Чубарь вспыхнул, лицо его зарделось: ведь это как удар в спину — напоминание о куцем росте. Потому он и держится на лошади не совсем уверенно: едва дотягиваются ноги до стремян.

А Шурка, словно не замечая Вовкиного гнева, с неправдоподобной наивностью, сокровенно так промолвил:

— Знаешь, Чубарь, на земле живут даже белые тигры.

— На Северном полюсе, что ли? — с издевкой выгнул Вовка бровь.

— В Индии. За последние пятьдесят лет встретилось только восемь штук. Так что будь спокоен, не нападут.

Вовка Чубарь хотел было заспорить с Шуркой, но в это время от конюшен донесся до них призывный клич Булата:

— Эгей, всадники, пора!

Они устремились к конюшням гомонливой ватагой.

Конюх Потапыч хлопотал около скакунов, помогал расседлывать их, проводил ладонью по бокам, отжимая влажную кожу. Николай Булат о чем-то тихо переговаривался с Валентином Сергеевичем. Валентин Сергеевич, учитель литературы, был классным руководителем в шестом «Б», часто наведывался на конезавод — посмотреть, как тренируются наездники, узнать, доволен ли Потапыч своими помощниками.

Чоч-чок-чок! — неспокойно пританцовывала задними ногами Амальгама, и Игорь Куневич с восхищением загляделся на ее глянцевую, будто лакированную, кожу. Это была великолепная лошадь с чуткой, тонкой мордой, бархатно лоснящимися нежными ноздрями, с грациозными высокими ногами, длиннотелая, норовистая, с поразительно ровной гнедой мастью. Игорь почувствовал, что ему вдруг захотелось сильного бега, щекочущего встречного ветра, и он быстро зашагал в конюшню, направляясь к тому деннику, где стоял его Ланцет.

Едва Игорь оказался у дверной решетки и отодвинул брус внутреннего засова, как Ланцет нетерпеливо стукнул копытом о деревянный настил, приветливо, глуповато заржал. Жеребец веселого нрава, он был темно-гнедым, почти вороным, с подпалинами в пахах и на морде — настоящей караковой масти. Ланцет привычно ткнулся упругими губами ему в ладонь, выпрашивая лакомство, но Игорь потрепал скакуна по храпу и вывел седлать во двор.

Вскоре все мальчишки оседлали скакунов и шагом погнали их к леваде — большому зеленому полю, уставленному барьерами, изгородями, шлагбаумами, обсаженному тополями.

Сначала они построились цепочкой, хвост в хвост, и лошади пошли по кругу широкой медленной рысью. Ланцет игриво воротил морду вправо, пофыркивая, кося на шедшую позади Думу, и Игорю пришлось раза два сильно натянуть поводья, склонить морду скакуна книзу. И лишь тогда Ланцет успокоился, пошел по кругу рысью.

Когда Булат громко хлопнул в ладоши, наездники той же неспешной рысью выехали на поле, замерли в ожидании. Булат опустил руку книзу, и Шурка Хоменок первый пришпорил своего Спутника. Был он отчаянный и нетерпеливый, этот Шурка, и при езде не заботился ни о скакуне, ни о правильной посадке, а больше всего хотел, чтобы Спутник мчался шибче и с маху брал все препятствия. Спутник зазвенел подковой о первый же барьер.

— Мягче подавай корпус вперед! — крикнул ему вслед Булат.

Да где там! Шурка, елозя в седле, еще пуще устремил своего коня на новое препятствие. И снова неудача. Но самую высокую изгородь, правда, Спутник взял красиво и безупречно.

— Погладь, погладь ему шею! — посоветовал тренер.

Вместо того чтобы потрепать скакуна по шее, как это принято после удачного прыжка, Шурка на радостях хлестнул его плеткой по крупу, и Спутник разгоряченно заржал.

— Всадник без головы, — мстительно заметил Вовка Чубарь.

Сохраняя дистанцию, конники направили скакунов вперед, к препятствиям: один за другим взлетали кони над барьерами и снова стелились рысью по меченному копытами полю.

Игорь сочувственно следил за Вовкой Чубарем. Стремена у его Думы были подтянуты высоко, и все равно Чубарю приходилось вытягивать ноги. Грудью он почти навалился Думе на шею и поминутно проводил рукою по холке, уговаривая лошадь четко преодолеть барьер. На препятствия Дума шла как будто охотно, да только брала немногие из них, — перед иными она останавливалась в нерешительности, а чаще стремилась в обход, чувствуя на себе неопытного седока.

