Женевьева посмотрела на его спину и опустила глаза. Ей хотелось и плакать, и смеяться одновременно.

– Я не знаю, – с горечью ответила она. Женевьева попыталась справиться с душившими ее слезами и подошла к столику, на котором стояли бокалы с вином, принесенные Томасом. Пока она пила, в комнате царила гнетущая тишина. Женевьева боялась раздавить между пальцев хрупкое стекло. Она допила вино и, поставив бокал обратно на поднос, посмотрела на Тристана.

– Во имя Господа, Тристан! Пожалей свою дочь! Колыбель не запятнана! Пожалуйста!

Секунду он стоял неподвижно, затем повернулся и направился в сторону детской, Женевьева ощутила озноб и подошла к камину, чтобы немного согреться. Она потерла руки, вытянув их к огню и обернувшись, увидела, что Тристан уже вернулся и смотрит на нее с таким выражением лица, что ей внезапно захотелось убежать от него.

Он, не отводя от нее взгляда, подошел к столу и подняв один из бокалов, одним глотком осушил его.

– Что ты здесь делаешь? – снова хрипло спросил он.

Она не ответила, Тристан видел, как бился пульс на нежной шее Женевьевы. Он опустил взгляд на ее высокую округлую грудь, видневшуюся сквозь тонкую полупрозрачную ткань ночной рубашки.

Огонь камина отражался от ее волос и заставлял их ослепительно сверкать, они окутывали ее, как дорогое парчовое одеяние.

Ему были видны каждая линия ее стройного молодого, женственного тела. Тристан ощутил, как внутри него нарастает желание.

Она не должна была быть здесь. Здесь, в этом доме, где все было пронизано памятью, он не мог освободиться от прошлого, и не мог сдерживать переполнявшее его чувство.

Он не верил, что можно вернуть Лизетту, если бы это было так, то он прошел бы через все круги ада ради нее.

Он не верил также, что в Бэдфорд Хит появились «привидения», но он не мог позволить Женевьеве оставаться здесь, возможно потому, что боялся за нее.

Он поклялся перед Богом, что больше не применит к ней силу, но не мог устоять перед ее очарованием. Душа его была в смятении: Женевьева здесь, в этой комнате, где все было пронизано светлой памятью о Лизетте, а его пожирает непреодолимая страсть, он желает эту златокудрую женщину. С горькой улыбкой он поставил бокал на столик и заговорил:

– Я спрашиваю, что ты здесь делаешь? – он шагнул к ней, заметив, как сверкнули ее глаза. И внезапно Тристан бросился на нее, обхватил ее руками и; сжав в объятиях, впился в ее губы. Его совершенно не заботило то, что она может сопротивляться, его пьянил ее свежий чистый запах, он почти потерял голову от прикосновения к ее теплому мягкому телу. – Мне кажется, что ты появилась здесь лишь с одной целью, и я не могу отказать тебе в этом удовольствии.

– Тристан! – воскликнула Женевьева.

Он поднял ее на руки и, большими шагами понес к кровати и бросил на нее. Женевьева содрогнулась от ужаса. Она уже и забыла, когда он был таким… таким грубым… таким… Она хотела нежности, ласки, слов любви, и вместо этого…

– Тристан! – она попыталась подняться, но он прижал ее всем телом, задрав ее рубашку до самой талии. На ее глазах Тристан превращался в грубое безжалостное животное.

– Ты ведь за этим приехала сюда? – хрипло спросил он. – Я не могу себе представить никакой другой цели.

– Тристан, нет! Ты не прав! Ты не понимаешь…

Казалось, что он совершенно не слышал ее, возможно так и было на самом деле. Женевьева видела по его глазам, что в него словно вселился какой-то демон. Она пыталась сопротивляться, но без особого успеха. Он грубо мял ее груди, и внезапно Женевьева почувствовала, как он проник в нее, и вскрикнула от неожиданной боли.

Наконец он опомнился. Тристан желал ее каждой частицей своего тела, но он не хотел причинять ей боль.

В следующее мгновение он оставил ее. Женевьева лежала неподвижно, тяжело дыша, как раненая лань, ее грудь высоко вздымалась.

Но вот Женевьева соскочила с кровати и, подойдя к камину, уселась перед ним прямо на пол, прижав колени к груди. Ее плечи затряслись от рыданий. Для Тристана это было непереносимо.

– Женевьева, зачем ты приехала сюда?

