Тогда Казанова решил действовать наглостью. Усевшись на пол, он развязал свой узел с одеждой и вытащил оттуда нарядный камзол, который бережно хранил, и шляпу с перьями. Облачившись в камзол и надев шляпу, он подбежал к окну и выглянул наружу. Пробило шесть часов, и ранние прохожие уже шли в церковь Святого Марка к утренней мессе.

– Эй! Послушайте! – уверенным голосом крикнул им Казанова. – Сходите за привратником, пусть он немедленно отопрет двери. Нас нечаянно здесь закрыли.

Вид этого украшенного перьями знатного господина не возбуждал ни малейших подозрений. Минутой позже дверь распахнулась, Казанова накинул Бальби на плечи свой плащ, на ходу небрежно поблагодарил, выбежал на набережную и вскочил в гондолу. Бальби последовал за ним.

– В Фузину! – бросил гондольеру Казанова. – И поживее, мы торопимся!

Гондольер заработал веслом, и гондола вышла в открытое море.

Тогда беглец сказал:

– Собственно говоря, ни в какую Фузину нам не надо. Мы едем в Местре.

– Это будет дороже.

– Не имеет значения. Деньги у меня есть. Давай, приятель, пошевеливайся!

В Местре гондольера отпустили, хорошо ему заплатив, пересели в карету и отправились в Тревизо. Главным для беглецов сейчас было насколько возможно увеличить расстояние между ними и сбирами Светлейшей республики. Но дальше им пришлось идти пешком, потому что деньги кончились. Осталось ровно столько, сколько нужно, чтобы не умереть с голоду. Беглецы остановились лишь за пределами Венеции.

Из первой же деревни, где они остановились отдохнуть на постоялом дворе, наш герой отправил гонца к своему неизменному покровителю, Брагадино. Затем он улегся в постель и проспал шесть дней и шесть ночей, открывая глаза лишь для того, чтобы открыть заодно рот и перекусить: именно столько времени потребовалось гонцу для того, чтобы добраться до Венеции и вернуться назад с сотней цехинов.

На этот раз ужасы закончились, снова начиналась прекрасная жизнь. Казанова и Бальби, воспрянув духом, отправились в Мюнхен, где, к обоюдному удовольствию, и расстались: товарищи по несчастью уже начинали ненавидеть друг друга…

Джакомо решил, что слишком много времени провел вдали от Парижа, и, с легким сердцем и тяжелым, плотно набитым кошельком, спокойно отправился покупать себе место в дилижансе, который через Страсбург отвезет его в этот город, средоточие всех наслаждений и любви. С тех пор как он покинул Венецию, ни одной женщине не удавалось привлечь его внимание даже на несколько минут. Что ж, раз нельзя находиться в родном городе, Париж тоже вполне может быть подходящим местом для того, чтобы возродиться к жизни…

[5]

Казанова снова увидел Париж в самые первые дни 1757 года, испытав при этом приятное чувство, словно вернулся домой после трудного и слишком затянувшегося путешествия.

День был холодный и сырой. Крыши побелели от снега, на мостовых застыла черная зловонная грязь, но для человека, вырвавшегося из «Свинцовых кровель», этот зимний Париж, где катили в кабриолетах девицы из «Опера», а обыватели, весело шлепая по грязи, спешили вернуться домой, в тепло, к горящему камину, мало чем отличался от рая.

Конечно, в прошлый раз пребывание в этом городе закончилось для Джакомо довольно печально и оборвалось внезапно. Но время так хорошо умеет все улаживать, в песочных часах старого Кроноса просыпалось достаточно много песка, и милые легкомысленные парижане давным-давно забыли о мелких грешках синьора Казановы. И потом, разве не было у него на этой благословенной земле множества добрых друзей, которые помогут ему в случае затруднений?

Наконец, Казанова чувствовал, что сейчас, в расцвете лет, став зрелым мужчиной, он красив, как никогда прежде, и понимал, что если женщины и раньше не скупились для него ни на благосклонность, ни на деньги, то теперь у них тем более нет никаких серьезных причин отказывать ему.

