Власть фактически передавалась на время Админсовету. Его личный состав так часто пытаются очернить. Это «чиновники, прошедшие школу старого режима» и проникнутые духом «антидемократизма»[408]. Несправедливость и пристрастность такого суждения очевидны. В Админсовет входил в качестве управляющего министр нар. пр. очень популярный в Сибири общественный деятель проф. Томского университета Сапожников, по своим политическим взглядам примыкавший к областникам (с «уклоном налево»). Даже такие лицеприятные противники, как большевики, признают его фигуру незапятнанной: он по натуре был чужд всякой интриги [комментарии к дневнику Болдырева, с. 515]. Сапожникову было тогда 56 лет[409]. Более молодой коллега Сапожникова, геолог Гудков считался сочувствующим с.-д. меньшевикам — скорее всего беспартийный, по характеристике Гинса [с. 190]. Он был управляющим мин. торг, и пром. Управляющий мин. труда Шумиловский сам про себя сказал: «Я не партийный человек, хотя и был кандидатом в У.С. от меньшевиков» [интервью в «Пр. Вест.», № 54]. С меньшевиками был связан давно, ибо состоял от них выборщиком во 2-ю и 4-ю Гос. Думу[410]. Зефиров, заведовавший статистикой в Акмолинской области, был также близок к социалистам; он был выставлен в качестве делового кандидата сибирскими народными социалистами. Земледелие было в руках молодого экономиста доцента Петрова (c.-д.). Министерство внутренних дел было в руках одного из активных эсеров первой революции, ведавшего в то время военной организацией партии — прис. пов. Старынкевича. Гинс видит в фигуре Старынкевича лишь напускную революционность для политической карьеры (ссылка в Сибирь?). Я не берусь характеризовать облик благополучно здравствующих общественных деятелей. Отрицать демократичность взглядов Старынкевича едва ли кто может. Сам председатель Админсовета, Серебренников — руководитель иркутской группы областников — проходит в У.С. от областников по списку с.-р.

Я взял лишь некоторых[411]. О других будет сказано ниже. Но и приведённого уже достаточно для нужного нам корректива.

«Кто из состава Адм. Совета мог быть наиболее одиозен партийным левым кругам?» — как бы спрашивает себя Гинс. Один только Гришин-Алмазов представлялся «силой», с которой следовало бороться, потому что за ним стояла — так по крайней мере казалось — армия [с. 194]. Гришин вскоре и был устранён с поста военного министра. Что Гришин был фигурой для многих «левых» неприемлемой — это мы знаем. Но у нас нет никаких данных для утверждения, что самое увольнение произошло по «интриге» соц.-революционеров, как категорически говорит Милюков: «Эсерам удалось добиться увольнения диктатора Гришина-Алмазова, провинившегося в том, что написал воззвание, в котором открыто развивал идеологию борьбы Сибирской армии на новом Русско-германском фронте» [с. 46]. Как раз Гришин формально обвинялся в противоположном, — в выступлении против союзников. Очевидно, поэтому ген. Жанен, человек совершенно не сумевший разобраться в сибирской обстановке, несмотря на знание русского языка и русских военных, — он был в Академии Генерального штаба — позволил себе, с некоторым присущим ему легкомыслием, квалифицировать убитого большевиками Гришина-Алмазова как «Une canaille al tout faire» [«M. SI.», 1925, III, p. 349].

