– Дурная примета! – заголосила кормилица. – Тут крестины праздновать следует, а не покойника обряжать! Ох, не к добру это!
Однако делать нечего: стали готовиться к похоронам. Все прошло своим чередом, и жизнь потекла по веками заведенному порядку. Больше у супругов детей не было, зато рожденная в бурю девочка подрастала и расцветала им на радость.
Молодой, пылкий муж превратился в степенного, раздобревшего от обильной пищи и лени помещика, обожал псовую охоту и выстоявшиеся в погребах наливки, приготовленные заботливой рукою его доброй жены. Жили радушно, хлебосольно, принимали гостей и даже один раз в году устраивали бал, на который съезжались соседи-помещики. В общем, ничем не отличались от десятков, сотен таких же провинциальных дворянских семей.
Однажды отец этого малочисленного, но дружного семейства решил отправиться на охоту. Позвали егерей, выгнали из псарни собак. Кавалькада охотников с гиканьем, поднимая облака пыли, выехала в поле и скрылась из глаз. Обычно с охоты не возвращались по двое, по трое суток – останавливались на отдых и ночлег в маленьком деревянном доме, построенном в лесу для подобных случаев. Но в этот раз произошло иначе. Хозяином поместья ни с того ни с сего овладело мучительное беспокойство: он не находил себе места, все возвращался мыслями к жене и дочери и так извелся, что бросил друзей-охотников, егерей, собак, добытую дичь, а сам, не говоря никому ни слова, поскакал назад, домой.
Осенние вечера стояли студеные. Подмораживало. Ледяной пронизывающий ветер бил в лицо. Хозяин прискакал в имение полумертвый от усталости и холода, его била дрожь. Огромный двор, освещенный полной луной, спал; окна дома были темны. И только за одним окном, выходящим из спальни хозяйки, горела свеча. Повинуясь таинственному импульсу или смутному воспоминанию юности, помещик спешился, скользнул к этому незанавешенному окну и…
В спальне находились двое – его любимая жена и маленькая дочь, которой минуло семь лет. В руке жены что-то блеснуло: она показывала девочке некую вещицу и что-то говорила. Малышка кивала головкой.
Помещик весь обратился в слух. Не осознавая до конца, что делает, он ухватился за выступ под окном, приник ухом к щели в раме, восхваляя себя за нерасторопность. Окна были еще не подготовлены к зиме, и толстая щель давала доступ звукам. Худо-бедно хозяин мог слышать, о чем идет речь. Он улавливал обрывки фраз о воплощении через третье колено, о каком-то заклинании, о чем-то ужасном…
– Господи! – прошептал ошарашенный супруг, пытаясь сообразить, не обманывают ли его собственные глаза и уши.
– Хочешь ли ты? – громко спросила его жена девочку. – Желаешь ли ты?
Помещик в страхе зажмурился, бормоча молитву, а когда снова заставил себя посмотреть через окно, то жуткая сцена не исчезла, как он надеялся, а продолжалась, как ни в чем не бывало.
– Повторяй за мной! – сказала мать, наклоняясь к дочери. – «… о молчаливая Луна, о прекрасные звезды, о яркий свет, который я держу в своей руке! Повторяй за мной! – приказала она. – О дыхание, которое внутри меня, соединись с дыханием земли, с флюидами духов, которые являются повелителями! Невыразимым именем Того…»
Помещику стало дурно, в глазах потемнело. Он потерял равновесие и упал на мерзлую землю. Сколько он пролежал так – неизвестно. Придя в себя, хозяин поместья увидел, что в окнах темно, и все виденное им приписал внезапному умопомрачению, вызванному болезнью. Он разбудил дворню, велел немедленно истопить баню и к утру, попарившись и напившись малиновой настойки, почувствовал себя лучше. Однако ненадолго.
Встревоженная жена послала за доктором. Тот приехал, тщательно осмотрел больного, ничего утешительного не сказал и остался на обед. Подавали мясные пироги, утку, запеченную с яблоками, соленые лисички, черничную водку. У хозяйки аппетита не было, а доктор, большой любитель поесть, отдал должное угощению. Его уговорили погостить до вечера. С наступлением сумерек состояние больного ухудшилось. Неделю он находился на волосок от смерти, а затем дело пошло на поправку.
