запломбированном» вагоне марксистских доктринеров, для которых вся суть их существования заключалась в международном бандитизме под лозунгам «Даешь мировую революцию!»…

Сложив все это и получив весьма интересное «уравнение» следующего вида — «нарастание угрозы вооруженного нападения на СССР с Запада и Востока + агрессивная активизация внутренней оппозиции + выезд Троцкого на лечение в Германию + начало поступления сигналов из Германии же в том же 1924 г. о некой «военной партии» и причастности к ней Тухачевского + вопли Троцкого от 1927 г. о том, когда надо брать власть + его же, Троцкого, письмо от 1928 г., в котором уже открыто говорится о возможности заговора военных, — нам ничего не останется, как вспомнить, точнее, обратить более пристальное внимание, что «фланговый синдром»-то у Тухачевского начал проявляться в бытность его на посту главы Штаба РККА, кресло которого он занял в ноябре 1925 г. после возвращения со стажировки в Германии.

И это внимание должно быть тем более пристальным, если учесть, что в 1937 г. «стратег» сам же, собственноручно указал, что отношения с немцами у него были установлены как раз в 1925 г[585]. Ну а коли речь зашла о 1925 г., то поневоле придется вспомнить еще один нюанс: находясь на стажировке в Германии, «стратег» приглянулся Паулю фон Гинденбургу — не столько старому солдафону, сколько крайне злобно настроенному по отношению к России, хотя бы и Советской, фельдмаршалу Гинденбургу, ставшему в том же 1925 г. президентом Веймарской Германии.

Так вот, весь предшествовавший сыр-бор именно из-за того, что за П. фон Гинденбургом еще с рубежа 1917 — 1918 гг. числится одна идея, которая, судя по всему, явно не без содействия Тухачевского не только была выведена на орбиту стратегического планирования военного командования СССР тех времен, но и стала активно витать там.

Более того, она пронизала весь «фланговый синдром» Тухачевского, затем легла в его «План поражения», который он собственноручно изложил на Лубянке, но что самое удивительное, так это то, что она едва ли не в первозданном виде выплыла в трагедии 22 июня, предварительно весьма убойно «отметившись» в обоих «гениальных планах» Тимошенко — Жукова — от 11 марта и особенно от 15 мая 1941 г.

Дело в следующем. В самом конце 1917 г., когда начались обещанные Лениным брест-литовские переговоры с кайзеровской Германией об условиях сепаратного мира, возглавлявший германскую делегацию генерал-фелышаршал П. фон Гинденбург разработал и представил статс-секретарю иностранных дел империи Рихарду Кюльману довольно широкую, по словам последнего, программу территориальных аннексий у России.

На естественный вопрос Р. Кюльмана — все-таки дипломат-то он был профессиональный и потому прекрасно понимал, что ежели много потребуешь, то можно ведь и подавиться, — зачем это ему нужно, будущий президент вскоре поверженной Германии за одиннадцать месяцев до неминуемого краха еще в Первой мировой войне, с фельдмаршальской прямотой рубанул реваншистскую правду-матку. «Я хочу обеспечить пространство для передвижения германского левого крыла в следующей войне с Россией»![586]

Ну тевтон окаянный! На пороге неминуемой катастрофы в одной войне мечтать и пытаться создать предпосылки для успеха в следующей! Как вам это нравится?!

Но даже и это можно было бы послать по известному всей России адресу, тем более за давностью лет — мало ли было старых болванов в кайзеровской армии, чтобы все их старые бредни разбирать, если бы, как всегда, не одно чрезвычайно важное «но».

Ведь операционно-то левое крыло германской армии при любом нападении на Россию по определению могло находиться только на Прибалтийском (в терминах нашего командования в 1941 г. — на Северо-Западном) направлении с охватом значительной части (прежде всего севернее Бреста, а в целом — севернее Припятских болот, разделяющих Западный ТВД) Белорусского (в терминах 1941 г. — Западного) направления!