– Так далеко за деревней я еще ни разу не была, – сказала Пат. – Ведь эта дорога ведет к нам домой?

– Да.

Она молча глядела вниз. Потом вышла из машины и, прикрывая глаза ладонью, как щитком, смотрела на север, словно различала там башни города.

– Это далеко отсюда? – спросила она.

– Да так с тысячу километров. В мае мы туда отправимся. Отто приедет за нами.

– В мае, – повторила она. – Боже мой, в мае!

Солнце медленно опускалось. Долина оживилась; тени, которые до сих пор неподвижно прижимались к складкам местности, начали безмолвно выскальзывать оттуда и забираться всё выше, словно огромные синие пауки. Становилось прохладно.

– Нужно возвращаться, Пат, – сказал я.

Она поглядела на меня, и внезапно в лице ее проступила боль. Я сразу понял, что она знает всё. Она знает, что никогда больше не перейдет через этот беспощадный горный хребет, темнеющий там, на горизонте; она знала это и хотела скрыть от нас, так же, как мы скрывали от нее, но на один миг она потеряла власть над собой, и вся боль и скорбь мира заметались в ее глазах.

– Проедем еще немного, – сказала она. – Еще совсем немного вниз. – Поехали, – сказал я, переглянувшись с Кестером.

Она села со мной на заднее сиденье, я обнял ее и укрыл ее и себя одним пледом. Машина начала медленно съезжать в долину, в тени.

– Робби, милый, – шептала Пат у меня на плече. – Вот теперь всё так, словно мы едем домой, обратно в нашу жизнь.

– Да, – сказал я. И подтянул плед, укрывая ее с головой.

Смеркалось. Чем ниже мы спускались, тем сильнее сгущались сумерки. Пат лежала, укрытая пледом. Она положила руку мне на грудь, под рубашку, я почувствовал тепло ее ладони, потом ее дыхание, ее губы и потом – ее слёзы.

Осторожно, так, чтобы она не заметила поворота, Кестер развернулся в следующей деревне на рыночной площади, описал большую дугу и медленно повел машину обратно.

Когда мы добрались до вершины, солнце уже совсем скрылось, а на востоке между подымавшихся облаков стояла бледная и чистая луна. Мы ехали обратно. Цепи перекатывались по земле с монотонным шумом. Вокруг было очень тихо. Я сидел неподвижно, не шевелился и чувствовал слёзы Пат на моем сердце, словно там кровоточила рана.

Час спустя я сидел в ресторане. Пат была у себя в комнате, а Кестер пошел на метеостанцию узнать, будет ли еще снегопад. Уже стемнело, луну заволокло, и вечер за окнами был серый и мягкий, как бархат. Немного погодя пришел Антонио и подсел ко мне. За одним из дальних столиков сидел тяжелый пушечный снаряд в пиджаке из английского твида и слишком коротких брюках гольф. У него было лицо грудного младенца с надутыми губами и холодными глазами, круглая красная голова, совершенно лысая, сверкавшая, как биллиардный шар. Рядом с ним сидела очень худая женщина с глубокими тенями под глазами, с умоляющим, скорбным взглядом. Пушечный снаряд был очень оживлен. Его голова всё время двигалась, и он всё время плавно и округло разводил свои розовые плоские лапы:

– Чудесно здесь наверху. Просто великолепно. Этот вид, этот воздух, это питание. Тебе здесь действительно хорошо.

– Бернгард, – тихо сказала женщина.

– Право, я бы тоже хотел пожить, чтобы со мной так возились, так ухаживали… – Жирный смешок. – Ну, да ты стоишь этого.

– Ах, Бернгард, – сказала женщина робко.

– А что, а что? – радостно зашумел пушечный снаряд. – Ведь лучшего даже не может быть. Ты же здесь как в раю. А можешь себе представить, что делается там, внизу. Мне завтра опять в эту чертову суматоху. Радуйся, что ты ничего этого не ощущаешь. А я рад убедиться, что тебе здесь так хорошо.

– Бернгард, мне вовсе не хорошо, – сказала женщина.

– Но, детка, – громыхал Бернгард, – нечего хныкать. Что ж тогда говорить нашему брату? Всё время в делах, всюду банкротства, налоги. Хотя и работаешь с охотой.

Женщина молчала.

– Бодрый парень, – сказал я.

– Еще бы! – ответил Антонио. – Он здесь с позавчерашнего дня и каждое возражение жены опровергает своим «тебе здесь чудесно живется». Он не хочет ничего видеть; понимаете, ничего. Ни ее страха, ни ее болезни, ни ее одиночества. Вероятно, там, у себя в Берлине, он уже давно живет с другой женщиной – таким же пушечным снарядом, как и он сам, каждое полугодие приезжает сюда с обязательным визитом, потирает руки, развязно подшучивает, озабочен только своими удобствами. Лишь бы ничего не услышать. Здесь это часто бывает.

– А жена уже давно здесь?

– Примерно два года.

Группа молодежи, хихикая, прошла через зал. Антонио засмеялся:

– Они возвращаются с почты. Отправили телеграмму Роту.

– Кто это – Рот?

– Тот, который на днях уезжает. Они телеграфировали ему, что ввиду эпидемии гриппа в его краях он не имеет права уезжать и должен оставаться ?десь. Всё это обычные шутки. Ведь им-то приходится оставаться, понимаете? Я посмотрел в окно на серый бархат потемневших гор. «Всё это неправда, – подумал я. – Всего этого не существует. Ведь так же не может быть. Здесь просто сцена, на которой разыгрывают шутливую пьеску о смерти. Ведь когда умирают по-настоящему, то это страшно серьезно». Мне хотелось подойти к этим молодым людям, похлопать по плечу и сказать: «Не правда ли, здесь только салонная смерть и вы только веселые любители игры в умирание? А потом вы опять встанете и будете раскланиваться. Ведь нельзя же умирать вот так, с не очень высокой температурой и прерывистым дыханием, ведь для этого нужны выстрелы и раны. Я ведь знаю это…»

– Вы тоже больны? – спросил я Антонио.

– Разумеется, – ответил он, улыбаясь.

– Право же, отличный кофе, – шумел рядом пушечный снаряд. – У нас теперь такого вообще нет. Воистину, райский уголок!

Кестер вернулся с метеостанции.

– Мне нужно уезжать, Робби, – сказал он. – Барометр падает, и ночью, вероятно, будет снегопад. Тогда я утром вообще не выберусь. Сегодня еще только и можно.

– Ладно. Мы еще успеем поужинать вместе?

– Да. Я сейчас, быстро соберусь.

– Идем, помогу, – сказал я.

Мы собрали вещи Кестера и снесли их вниз в гараж. Потом мы пошли за Пат.

– Если что-нибудь нужно будет, позвони мне, Робби, – сказал Отто.

Я кивнул.

– Деньги ты получишь через несколько дней. Так, чтобы хватило на некоторое время. Делай всё, что нужно.

– Да, Отто. – Я немного помедлил. – У нас там дома осталось еще несколько ампул морфия. Не мог бы ты их прислать мне?

Он поглядел на меня:

– Зачем они тебе?

– Не знаю, как здесь пойдут дела. Может быть, и не понадобится. У меня всё-таки есть еще надежда, несмотря ни на что. Каждый раз, когда вижу ее, я надеюсь. А когда остаюсь один, – перестаю. Но я не хотел бы, чтобы она мучилась, Отто. Чтобы она здесь лежала и не было ничего, кроме боли. Может быть, они ей сами дадут, если понадобится. Но всё же я буду спокойней, зная, что могу ей помочь.

– Только для этого, Робби? – спросил Кестер.

– Только для этого, Отто. Совершенно определенно. Иначе я не стал бы тебе говорить.

Он кивнул.

– Ведь нас теперь только двое, – произнес он медленно.

– Да.

– Ладно, Робби.

Мы пошли в ресторан, и по пути я зашел за Пат. Мы быстро поели, потому что небо всё больше и больше заволакивало тучами. Кестер вывел «Карла» из гаража к главному подъезду.

– Будь здоров, Робби, – сказал он.

– И ты будь здоров, Отто.

– До свидания, Пат! – Он протянул ей руку и поглядел на нее. – Весной я приеду за вами.

– Прощайте, Кестер. – Пат крепко держала его руку. – Я очень рада, что повидала вас. Передайте мой привет Готтфриду Ленцу.

– Да, – сказал Кестер.

Она всё еще держала его руку. Ее губы дрожали. И вдруг она прильнула к нему и поцеловала.

– Прощайте! – шепнула она сдавленным голосом.

По лицу Кестера словно пробежало ярко-красное пламя. Он хотел еще что-то сказать, но повернулся, сел в машину, стартовал рывком и помчался вниз по спиральной дороге, не оборачиваясь. Мы смотрели ему вслед. Машина грохотала вдоль шоссе, взбираясь на подъемы и, как одинокий светлячок, неся перед собой тусклое пятно света от фар, скользящее по серому снегу. На ближайшей высотке она остановилась, и Кестер помахал нам. Его силуэт темнел на свету. Потом он исчез, и мы еще долго слышали постепенно затихавшее жужжание машины.