Далее автор описывал историю жизни дочери помещика, изобилующую любовными историями, изысканными сексуальными забавами и громкими романами. Напоследок было заявлено, что продолжение следует, и что у автора есть замысел второй статьи на ту же тему.
Прочитанное произвело на Еву мрачное и возбуждающее впечатление. Она как будто хлебнула старого, черного, крепкого вина, которое ударило ей в голову. Эффект был удивительный и непонятный. Еще меньше она понимала, чем этот материал привлек Смирнова.
Всеслав вышел из подземного перехода и через минуту оказался уже весь в снегу. Крупные хлопья густо летели сверху; впереди, на расстоянии пяти шагов, ничего толком рассмотреть было нельзя.
– Отличный денек для слежки! – усмехнулся про себя сыщик. – В маскировке нет нужды. Боюсь, скоро меня никто не отличит от снеговика.
Ему пришлось попетлять, прежде чем он нашел дом, в котором проживали Римма Лудкина и ее подруга. Ничего подозрительного вокруг Смирнов не заметил. Хотя снег существенно мешал наблюдению. Отряхиваясь и сбивая с плеч налипшие хлопья, сыщик нырнул в подъезд. Пахло мусоропроводом и котами. Облупленные стены подъезда пестрели надписями. Содержание сего «городского фольклора» начала двадцать первого века имело весьма широкий спектр – от признаний в любви до матерщины. Лифт работал и послушно привез пассажира на седьмой этаж. Дверь нужной квартиры сразу бросилась Смирнову в глаза следами врезки нового замка. Слесарь, который это делал, по-видимому, или очень торопился, или отличался крайней небрежностью.
На звонок не последовало никакой реакции. Сыщик давил и давил на кнопку, учитывая подсказку Евы: Римма могла уйти на работу, а больная подруга крепко уснуть. Наконец его терпение и настойчивость были вознаграждены. Из-за двери послышались шаги и хриплое «Кто там?»
– Всеслав Смирнов, – громко сказал он. – Служба спасения. Вызывали?
По ту сторону двери лед начал таять. Щелкнула задвижка, потом замок, и в приоткрытую щель показалось замотанное платком лицо.
– Извините, – пробормотала женщина, впуская гостя в ободранную прихожую. – Я болею. Напилась таблеток, уснула, могла вообще не открыть. Римма предупредила, что вы должны прийти, только не сказала когда. Поставить чай?
Сыщик вежливо отказался. Женщина едва держалась на ногах, и заставлять ее возиться с чаем было бы верхом неприличия.
– Где мы можем поговорить? – спросил он, расплываясь в улыбке, которой привык очаровывать прекрасных дам.
На эту даму его улыбка не подействовала. Зато Смирнов ощутил, что, как только он переступил порог квартиры, им овладело смутное беспокойство… нервозность, или волнение странного свойства. Ева была права – здесь творилось нечто зловещее, никак не объясняемое дурацкими выходками бывшего супруга Риммы.
– Идемте, – просто сказала женщина и пошла вперед, в комнату, предназначенную быть гостиной. – Присаживайтесь…
– Давайте знакомиться, – преодолевая неловкость, предложил сыщик. – Меня, как я уже говорил, зовут Всеслав, а вас…
– Людмила.
Он кивнул. Его взгляд невольно упал на ковер, как раз на то место, где было пятно. Сейчас оно имело вид более светлого участка ковра с размытыми краями.
– Вы позволите? – Смирнов присел на корточки, рассматривая старый, потертый ворс.
Все так, как описала Ева, – если брызги и были, то крошечные, их не замывали. Он незаметно вырвал клочок ворса с краю, положил в карман. Нужно будет отдать на экспертизу. Людмила ни о чем его не спросила, значит, не обратила на его действия внимания или просто промолчала. Всеслав выпрямился и уселся на продавленный диван.
– Расскажите мне все по порядку, – попросил он.
Людмила закашлялась. Она явно тяготилась присутствием постороннего. Достав из кармана спортивных штанов салфетку, женщина деликатно отвернулась, чтобы высморкаться. Одетая в бесформенный свитер и платок, она выглядела как на тридцать, так и на пятьдесят лет.
