– Никого не впускайте в квартиру, кроме Лудкиной, – неожиданно заявила Ева. – Даже родную маму! Обещаете?

– Мама не приедет…

Мария Варламовна проводила гостью и вернулась в гостиную. Убогая обстановка комнаты неприятно поразила ее, как будто до этого момента она ничего вокруг себя не замечала. К глазам ее подступили слезы, к сердцу – грусть. Ей уже тридцать лет, а к чему она пришла? Как будто злой, ледяной вихрь пронесся по ее жизни, разрушил все, чем она дорожила. Ей перестали сниться золотые сны… Вместо родного дома она мыкается по чужим углам, таскает чужой мусор, моет и трет чужую грязь, убирает чужие квартиры. Она вынуждена скрываться от всех и вся. У нее нет ни хорошей работы, ни семьи, ни дорогих, близких людей рядом. У нее нет любви…

– Меня преследует рок, – прошептала она. – Я бегу от него, а он настигает. Он летит на крыльях смерти… Смерть и кровь… как сказал тогда Руслан. Смешное пророчество из шутки превратилось в ужасную действительность!..

Она не жалела о разрыве отношений с Талеевым. Пусть так и будет! Встреча с Тарасом Михалиным показала ей, что ее сердце отзывается каждый раз, когда она привлекает внимание достойного мужчины. Каждый из них по-своему хорош, неповторим – даже Борис Герц с его неуемной страстью и стремлением решить все проблемы с помощью тугого кошелька. Вершинин был романтичен и порывист, почти как Андрей Чернышев в юности… Мартов признался ей, что она излечила его от любви к Кате. А господин Михалин тщательно скрывал неловкость от того, что хотел завести интрижку с домработницей, и бесился, не в силах совладать со своим желанием.

Такая уж она, Маша, уродилась – непонятная: что-то в ней вспыхивало и гасло, вспыхивало и гасло… как огонь, в который невидимая рука подбрасывает поленья. Она увлекалась мужчинами, потом остывала. Они же продолжали гореть и требовать от нее взаимности. Она давала им свою нежность, когда испытывала ее, и не желала притворяться, когда чувства уходили.

Люди хотят быть цельными, они хотят быть правильными, поступать хорошо. Но разве кто-нибудь знает, что это такое? Маша пыталась быть похожей на них – не получалось. Мучительно было заставлять себя делать не то, что хочется, а то, что положено. Она старалась… видит бог! Наверное, с ней что-то не так. Она не такая, как остальные. А какая?

Мария Варламовна взяла в руки настольное зеркало, поднесла к лицу… Красавицей она себя не считала, но осознавала свое обаяние. Она умела привлекать. Мужчины теряли из-за нее голову. И что? Она несчастлива… одинока и беззащитна.

«Не надо было уходить из строительной бригады, – подумала Симанская. – Там хоть и приходилось нелегко, но зато все остались живы и здоровы».

Она вспомнила, как первый раз пришла в квартиру Тараса Михалина, как он скрывал существование домработницы от всех, особенно от своей любовницы Анжелы. И от Мартова тоже. Господи… как все перепуталось! Не надо было ей соглашаться работать еще и у Феликса. Не надо было делать одно, не надо было делать другое… Если бы время поворачивалось вспять!

Тарас Дмитриевич боролся с собой, не сразу начал оказывать ей явные знаки внимания, думал, она ничего не понимает, не видит. Что-что, а поведение мужчин Мария Варламовна всегда читала, как открытую книгу. Они не могли ввести ее в заблуждение, как ни старались. Вот и господин Михалин – не исключение.

– А ведь он мне понравился, – призналась себе Симанская. – Красив, негодяй, до умопомрачения. Пожалуй, с таким бы я не соскучилась.

Тарас рискнул склонить ее к сексу, но весьма неудачно. Она применила свой обычный прием – распалила его как следует, а потом сделала вид оскорбленной невинности. Господин Михалин же еще извинялся и не знал, как загладить неловкость. Он ничего не понял! Зато чувство вины сделало его покладистым и щедрым, как Крез[8].

Мария Варламовна улыбнулась, вспоминая роскошный ужин, который он устроил для двоих… а она решительно отказалась от угощения и взялась за уборку. Тарас ходил за ней по пятам, уговаривал… вздыхал. В следующий раз он купил ей в подарок дорогое украшение и вызвал этим приступ истерического смеха. Симанская вдруг представила Герца на коленях посреди заснеженной аллеи, сующего ей в руки бриллиантовый кулон.

