Расставание было окончательным, никакого пути назад… И тогда Казанова вспомнил, что в Лионе его ждет друг, Антонио Балетти. В Женеве ему было больше делать нечего, и он заказал себе место в почтовой карете, направляющейся в Лион. Оттуда он наконец доберется до столицы Франции. Он лелеял в сердце тайную надежду, что парижские красавицы, может быть, заставят его позабыть о прелестной, но слишком благоразумной Анриетте…

День тянулся долго. Почтовая карета не останавливалась с самого утра, и измученным путешественникам уже начинало казаться, что этот перегон не закончится никогда. Чем ближе был Париж, тем больше было нетерпение, и расстояния словно растягивались до бесконечности. И все же волшебное зрелище угасающего над лесом Фонтенбло осеннего дня притягивало взгляды и завораживало. Роскошные рыжие оттенки листвы ярко выделялись на фоне серых камней и пленительно отражались в стоячей воде сонных прудов. На повороте большой дороги, за водной гладью и просторными лужайками, внезапно возникли очертания розового королевского дворца, и оба итальянца невольно вскрикнули от изумления.

– Похоже, ты был прав, – произнес Казанова, к тому времени уже вполне оправившийся после швейцарского расставания со своей любовью. – Франция, несомненно, красивая страна.

И она показалась ему еще более прекрасной несколько минут спустя, когда внезапно показавшийся нарядный экипаж, двигаясь им навстречу, загородил дорогу почтовой карете. Кучер кареты злобно выругался, но из экипажа уже выпорхнула закутанная в шелка, восхитительно причесанная довольно молодая женщина. Незнакомка направилась к задержанной из-за нее почтовой карете, на ходу бросив кучеру золотую монету, отчего тот мгновенно смягчился. Пассажиры, знающие, что в лесу часто случались нападения, испуганно выглядывали из окон, но Антонио радостно воскликнул:

– Мама! Это моя мать! Она нас встречает!.. Господа! – закричал он, обводя широким жестом своих недовольных и уже начинающих ворчать спутников. – Господа, позвольте мне представить вас великой Сильвии Балетти, звезде Итальянской комедии и…

– Ты все такой же болтун, Tonio mio, – засмеялась актриса. – Лучше выйди из кареты, подойди сюда и поцелуй меня. Я приехала за тобой…

Минутой позже Антонио, тащивший за собой на буксире Казанову, уже был в объятиях Сильвии, а она целовала друга своего сына не менее пылко, чем самого сына. Еще одной монеты оказалось достаточно, чтобы убедить кучера выгрузить багаж обоих венецианцев, затем почтовая карета продолжила свой путь, а Сильвия и ее «дети», весело усевшись в экипаж актрисы, направились в лучшую гостиницу Фонтенбло.

Пока мать и сын засыпали друг друга новостями, Казанова разглядывал Сильвию. Она была не так уж молода, пожалуй, под пятьдесят, что в те времена приближалось к старости, но все-таки еще очень красива: большие черные глаза с огненным взглядом, довольно низкий лоб, свежий цвет лица, ни единого седого волоса, и при этом – девичья талия, выгодно подчеркивающая очень соблазнительную грудь.

Сильвия хорошо знала мужчин и не могла не заметить того, какое впечатление произвела на этого молодого человека, друга ее сына. И все же, встретившись глазами с жгучим взглядом Джакомо, невольно залилась румянцем.

– Значит, вы и есть тот самый Казанова, перед которым, как утверждает Антонио, не может устоять ни одна женщина?.. Вы, сударь, должно быть, ужасный шалопай…

– Разве любоваться красотой везде, где бы я ее ни встретил, и не скрывать своего восхищения означает быть шалопаем? Я всего лишь любитель, но, поверьте, очень страстный!

Сильвия кокетливо надула губки и ничего не ответила, но на следующий день, когда вся троица прибыла в Париж, она и Джакомо уже были довольно близкими друзьями… в ожидании лучшего!

В Париже семья Балетти жила в красивом, хорошо обставленном доме на улице Де-Порт-Сен-Совер (теперь это улица Дюссу), принадлежавшем некоей маркизе д'Юрфе. Эта знатная дама, весьма зрелого возраста и слегка повредившаяся в уме, испытывала настоящую страсть к оккультным наукам. Впоследствии ей суждено было сыграть в жизни Казановы нелепую и вместе с тем забавную роль.

