Ежась от утреннего холода, Таргитай первым вошел в воду, взобрался на плот. Мрак залез последним, до этого обнимались с Конаном, шлепали друг друга по широким спинам, одинаково бугристым от массы мускулов, что-то говорили.

Конан вошел в воду, рывком наклонился, ухватился за угловое бревно. Его руки едва ли были тоньше этого бревна, а шары плеч блестели, как кольцевые наплывы столетнего дуба.

Песок под бревнами заскрипел, плот медленно пошел от берега. Конан, покраснев от натуги, толкал с такой силой, что побежал, разбрызгивая воду, пока не оказался в реке по пояс, лишь тогда выпустил бревно.

Плот быстро пошел от берега Хортицы. Конан поднял над головой мускулистую руку, грянул мощным голосом:

– Прощайте, други!.. Попутного ветра!

– Прощай, Конан! – закричали Таргитай и Олег в один голос. – Спасибо!!!

Мрак стоял молча, лишь поднял кверху кулак. Плот попал в быструю струю, пробовал завертеться, но Таргитай удержал руль. Остров с фигурками казаков и мощным Конаном начал быстро уменьшаться.

Невры махали руками, пока остров не скрылся из виду. Олег вздохнул, полез в шалаш, куда по приказу Конана сложили провизию, оружие, одеяла, необходимую мелочь.

Мрак подошел к Таргитаю, что держал руль.

– Конан говорил о новом ряде порогов!

– Но он сам велел сбить этот плот.

– А почему, смекаешь?.. На порогах нас просто разотрет о камни. Зато на берегу степняки сперва заживо сдерут шкуры, выпустят кишки, будут жечь на медленном огне.

Таргитай зябко передернул плечами:

– Тебе бы только детям баить на ночь. Что ты предлагаешь?

– Что предложишь? Что совой о пень, что пнем о сову… Возьми к берегу поближе.

– Зачем?

– Когда зачуем пороги – чтобы можно было выкинуться на берег. Не всегда же там киммерийцы?

Покинув Хортицу, они плыли трое суток, почти не выходя на берег. Чем ниже спускались по течению, тем островки попадались чаще, но все – голые, песчаные. Вода несла на них деревья, сучья, мусор, часто невры видели разбухшие от воды трупы. Олег дрожащим голосом предположил, что это – жертвы наводнения, утопленники, рыбаки-неудачники, но Мрак подвел плот ближе, молча указал. От выброшенных на берег трупов шло зловоние, раки и пиявки обсели разлагающееся мясо. Олег отвернулся, но Мрак насильно повернул его голову:

– Смотри, волхв, смотри! Вон у того содрана шкура от пяток до темени, а вон у той женщины срезаны… нет, заживо сгрызены груди, разорван живот… Вон у того вырваны фаланги всех пальцев – на руках и ногах.

– Да-да, – сказал Таргитай у руля. – Звери так не сделают. Отпусти волхва, он и так по ночам кричит!

Мрак выпустил шею волхва из ладони, лицо оборотня было хмурым.

– Пусть знает, что его ждет, если попадется в руки этих нелюдей. А то вроде тебя – боится смотреть правде в глаза.

Олег сел на бревна, закрыл лицо ладонями. Плечи его тряслись.

– Идет Великая Охота. Люди охотятся на людей, кто останется на земле? Только дикие звери?

– Люди, – буркнул Мрак. – Самые свирепые, самые лютые.

– Люди? – переспросил Таргитай от руля. – Все еще будут зваться людьми?

Мрак долго всматривался в водную ширь, наконец бросил коротко:

– Бери левее! Там островок.

– Такой же?

– Зеленый, чистенький. Там переночуем.

Таргитай навалился на руль, понуждая плот сдвигаться вбок. Толстое древко задрожало, одолевая мощную струю воды. Мрак привычно проверил секиру, поправил ножи и натянул на лук новую тетиву.

Островок медленно появился из водяной глади, поплыл навстречу. Таргитай перевел дыхание. Маленький, чистый, зеленый. И как раз посреди реки – незамеченным не подберешься. Во всяком случае, на степняцких конях, то бишь лошадях.

Вода звонко била в торцы бревен. Островок набегал быстро, под днищем внезапно заскрипел песок, но плот разогнало течением так, что не остановился, пока не уперся в берег. Мрак выпрыгнул, весь взъерошенный, оскаленный, секира наготове, а ноздри бешено раздуваются, собирая запахи.