В его голосе было столько страдания, он эхом отозвался в ее ушах, эхом ее собственной боли.

– Потому что ты так долго ненавидел меня… – прошептала она в ответ и, внезапно запрокинув голову, негромко рассмеялась, но слезы катились из ее глаз, и в ее смехе звучали истерические нотки. – Я ненавидела тебя, потому что люблю… Я ненавидела, потому что не могла справиться со своей любовью к тебе, я люблю тебя, Тристан!

Эти слова прозвучали для него как чудесная музыка, он чувствовал, как теплая волна накатывается на него. Он не мог поверить им, но не мог и отвергнуть их. Тристан больше не мог ни о чем другом думать…

Ему нужно подойти, нежно прикоснуться к ней, зарыться лицом в ее шелковистые волосы и забыть, забыть обо всем. Погрузиться в нее… окунуться в ее свежесть, слиться с ней воедино и телом и душой…

И вот он встал, подошел к камину, обнял ее, поцеловал в лоб, и Женевьева прижалась к нему всем телом, всхлипывая, как заблудившийся ребенок. Он что-то невнятно нашептывал ей и гладил, нежно гладил трепетной рукой.

Наконец он встал, держа на руках свою драгоценную ношу. Когда он положил ее на кровать, она все еще дрожала, и Тристан пообещал, что будет любить ее всю жизнь и никогда, о, больше никогда не причинит ей боли.

И он ласкал, нежно поглаживал ее тело, и в Женевьеве внезапно пробудилось желание, и она затрепетала, ей было хорошо рядом с ним, волшебная музыка звучала в ее душе, она любила его.

Ей хотелось слиться с ним, выполнить любое его пожелание… Она стремилась к нему, стонала под его руками, и у них не было никаких других мыслей, ничего, кроме всепоглощающей страсти…

Она любила его, и он любил ее…

Они любили.

Под переплетенными ветвями могучих дубов, через которые виднелось ярко-голубое небо, расположились Тристан и Женевьева. Он прислонился спиной к стволу одного из деревьев, а она полулежала, положив голову ему на бедро и поглаживая пальцы его руки, покоившейся у нее на плече.

Неподалеку протекал небольшой ручей с холодной прозрачной водой, его журчание соединялось с пением птиц и создавало неповторимую весеннюю мелодию, ласкавшую слух.

Она вздохнула и, поднося его пальцы к губам, начала поочередно щекотать их языком.

– Угм!

Тристан откашлялся и немного напрягся, Женевьева посмотрела на него. Он улыбнулся и провел пальцем по ее губам.

– Миледи, ваше легкомысленное поведение может привести к тому, что я возьму вас прямо здесь, и вы не сможете убежать!

Женевьева вспыхнула и протянула руку к его щеке.

– Ваша светлость считает, что я пытаюсь обольстить его?

– Да, и будьте осторожны, ибо в противном случае вы узнаете, что может сделать вставший… лорд, – ответил он, и Женевьева, рассмеявшись, вскочила на ноги и подбежала к ручью. Она взвизгнула, когда Тристан подошел к ней сзади и повернув к себе, обхватил ее за талию. Обвив руками его шею, она прильнула к нему в долгом поцелуе. Ее манил его запах, ее очаровывал нежный блеск его глаз… ей было так хорошо и радостно рядом с ним.

Тристан взял ее за руку, и они пошли вдоль ручья. С того дня, как Женевьева приехала сюда, они очень о многом переговорили, сидя у камина в спальне. Женевьева попыталась объяснить мужу, что никогда не хотела убивать его. Она поведала, как дала клятву умирающему отцу, что никогда не сдастся. Она рассказала ему, как начала любить его, как все нарастающая страсть к нему внушала ей мысль о том, что ей следует непременно бежать от него.

– Я не думала, что ты когда-либо полюбишь меня, – сказала она, и нежно держа ее за руку, Тристан в свою очередь рассказал ей, как он боялся любить ее, как желал ее и пытался избавиться, от своего влечения к ней, в какой ужас его приводила мысль о том, что он может ее потерять и потому денно и нощно охранял.

Тристан говорил с ней о Лизетте. Впервые за все время он мог вспоминать об этом без боли. Он рассказал о своем отце и брате, описал тот день, когда они возвращались из Лондона вместе с Томасом и Джоном, и как они смеялись тогда над плодовитой, умной, безобразной и любимой женой Томаса, которая в это время уже была убита.