Гинс, текстом книги которого, по-видимому, пользовался Милюков (излагая, однако, неточно), приписывает отставку первого сибирского военного министра в значительной степени интриге управлявшего министерством иностранных дел Головачева, который всегда призывал Совет не высказываться определённо против Германии, в то время как Гришин упорно настаивал на восстановлении Русско-германского фронта. В начале августа в связи с мобилизацией[412] Совет опубликовал декларацию, в которой говорил, что задачей Сибири является содействие восстановлению других частей Российского Государства, раздробленного Брестским миром. Гришин, бывший в то время в Челябинске, был недоволен отсутствием указания на то, как само Правительство относится к Брестскому миру, и категорически требовал ясного заявления по этому поводу. Было составлено новое заявление, подписанное всеми министрами. Очевидно, за это Гришин не мог быть уволен. «Как оказалось, — пишет Гинс, — Гришин-Алмазов в Челябинске после ужина с выпивкой, возбужденный очень резкими и неприятными для русского патриота ироническими замечаниями английского консула в Екатеринбурге, бросил замечание, что русские менее нуждаются в союзниках, чем союзники в русских, потому что только одна Россия может сейчас выставить свежую армию, которая, в зависимости от того, к кому она присоединится, решит судьбу войны. Эти слова генерала дали повод для выступления иркутского консульского совета, поднялся шум, и враги Гришина решили использовать момент» [с. 196]. Были ли сказаны на банкете слова, которые приписывались Гришину и которые неудачно формулировали его мысль, установить трудно. «На банкете, — записывает Болдырев, в это время познакомившийся с сибирским военным министром, — Гришин «высказал много лишних, резких, но по существу правдивых обвинений по адресу союзников…» Это обстоятельство в связи с внутренними интригами Сиб. прав, стоило Гришину-Алмазову его высокого поста» [с. 34][413].

Играли ли здесь какую-нибудь роль эсеровские политики, могущие воспользоваться тем, что Гришин не ладил с чехами[414], мы не знаем. Одно очевидно: за «интригами» Головачева не могли стоять эсеры. Головачев был связан совсем с другими кругами, близкими «честолюбивому» Иванову-Ринову. Все же, что концентрировалось вокруг последнего, «жаждало свержения Гришина» [Гинс. С. 107]. — Он был не только конкурентом во власти; Гришин-Алмазов в действительности старался проводить демократическую политику в армии. «Авантюрист-диктатор»… «не одобрял правых течений, понимая их несвоевременность» [Кириллов. — «Вольная Сибирь». IV, с. 46]. Вместо демократически настроенного Гришина, обладавшего, несомненно, «организаторским дарованием, энергией и решимостью» [Болдырев], был назначен временно командующим армией Иванов-Ринов — человек также инициативный и энергичный, но стоящий гораздо ниже Гришина по своим моральным качествам. И взгляды его были другие. Он начал свою деятельность отменой введённой Гришиным военной формы, схожей с чехословацкой, — несправедливым указом об офицерах, служивших у большевиков, законопроектом о введении смертной казни и назначением начальником омского гарнизона горячего сторонника настоящей военной диктатуры казачьего полковника Волкова. Если причиной удаления Гришина были «интриги» левых — они тем самым облегчали правым задачу, которую им ставил Кроль. Если здесь большую роль сыграли интриги правых, то этот факт сам по себе показывает, что «авантюрист» под Наполеона (а по мнению Болдырева, под Керенского) старался в жизни проводить среднюю политическую линию, наметившуюся у Админсовета.

Увольнение Гришина вызвало новые осложнения в Правительстве. Лучше всего вновь рассказать о них словами Гинса, как одного из действующих лиц. Увольнение Гришина произошло так, что Админсовет ничего об этом не знал; не знал об указе даже сам Гинс, управлявший делами Совета министров, не запрошено было и мнение Админсовета о заместителе. На заседание Админсовета, обсуждавшего инцидент, явился Головачев и заявил, что Иванов-Ринов вступил уже в командование и что об этом дано знать по прямому проводу всем военным частям…[415]

Ночью в квартире Гришина происходит заседание в присутствии Михайлова и Пепеляева. Гинс изображает это заседание — и он был туда вызван — в довольно безобидных тонах. «Впоследствии мне сообщали, — добавляет он, — что Гришин делал попытку призвать на помощь одну часть, но его распоряжение было перехвачено. Я считаю это сообщение похожим на правду. В эту ночь я увидел в Гришине маленького честолюбивого и самоуверенного человека, не умевшего вести большой игры»… [с. 200][416].