– Вроде бы тихо, – неуверенно сказал Таргитай с плота.

– То-то и пугает, – огрызнулся Мрак. – Где в этом проклятом мире есть тишина? Только там, где ждут тебя в засаде.

Островок просматривался весь, если не считать кучки деревьев на той стороне да еще приземистой скалы оранжево-красного камня. Вокруг скалы поднимались яркие, как бабочки, цветы, качали головками. Из-под камня целеустремленно бежал крохотный ручеек, спешил к реке, спотыкался, прыгал по камешкам, словно та без него пропадет или высохнет.

Таргитай закрепил плот, с удовольствием выбрался на твердую землю. Олег уже бегал по острову, гремел котелком, искал место для костра. От дальних деревьев донесся стук секиры – Мрак готовил дрова.

Солнце медленно опускалось за край, по реке побежала багровая дорожка. Едва слышно повизгивали странные птицы с узкими острыми крыльями. Они задевали воду в полете, за ними бежала по воде частая рябь.

Таргитай медленно брел вдоль острова, ступая по щиколотку в воде. Впервые за все дни, что покинул Лес, на душе было покойно и мирно. Песчаная коса уперлась в каменистую кручу, он сел на огромный, отполированный волнами камень, вытащил сопилку.

Песня начала рождаться не сразу, но затем, высвободившись из месива писка, хрипа, свиста, пошла литься серебристой струйкой, похожая на призрачную рыбку, что мельтешит в бурном, но чистом ручье.

Играл медленно, на ощупь, но мелодия вычленялась без труда. Когда начал подбирать слова, удивился – складываются сами. Не сразу сообразил, что уже несколько дней прилаживал одно к другому, даже не понимал, что неродившаяся песня уже живет, зреет, стучит ножками в чреве сердца.

Он сыграл, прислушался к затихающим звукам. Вырублено секирой, но – из хорошего дерева, к тому же вырублено неплохо. Тронуть острым ножичком, подскоблить, заострить слова в концовке, сгладить в середке…

Песня удалась, он чуял, и сыграл дважды, проверяя на разные голоса. Для сравнения спел три последние песни, что сложил в пути, придирчиво сопоставил, подчистил, убрал лишние слова – умному достаточно и без них.

Наконец отнял сопилку от губ, прислушиваясь к последнему таящему звуку в теплом вечернем воздухе.

Сзади легонько вздохнуло. Таргитай в страхе обернулся, выронив сопилку, а ладонь безуспешно щупала на поясе секиру.

В трех шагах за спиной сидела на высоком пне молодая женщина. Голова была открыта, длинные золотистые волосы струились по плечам, падали на высокую грудь. Лицо было бледным, нетронутое солнцем, а глаза огромные, зеленые.

– Сыграй еще, – попросила она тихим голосом, в котором звенел ручеек. – Я никогда еще не слыхала, чтобы так чародейски играли.

– Да уж, – пробормотал он, рассматривая ее во все глаза. – Так, учусь еще…

– Учишься? Очень хорошим песням учишься.

– Где там, – он поспешно отвел взгляд, ибо женщина глубоко вздохнула, полные молочно-белые груди едва не выпали из низкого выреза сарафана. – Это я так… сам складываю.

– Сам? – повторила она удивленно. Глаза расширились, рот приоткрылся. – То-то гляжу, отродясь не слыхивала… А слышать довелось многое.

Она медленно встала, величаво подошла к нему ближе, села на соседний камень. Таргитай поспешно поднес сопилку к губам. Мрак возводил напраслину, он никогда с девками не был удал, это все песни, которые играл даже не для девок, а просто потому, что не мог не играть. И сейчас заиграл весенние хороводные, плясовые – что еще может хотеть эта молодуха? – но таких песен раз-два и обчелся, так что перешел на грустные о своем родном Лесе, о великой Реке, что оказалась крохотной лесной речушкой, о могучем Мраке, который пошел за ним, непутевым лодырем, в изгнание. Пел о любви, которой у них троих теперь не будет, ибо их удел – вечная пыль странствий на сапогах!

Когда губы онемели, а горло начало издавать звуки, похожие на собачий кашель, женщина проговорила медленно и печально:

– Я даже не знала, что песнями можно творить такое…