«Этот бледный человек, с горящими чёрными глазами, работал день и ночь. Он немедленно созвал совещание из всех общественных деятелей, выяснил положение финансов, продовольственное, нужды железных дорог, а затем приступил к формированию отделов управления и выяснению кандидатов на должности управляющих ими. Впрочем, совещание, где намечались кандидаты, было более интимным по составу: «буржуев» на него не пригласили…
Кандидатов на все высшие должности было вообще очень мало. В тогдашних обстоятельствах найти их было тем труднее, что большевики ещё не были отогнаны от Тюмени. Исход борьбы был далеко не ясен. Обыватель ещё прятался в раковину. Омская кооперация заявила Иванову-Ринову, что она не будет вмешиваться в политику и останется только хозяйственной организацией — обычный приём уклонения. В этот момент нужно было проявить много мужества, чтобы встать во главе власти. Между тем нельзя было и прятаться за спины других. Несведущие, совершенно не подготовленные к практической работе люди могли сразу погубить начатое дело освобождения.
Не удивительно поэтому, что кандидаты намечались почти по наитию. Здесь не было, в сущности, выборов, а намечались жертвы общественного долга. Каждого приходилось упрашивать» [с. 87–89].
Фактическое правительство Зап.-Сиб. комиссариата было создано. Эсеры «максималистического» толка, по выражению Колосова, пошли на уступки общественности. Но на первых же порах стало проявляться принципиальное расхождение «делового аппарата» с теми, кто являлся формально представителем верховной власти. «По всем… вопросам, — говорит Гинс, занявший пост управляющего делами Правительства, — у комиссариата проявлялась либо нерешительность, либо прямая симпатия к сложившимся при большевиках порядкам. «Совдепы» должны быть сохранены как профессиональные организации для обеспечения завоевания революции… Денационализация может быть применена только по отношению к предприятиям, лишённым общественного значения… Земельные комитеты неприкосновенны»… и т.д. [I, с. 93].
Неавторитетность ли комиссариата и неопределённость его полномочий или просто желание принять непосредственное участие во власти побудили, наконец, членов Правительства, избранных 28 января, взять бразды правления в свои руки. Инициаторами выступления, по словам Гинса, были Патушинский и И. Михайлов. Этот акт от имени Сибоблдумы санкционировал особой грамотой 30 июня председатель Думы Якушев: «Ныне по прибытии в город Омск достаточного числа членов Правительства, избранных Сибоблдумой, Сибирское правительство в лице председателя Совета министров и мин. иностранных сношений П.В. Вологодского и членов Совета министров: мин. вн. дел В.М. Крутовского, министра финансов И.А. Михайлова, министра юстиции Г.Б. Патушинского и министра туз. дел М.Б. Шатилова — принимает на себя всю полноту государственной власти на всей территории Сибири» [«Хр.». Прил. 66].
Это была своего рода Директория, очень мало зависящая от того, что когда-то Думой было избрано какое-то Правительство. И, конечно, совершенно прав государствовед Гинс, отмечающий, что санкция, данная грамотой председателя Облдумы, не соответствовала положению, выработанному Думой о временных органах управления Сибирью, по которой верховная власть принадлежала самой Думе. Это было Правительство, созданное жизнью, идущей мимо нежизненных фикций и формальностей. Думы ещё не было, а Правительство было налицо. И ему должна была принадлежать полнота власти на территории, освобождённой от большевиков. Это понял, по словам Гинса, Якушев, «тогда не успевший ещё окунуться в партийную политику» [I, с. 97]. Но формально Правительство свою деятельность сцепляло неразрывными узами с Думой, что и послужило почвой, на которой выросли сложные и острые конфликты. В декларации Омского правительства 4 июля «торжественно» объявлялось во всеобщее сведение, что «ныне оно одно (т.е. Вр. Сиб. пр.) вместе с Сибирской Областной Думой является ответственным за судьбы Сибири… отныне никакая иная власть, помимо Вр. Сиб. пр., не может действовать на территории Сибири или обязываться от её имени». Не упоминая больше о Думе, Правительство почитало «своим священным долгом заявить, что созыв Всесиб. Учр. Собр., которому оно передаст свою власть, является его непреклонным намерением, к скорейшему осуществлению которого оно будет стремиться всеми силами». Однако… «Правительство полагает также совершенно необходимым объявить не менее торжественно, что оно не считает Сибирь навсегда оторвавшейся от тех территорий, которые в совокупности составляли державу Российскую, и полагает, что все его усилия должны быть направлены к воссоединению российской государственности» [«Хр.». Прил. 70].
