— Рассуждай, но меру знай. Что ребенок болен, я и сам вижу. Отвечай, чем его лечить?

— Ничем, государь. Бледную немочь я бы вылечил, а против черной врачебная наука бессильна. Тут чудо требуется.

— Так за чем дело стало? Твори чудо. Даром, что ли, о тебе молва идет?

— Молва молвой, а чудеса во власти колдунов, а не лекарей.

— Придется тебе постараться. Пойми, дуралей, у меня сын помирает, а ты мудрствовать вздумал. Так учти, если Роман умрет, ты его переживешь ровно на один день, и это будет худший день в твоей жизни.

— Что изволит приказать государь?

— Чудо, нет ли, но чтобы мой сын был жив и здоров.

Знахарь надолго задумался. Потом спросил:

— Сколько лет ребенку?

— Три года сравняется к травню.

— Многовато. А впрочем, можно попытаться, время еще позволяет. Слушай, боярин. Лекарств против этой хвори нет. Злоба черной немочи столь велика, что никоторое лекарство должной силы не имеет, чтобы ее побороть. Но можно прибегнуть к живой воде, она и мертвого способна к жизни вернуть. Только сможешь ли ее добыть, боярин?

— Надо — добуду. Лучших гридней пошлю, только скажи куда.

— Идти недалеко, но слуги тебе не помогут, сам добывать должен. Гридень если и принесет живую воду, то это его вода будет, твоего сына она не поднимет.

— Что значит его вода? Мой холоп, значит, то, что он по моему приказу раздобыл, тоже мое!

— Это, государь, закон человеческий, а воды, что живая, что мертвая, по своим законам живут и людских установлений не слушают. Они не разбирают, кто чей холоп, и знают только прямое родство.

— Пусть так, — хмуро произнес Артемий. — Пойду сам. Дальше говори.

— Всякая вода чудесна, — уставившись в потолок, произнес травник. — Потому и баня лечит, и купание в крещенской проруби, но настоящая сила — только у живой и мертвой воды. А если их вместе слить, то получится вода простая, что в любой луже плещется. Разделить простую воду на живую и мертвую человеческих сил нет. Сделать это может только луна. В ночь полной луны, а это как раз нынешняя ночь, нужно прийти на берег родникового ручья. Думаю, в ближайшей пуще найдется такой, из которого на людской памяти никто не черпал воду. Из него пили звери и даже люди, но его не касался ковш водовоза или ведро хозяйки. Там надо лечь у самого кипеня, погрузив лицо в воду так, чтобы один глаз смотрел в подводный мир, а другой — на белый свет…

— Погоди! Ты ври, да не завирайся, — осадил лекаря боярин Артемий. — Я свою ухожу как пять пальцев знаю. Кабаны там водятся преизрядные и ручьев с криницами полно, но лес болотистый, берега у ручьев вязкие. Так что же, в грязь ложиться? И это ты мне предлагаешь?

— Да, государь. Князья да бояре считают себя чистыми, а прочих называют черной костью, но забывают, что праотец Адам, от которого мы все род ведем, создан был из грязи. Кто испачкан в земле, тот чист, ему от матери-земли все дастся. А кто дородство свое превыше неба ставит, тому от земли только могила преглубокая.

— Не пойму, ты лекарь или проповедник? Чешешь, словно поп с амвона.

— Так одно без другого не бывает. Мне дальше говорить ли?

— Говори, — мрачно произнес боярин.

— Так вот, ляжешь ты, боярин, в грязь, из коей вышел, и будешь лежать долго. А вода ледяная, родниковая, но надо терпеть. А как вытерпишь, то увидишь, что вода в ручье разделилась сама собой. Русло у ручья одно, а потока — два. В одном вода живая, в другом — мертвая. Где какая — не скажу — вопрос гадательный. Коли повезет, то знак тебе будет, а нет — наугад выбирай, только не слишком долго раздумывай. Как выберешь, зачерпывай из того потока и домой иди, больше тебе в лесу делать нечего.

— А из двух сразу воды набрать? — ревниво спросил Артемий. — В сказках всегда обе воды набирают.

— Так на то они и сказки: намек есть, правды нету. А в жизни за двумя зайцами погонишься — сам знаешь, с каким ягдташем домой воротишься.

— И что с той водой?

— Дадим младенцу испить, тут и узнаем, какую ты воду принес. Ежели живую, дитя мирно уснет и здоровым проснется. Ну а мертвую, то и сон будет вечный.

— Смотри у меня! — пригрозил боярин. — Не та вода окажется, скорой смерти не жди.

— То не от меня зависит, — постно ответил лекарь.

— А отвечать будешь ты.

Лекарь молча поклонился, потом напомнил:

— Дело к вечеру, а подходящий ручей еще не найден.

— Успею. А ты, пока я не вернусь, посидишь под замком.

— Воля ваша, — лекарь еще раз поклонился.

Ручей выбирали егеря, и протекал он в самой лесной чащобе, куда ни водовоз с бочкой, ни кухарка с ведрами при всем желании добраться не могли.

Егерей Артемий отослал, запретив появляться, пока не услышат звук рога. Совершенно не хотелось, чтобы кто-либо увидел, как боярин валяется в грязи.

Ручей медленно цедил ледяную воду. Дно было покрыто палым листом, по нему, волоча свои домики, ползали ручейники. Не верилось, что в таком месте может твориться нечто чудесное.

«Кожу со знахаря сдеру с живого и солью присыплю…» — подумал Артемий, с трудом укладываясь на вязкую почву. Кафтан мгновенно промок, липкая стылость проникла к телу.

Боярин Артемий Сухой был трижды женат, но первые две жены так и не смогли принести ему сына. Полный дом девок на выданье, а наследника нет. И знатностью, и богатством Артемий Сухой мог потягаться с иными князьями, домочадцы звали его государем, как не всякого князя зовут, а вотчину и многочисленные дачи, полученные от великого князя за верную службу, оставить некому.

И вот, наконец, у третьей по счету жены родился долгожданный наследник, и уже ходить начал, и лепетать не по годам разумно, как черная немочь свалила мальца.

Ради наследника боярин готов был пойти на любые жертвы, но за лежание в грязи знахарь должен ответить в любом случае, даже если его лечение окажется удачным.

Ночь тем временем наступила, августовская, темная, лишь восходящая луна чуть редила мрак. Под водой не было видно вовсе ничего, хотя какой интерес наблюдать копошение ручейников? Благо хоть пиявок в холодном ручье нет. Щека, опущенная в воду, застыла, зубы ныли. Другую щеку, оставшуюся на воле, обсели комары, и согнать их не удавалось никакими силами. Взмахнешь рукой — замутишь воду — и пиши пропало.

«Вот что имел в виду шарлатан, говоря, что не вытерплю, ожидая луну. Врешь! И не такое вытерпливал! А вот как ты пытки будешь терпеть, я еще полюбуюсь».

Что-то скользкое шлепнулось на щеку, завозилось, устраиваясь.

«Тьфу, погань! Лягуха! А и то, нет худа без добра: комаров пораспугала».

Совсем прилежался Артемий на мягкой болотине, как вдруг заметил, что тот глаз, что под водой, плотно зажмурен. Старательно заморгал, и перед взором просветлелось. Косые лунные лучи проникали в воду, открывая глубинный мир, всей глубины в котором было три вершка.

Кто из живых людей видал лунный луч? Солнечный — сколько угодно, а от луны лишь обманное сияние да порой ореол в небесах. А тут лучи, косые, каких допрежь лишь от солнца видеть доводилось. И в этом небывалом свете четко видно, что ручей один, а струи в нем две. Обе чистые, светлые, прозрачные, неотличимые друг от друга.

Артемия как огнем ожгло, ровно в прорубь после бани окунулся. Вот он где, искус, — которую воду выбрать? Одна струя жизнь дарует, другая смерть несет, и кабы себе, так нет же, единственному сыну — Роману Сухому. Ошибешься — уже ничего не исправишь.

Артемий медлил, а время шло.

И тут лягушка, по-хозяйски рассевшаяся на щеке, сползла в воду и, в то же мгновение растопырив лапки, бессильно поплыла по течению. Сдохла, родимая! В мертвую воду попала и указала боярину, чего брать не след. Спасибо тебе, квакунья, век благодарить буду!

Застывшая рука, в которой был зажат ковш, плохо слушалась, но Артемий сжал зубы и заставил себя зачерпнуть драгоценную влагу возле противоположного бережка, подальше от того места, где погибла лягушка. Затем поднялся на ноги, разом смешав и взбаламутив оба потока. Осторожно перелил добытую воду из ковша в чистую флягу. Нащупал рог, но онемевшие губы не слушались, трубного звука не получилось. Чвакая сапогами, полными воды, прошел несколько шагов и лишь потом сумел затрубить хрипло и немощно.