– Еще один покупатель! – непонятно сказала она, наотрез отказываясь брать подарок. – Я бы на вашем месте была поосторожнее.

Михалин недоумевал, обижался… ревновал ее к Мартову. Кажется, они поссорились из-за нее. А ей больше приглянулся Тарас. Наверное, она немножно влюбилась в него. Легкая влюбленность… Интересно, какая она еще бывает? Тяжелая, горькая, страстная, серьезная, безответная, безнадежная, трагическая?

– Ничего подобного мне испытывать не приходилось, – прошептала Симанская. – Выходит, природа меня в чем-то обделила?

Первое сильное влечение к мужчине Мария Варламовна почувствовала в восемнадцать лет – не в четырнадцать и даже не в шестнадцать. Значит, к ранним пташкам ее причислить нельзя. Почему же на нее еще в школе косо смотрели учителя и родители одноклассников? Мальчики ходили за Машей табуном, но она только улыбалась им, приветливо кивала головой, охотно вступала в разговоры. А почему бы и нет? Что в этом предосудительного? Ничего интимного у нее с ними не было.

Первым ее мужчиной стал Андрей Чернышев, и она об этом ни разу не пожалела.

Звонок в дверь заставил Марию Варламовну вздрогнуть. Воспоминания юности сменила суровая действительность, в которой существовали такие жестокие, непоправимые вещи, как смерть, убийство, суд людской, раскаяние и призрак тюрьмы.

– Это я, Смирнов, – сказал из-за двери знакомый голос. – Открывайте, не бойтесь.

Она впустила гостя в прихожую, с недоумением глядя на его веселое лицо. Неужели кто-то еще может веселиться, улыбаться искренне?

– Я приехал за вами, Мария Варламовна, – сказал сыщик. – Как вы себя чувствуете? Четыре часа пути выдержите? Это только туда, а потом – и обратно. Правда, машина классная, в салоне тепло.

– Куда «туда»? – равнодушно спросила она.

– Пока не знаю, – развел руками Всеслав. – Примерно предполагаю и надеюсь на вас.

– На меня?

Смирнов радостно кивнул.

– Одевайтесь тепло, удобно, возьмите с собой лекарства на всякий случай. Думаю, завтра к обеду мы должны вернуться, но… мало ли? Оставьте записку вашей подруге.

– Римме?

Мария Варламовна говорила и двигалась, как во сне. За ней приехали? Зачем? Куда ее повезут?

– Вы меня в милицию забираете? – пересохшими губами спросила она.

– Бог с вами! Я – частное лицо, – мягко ответил Смирнов. – У милиции свои дела, у меня – свои. Поторопитесь, прошу вас! Скоро начнет смеркаться, а нам далеко ехать.

– Ладно…

Госпожа Симанская ушла в свою комнату, возилась там около четверти часа. Смирнов молча ждал, не подгонял ее. Вышла она в свитере и брюках, укутанная в шерстяной шарф. Сыщик помог ей надеть куртку, запереть квартиру.

– У Риммы есть ключи? – спросил он.

Мария Варламовна кивнула. Кремовый шарф очень шел к ее волосам. Даже в простой куртке и брюках, без косметики на лице, она была удивительно хороша.

Внизу, в джипе, их ждали Ева и господин Михалин. Шел мелкий снежок, мороз крепчал. Тарас Дмитриевич при виде Симанской вспыхнул, вышел из машины, остановился в нерешительности… Она не ожидала его встретить здесь, отшатнулась. В горле у нее запершило.

– Садитесь, – галантно поклонился Тарас, распахивая перед ней дверцу. – Мы с вами устроимся сзади. Вы не против?

Она молча села, закрыла лицо шарфом. Что за спектакль устроил этот Смирнов? Очную ставку, что ли, решил организовать? Гадать теперь уж поздно…

– Пикник в ночном лесу! – сообщил сыщик, усаживаясь за руль. – Вы, Тарас Дмитриевич, за это приключение должны благодарить Матвея, вашего банщика. Он вспомнил, что вечером первого февраля вы сильно, простите, набрались… не удержали равновесия и напоролись на острый угол полка… Перед вами буйные ребятки парились, повредили полок, а столяр не успел его обстругать. Матвей каялся, что не предупредил вас, промывал вам царапину, но вы ничего этого не помните по причине сильного опьянения. Ваша подруга Анжела, по-видимому, тоже.