Помимо Сильвии, семья состояла из ее мужа Марио, ее дочери, малышки Манон, которая была тогда еще совсем ребенком, и, разумеется, ее сына Антонио. Но хотя дом был очень просторным, Казанову, во избежание сплетен, решили поселить где-нибудь в другом месте.

– Репутация актрисы – такая хрупкая вещь, – жеманно промурлыкала Сильвия, – а вы, мой дорогой Джакомо, принадлежите к числу мужчин, которые способны испортить любую, даже самую великолепную репутацию.

На самом деле плутовка уже нимало не сомневалась в том, какой оборот примут ее отношения с красавцем венецианцем, и предпочитала, чтобы у того было свое жилье, где ей было бы удобно и приятно его навещать, не возбуждая подозрений Марио. Ее муж по натуре был человеком ревнивым.

А потому Джакомо поселился на улице Моконсей в Бургундском отеле, владелицей которого была некая госпожа Кенсон. Кроме отеля, у этой дамы была еще хорошенькая дочка по имени Мими, девушка лет пятнадцати или шестнадцати, по профессии танцовщица. Не станем скрывать, что, едва поселившись там, наш соблазнитель одним выстрелом уложил двух зайцев: Сильвия Балетти и маленькая Мими одновременно сделались его любовницами, возможно даже и не слишком обольщаясь при этом насчет его верности.

«В Париже, – говорила Сильвия, – мужчина, у которого всего одна любовница, выглядит почти так же смешно, как верный муж».

Яснее не скажешь. Впрочем, актриса была славной женщиной и заботилась прежде всего о том, чтобы ее подопечный немедленно усвоил парижский дух. И потому она не только содержала его, но еще и принялась искать для него учителей, способных исправить его несколько дикарские манеры, а главное – «отшлифовать» его произношение, сгладить очень уж шероховатый итальянский акцент и приобщить молодого человека к красотам французской речи.

Вообще-то Казанова уже неплохо говорил по-французски. На пути из Женевы в Париж они с Антонио надолго задержались в Лионе, где некий господин де Рошбарон воспылал дружескими чувствами к Джакомо, а тот побаловал его кое-какими своими магическими фокусами. Так же, как в свое время добрый Брагадино, Рошбарон относился к Казанове по-отечески и простер свою привязанность до того, что приобщил нового друга к «новейшим франкмасонским штучкам»: франкмасонство было последним новомодным увлечением, всеобщим помешательством, и без этого, по утверждениям приобщившихся к нему, никак нельзя было сделать мало-мальски приличной карьеры в обществе.

У Сильвии Казанова встретился с учителем, который мог дать молодому человеку именно то, чего ему недоставало. Это был драматург Кребийон, злейший враг Вольтера, здоровенный краснощекий детина, который только и любил на всем свете, что свою трубку, своих кошек (у него их было десять!) и своих собак (а их у него было двадцать две!). Всем этим хозяйством, теснившимся в его доме в Марэ, управляла желчного нрава экономка. Но Казанова, неизменно обольстительный, сумел приручить и угрюмого медведя Кребийона, который великодушно причислил его к своим «зверюшкам»… и обучил его французскому языку вплоть до самых изысканных тонкостей.

Кроме того, благодаря своим тесным связям с семейством Балетти, Казанова оказался вхож и в театральный мир, где, разумеется, сокрушил множество сердец. Кроме танцовщицы Мими Кенсон, Казанова соблазнил обеих прелестных дочек актера Веронеза, Камиллу и Каролину, потом еще одну Камиллу, тоже актрису Итальянской комедии. Красотка Камилла Везиан, помимо таланта комедиантки, обладала еще и несравненным умением вытягивать из мужчин не только все необходимое ей, но даже и лишнее.

Она до безумия влюбилась в Джакомо, но любовь быстро угасла, как только на сцене появился некий чрезвычайно богатый маркиз, осыпавший красавицу бриллиантами, каждый из которых был куда крупнее ее собственного мозга. Казанова отнесся к этому философски и нашел себе другую любовницу. На этот раз не такую дорогостоящую, потому что деньги Брагадино давно закончились, деньги Анриетты остались лежать на карточных столах, и если Казанова охотно пользовался гостеприимством семьи Балетти, то просить у них деньги на шалости он все же стеснялся.