Сдача власти комиссариатом не прошла без трений. Возникло некоторое колебание: сдавать или не сдавать власть?
«Случайно, — рассказывает Гинс, — я попал на совместное заседание членов Западно-Сибирского комиссариата и членов Сибирского правительства вечером 30 июня. Присутствовал и Якушев. Председатель Сидоров заявил, что комиссариат, прежде чем сдать власть, просит членов Сиб. прав, ознакомить с их программой. «Это любознательность или условие?» — спросил Ив. Михайлов.
Сидоров не сумел уклониться от ответа. Тогда все прения направились в русло формального вопроса: может ли Комиссариат противодействовать вступлению во власть министров Сибирского правительства или ставить им какие бы то ни было условия? Имеют ли право пять министров требовать присвоения им прав, принадлежащих пятнадцати избранникам Думы, и кто правомочнее: пять министров или четыре члена комиссариата, получившие специальные полномочия от всего (!!) Правительства? Прения обострялись. Уже Патушинский заявил, что если комиссариат не создаст власти, то министры объявят об этом отказе всему населению. Уже, казалось, происходит разрыв сношений и переговоров, когда я взял слово и стал горячо убеждать комиссариат передать власть Сиб. пр-ву, потому что Сиб. пр-ву, а не отдельным лицам, присягали войска, от имени Сиб. пр-ва действуют все власти, за комиссариатом никто не пойдёт, а авторитет власти будет расшатан».
«Вы правы!» — сказал мне Якушев, которого я тогда впервые видел. Подействовали мои слова и на членов комиссариата. Власть была передана. «Переворота» не потребовалось» [с. 98-101].
Для объективности следует прибавить, что Г.К. Гинс склонен вообще придавать своей инициативе несколько большее значение, чем она имела в отдельных случаях. Дальше нам придётся встретиться с такими фактами. Сомнения у членов комиссариата возникали, вероятно, потому, что при новом Правительстве власть, как мы видели, призрачная, ускользала от эсеров. В новом Правительстве только Шатилов был, по-видимому, строго партийным человеком. Уже престарелый Крутовский, издатель известных в своё время «Сибирских Записок», был близок по своему миросозерцанию к народным социалистам. Известный сибирский адвокат Патушинский, защитник при расследовании событий на Ленских золотых приисках, также примыкал к этой политической группе и входил в число областников. Присяжный поверенный Вологодский, заслуженный сибирский общественный деятель, прежде числившийся в рядах эсеровской партии, был от неё уже далёк. Молодой учёный экономист Михайлов, сын известного народовольца, тов. председателя Петербургского союза сибирских областников, хотя и был членом эсеровской партии, но занимал позицию, в значительной степени ей противоположную.
Омское правительство состояло из «наиболее реакционной части» избранного в январе Сибирского правительства. Таков вывод советского историографа [Владимирова. С. 354].
Комиссариат уступил Правительству дорогу. Оно должно было явиться единственной полноправной властью для всей Сибири. Но за кордоном была ещё группа, претендовавшая на всесибирское признание. Это та группа членов январского Правительства, которая во главе с Дербером выехала в Харбин. Пока не было очищено Забайкалье от большевиков (начало августа), две половины январского Правительства между собой сношений не имели. 29 июля Дерберовская группа, выехав во Владивосток, тоже объявила, что на основании полномочий Областной Думы вступает в права и обязанности центральной государственной власти в Сибири. У Владивостокского правительства было более «левое» настроение. [Его декларация и состав в «Хронике». Прил. 50, 51].