И потому он с уверенностью постучался в дверь дома своих добрых друзей Балетти. Его встретили радостными восклицаниями. Постаревшая и больная Сильвия обнимала милого гостя со слезами на глазах и волновалась, словно родная мать, увидевшая наконец блудного сына после долгой разлуки. Антонио тоже плакал, сжимая его в объятиях, а Марио, многократно с ним расцеловавшись, звучно высморкался. И только прелестная девушка лет пятнадцати, не осмеливаясь приблизиться, лишь смотрела на него большими сияющими глазами. Казанова восхищенно взглянул на нее.

– Кто это? – спросил он, посылая девушке самую обворожительную улыбку, на какую только был способен.

Антонио покатился со смеху:

– Но, послушай, дорогой друг, кто же, по-твоему, это мог бы быть? Да это же Манон, моя сестренка…

Гость в изумлении уставился на него:

– Манон, та самая малышка Манон? В это невозможно поверить…

– Придется поверить! С тех пор как ты нас покинул, Джакомо, прошло почти семь лет. Она из девочки стала девушкой.

Это-то Казанова и сам сразу же заметил. Более того – она стала очаровательной девушкой, и он с первой же минуты был ею просто околдован. А поскольку и он, было видно по всему, обворожил прелестное создание, поскольку речь здесь явно шла о взаимной любви с первого взгляда, то Казанова… Нечестивец Казанова, чародей Казанова, каббалист, франкмасон и розенкрейцер Казанова, засыпая в этот первый свой вечер в Париже в прежней своей кровати на улице Ришелье, блаженно возблагодарил Господа и всех святых за то, что они помогли ему благополучно добраться до Парижа, где ему удалось так пламенно влюбиться в первый же день.

Но теперь, когда ему так повезло и он сумел этого дождаться, ему надо было как можно скорее вернуть себе утраченное богатство. Сотня цехинов, присланная добрым Брагадино, была почти истрачена, а для того чтобы покорить Манон, чьей руки он твердо намеревался просить, Казанове нужны были деньги, много денег.

Впрочем, несмотря на неприятности с полицией, у него все же остались в Версале кое-какие друзья, кое-какие связи, кое-какие значительные покровители, такие хотя бы, как маршал де Ришелье и даже маркиза де Помпадур, которую он развлекал когда-то. Но не они помогли ему. С созданием, на которое он отныне будет возлагать главные свои упования, с женщиной, которая должна была помочь ему разбогатеть, Казанова встретился в доме герцога де Шуазеля: тот привязался к нему до такой степени, что помог другу устроить сомнительную историю с лотереей и использовал его для некоторых тайных поручений. Так вот, этой женщиной оказалась Жанна де Понкарре, маркиза д'Юрфе, та самая, которую Казотт за неумеренное пристрастие к оккультным наукам прозвал Медеей.

Конечно, и до этого Казанова много раз ее видел, давно обратил на нее внимание и прекрасно знал, кто она такая. Впрочем, чему ж тут удивляться, ведь дом, в котором жила семья Балетти, принадлежал именно госпоже д'Юрфе! Итак, он знал ее и раньше, но у Шуазеля, который, впрочем, жил в соседнем доме, он впервые встретился с ней на равных.

Этой женщине было тогда пятьдесят два года, и она еще не совсем одряхлела, так что и сейчас смотреть на нее было вовсе не противно. А в молодости маркиза принадлежала к числу безрассудных любовниц регента, и так продолжалось до тех пор, пока она в конце концов не вышла замуж за очень знатного и очень обеспеченного человека. Ее мужем стал Луи-Кристоф де Ларошфуко де Ласкарис д'Юрфе, потомок прославленного автора «Астреи». Их брак оказался более чем недолговечным: уже в 1734 году прекрасная Жанна осталась вдовой и одновременно сделалась очень богатой.

Считая, что теперь для нее настало время пожить в свое удовольствие и распоряжаться собой по собственному усмотрению, она решила, несмотря на то что многие просили ее руки, больше замуж не выходить и безраздельно посвятить себя эзотерическим изысканиям, которыми страстно увлекалась. Изыскания эти заключались главным образом в том, что она скупала в невероятных количествах каббалистические сочинения, а кроме того, устроила в своем роскошном особняке на набережной Театинцев (ныне набережная Вольтера) алхимическую лабораторию, от которой пришел бы в восторг и сам доктор Фауст.