— Пошел! — подтолкнул Игорь Ланцета.

Ланцет понимал наездника с полунамека, с легкого движения. Перед препятствием Игорь слегка расслаблял тело и одновременно с лошадью делал движение вверх, на какой-то долгий чудесный миг становился невесомым, только во рту оставался тяжелый комок воздуха, и вот уже плавное приземление возвращало его к привычному ритму рыси. Чередование ритмичного бега и свободного полета наполнили мускулы Игоря волнующим током, и жарко стало даже ушам.

Все препятствия Ланцет преодолел без ошибок, но на последнем ослабил внимание, сорвался, и перекладина, о которую чиркнуло копыто, долго и басовито гудела.

Потом все конники, снова сохраняя дистанцию, еще по нескольку раз обошли преграды. У Булата для каждого находился совет или необидная тренерская подсказка.

Затем наездники, спешившись и подведя скакунов к коновязи, собрались вокруг Булата и Валентина Сергеевича. Дышали все еще возбужденно, и руки по-прежнему твердо сжимали плетки, так что Валентин Сергеевич посмеялся:

— Эх, ребята, и мне бы в седло! Такие кони у вас!..

— Правильно, вы еще молодой, Валентин Сергеевич! — поддержал Шурка Хоменок.

Шестиклассники осторожно рассмеялись, а Булат, повернувшись к Шурке, с укором сказал:

— Что ты, Хоменок, как шальной в седле? Загнать так лошадь можно. Лошадь куда послушнее станет, если почувствует, что ты спокоен.

— Да не могу я, Николай, пионерское — не могу! — искренне признался Шурка. — Как только вскочу в седло — так сразу хочется бешено мчаться. Силы воли, наверное, нет у меня. Как научиться хладнокровию, кто знает?

— Очень просто. — У Булата в глазах никакой хитрости. — Придется тебе на Амальгаму пересесть.

— Ого! — испугался Шурка и даже попятился. — Еще чего! Если на Амальгаму — так это просить надо Игоря Куневича. Игорь самый мировой конник…

Игорь вдруг почувствовал, как горячая волна подкатила к горлу, к лицу, он торопливо сглотнул слюну, хотел что-то сказать, но Булат, поймав его взволнованный взгляд, опередил:

— Правильно. Чтобы совершенствоваться Игорю, пускай тренируется на Амальгаме. Так и быть! Со следующего занятия.

Радостно-растерянный, Игорь стукнул себя жаркой ладонью по груди:

— Я попробую, Николай! Не знаю, как получится, но попробую!

Когда подводили скакунов к конюшням, Шурка подмигнул Игорю, шепнул:

— Вот начинается настоящее!

Когда лошади остыли, Потапыч вынес из конюшни с полдюжины порожних ведер. Игорь взял одно из них, зачерпнул бадьей в колодце, перелил воду в ведро и поторопился к Ланцету. Сначала окатил его сверху, отчего Ланцет заплясал на месте и коротко, бодро заржал, потом плеснул водою под пах и на ноги, потом щеткой принялся натирать рысака вдоль по волосу, а уже затем шерстяной перчаткой насухо вобрал влагу, и от Ланцета вновь повеяло здоровым, свежим духом.

Загнали коней в денники и принялись разносить им в железных мерках овес. Как только Игорь высыпал в кормушку шелестящий овес, Ланцет, учуяв сладковатый его запах, потерся мордой о плечо.

— Вот характер! — вслух удивился Игорь.

Он поспешил наделить овсом и других скакунов, а потом разносил по яслям пряные вороха сена.

По долгому проходу промеж денников сновали сосредоточенные шестиклассники, то и дело перекликались:

— Спутник уже прикончил свою порцию. Добавки просит.

— Зато Астория что-то не в духе. Пожует жменьку, выплюнет шелушку, как семечки…

— Она всегда перебирает.

В конюшне установился ровный хруст, сильнее запахло сеном, и лошади, занятые едой, только изредка пофыркивали ноздрями. Под самой крышей блекло мигали лампочки, слабо освещая проход, денники, деревянные тары о двух ручках.

— А кто сегодня с Потапычем дежурит? — спросил Игорь.

— Игнашка Михалевич.

Потапыч поманил пальцем Игнашку: