— Давай сюда, на сено. Будем байки рассказывать…

Редко выпадало ребятам дежурить ночью в конюшне, но зато с каким нетерпением дожидались все этой ночи! Чего только не наслушаешься от старого буденовца… А как тонко разбирался он в лошадях, в их породах, в родословных знаменитых скакунов!

— Ну, счастливо, Игнашка! — кивнул на прощанье Игорь и вместе с Шуркой вышел из конюшни.

Жили они на соседних улицах, сидели на одной, третьей от стола, парте да вдобавок всегда вместе возвращались с конезавода, — словом, более закадычных дружков вряд ли можно было сыскать.

Сели в автобус, молча поехали, вглядывались вперед, в гонимую фарами темень, а когда показались вдоль дороги вечерние огоньки, сошли на остановке и пошли пешком.

— Да, завтра же сочинение! — вспомнил вдруг Игорь.

— Ага! — подхватил Шурка. — Придумал же Валентин Сергеевич тему: «Мое любимое занятие». А если я люблю всего понемногу: и книжки про шпионов, и кино, и коньки, и летом на байдарке… Просто не знаю, о чем и писать.

— А я знаю, — твердо сказал Игорь. — Буду писать про конный спорт. Книжки я тоже, конечно, люблю, но самое интересное для меня — это мчаться навстречу ветру, взлетать над барьером, падать с лошади и снова мчаться! Я даже чувствую, как закаляется мой характер и мужество приходит: ничего на свете не страшно… Эх, Шурка, быть бы мне у Буденного в Первой Конной или у Доватора в Отечественную! Вот почему и Амальгаму хочется обуздать — чтоб совсем закалился характер…

Друзья только теперь заметили, что остановились они посреди улицы, под матовым колпаком фонаря. И так стояли, стояли, Шурка с раскрытым ртом слушал Игоря и, когда тот кончил, отчаянно закричал:

— Здо?рово! Я тоже буду про конный спорт. Только никому, Игорь, особенно Чубарю, слышишь? Молчок. У нас двоих, только эта тема. А Чубарь пускай пишет: «Я люблю сам штопать носки себе и сестрам…»

— Да ладно о нем, о Чубаре… Мне даже жалко его. Старается, а ничего не выходит.

— Ну да! А как он нос дерет?! Отличник… Но в конном спорте мы его обставили, — удовлетворенно сказал Шурка. — Он еще лопнет от зависти. Ты обязательно станешь мастером, Игорь. Так надо. Я бы только радовался… Ну, дай пять! — И он крепко сжал Игорю руку.

Вовка Чубарец ожидал, пока все разойдутся из конюшни, и долго стоял, скрываясь за деревянной подпорой, чувствуя, как накапливается в сердце жгучая обида. Еще никогда не было ему так горько, как сейчас.

«Все Чубарь да Чубарь, — зло думал он. — Будто ленятся полностью произнести фамилию. Да еще посмеиваются на каждом шагу… Особенно этот Шурка, всадник без головы. Подумаешь, маленький рост. Ну так что! За это отметки не ставят. Конечно, завидуют».

Эта мысль немного успокоила Вовку, но все равно на душе было тягостно. Просто самому удивительно, отчего он, круглый отличник, с первого раза запоминающий любые даты, теоремы, никак не может стать хорошим конником — ну, хотя бы как Игорь Куневич. Ведь не трус же он!

Память вызвала знакомое, сегодняшнее: Игорь, словно влитый, сидит в седле, и Ланцет, покорный его руке, без устали перемахивает через барьеры, изгороди… А потом всплыл голос Булата: «Перейдешь на Амальгаму, Игорь».

А теперь, конечно, про Куневича будет говорить вся школа: ведь Куневич упрямый, он добьется своего и обязательно обуздает Амальгаму.

У входа в конюшню тихо балагурили, полулежа на ворохе сена, Игнашка Михалевич и Потапыч, потом говор умолк — прикорнули, наверное, сторожа, — и Вовкой снова овладела отчаянная, сумасшедшая мысль. Еще прежде он решил, что обязательно зайдет в денник Амальгамы, и, хотя он знал, что Амальгама никого к себе не подпускает, кроме Булата и Потапыча, тем сильнее хотелось наперекор всем раньше Игоря побывать в деннике этой норовистой лошади.

Он быстро отделился от подпоры, в один миг оказался у дверной решетки, сдернул внутренний засов, зашел с колотящимся сердцем, сильно сожмурил глаза, ожидая: сейчас лошадь саданет копытом его по живому и он свалится от боли.

Амальгама тревожно заржала — Вовка тотчас открыл глаза, увидел, как в сумраке зловеще светится фиолетовый крупный глаз лошади. «Ударь, ударь, ну…»

Но лошадь неожиданно отвернулась, опустила морду в кормушку, захрустел овес на крепких зубах. И тогда Вовка с дрожью перевел дыхание, почувствовал, как взмокло под мышками, как вспотел лоб, и, пятясь, вышел из денника.

«Вот! — подумал он, прислонившись на минуту к дверной решетке, чтобы передохнуть. — Ничего страшного. Взял и вошел. И ничего страшного».

Уже не хоронясь, поторопился к выходу.

— Кто там? — понесся вдогонку сонный голос Потапыча.

Но Вовка уже скрылся в ночи, уже не было Вовки в конюшне.

Валентин Сергеевич медленно расхаживал по классу, иногда останавливался у кого-нибудь за спиной, присматриваясь к бегущим из-под пера строчкам: шестой «Б» трудился с увлечением, так и пощелкивали перья, шелестела бумага…

— Как писать слово «буланый»? Через два «эн»? — послышался сдавленный шепот Шурки Хоменка.

Не оборачиваясь, Валентин Сергеевич сделал движение рукой: тише, дескать, работайте молча.

Игорь и не почувствовал, что учитель давно стоит у него за спиной, Игорь словно был сейчас в другом, привычном мире: заботливо помогал Потапычу досматривать лошадей, выводил из конюшни Ланцета и тот неторопливой рысью нес его по кругу левады… Почти наяву чудились Игорю терпкие запахи сухих трав, слышалось пронзительное лошадиное ржание.

Слова ложились на бумагу легко, без остановки, будто расплетался клубок памяти:

«А недавно пришло на конезавод письмо от знаменитого конника Филиппа Архипова. Чемпион мира благодарит коллектив конезавода за то, что смогли вырастить лошадь чудесной, необыкновенной резвости — Пелерину. Она принесла успех Архипову и славу всей нашей стране на международных состязаниях… И как хорошо чувствовать, что мы, шефы, тоже причастны к победам Родины на ипподромах мира!..

Конный спорт помогает вырабатывать волю, целеустремленность, воспитывать характер. Это спорт мужественных, и потому свободное время мы отдаем любимому занятию…»

Потом искоса Валентин Сергеевич заглянул в тетрадь Хоменка, который никак не мог одолеть первую страницу: то порывался писать, то вновь отнимал ручку от бумаги, отчаянно вглядывался в потолок, вздыхал. «Вот муки! — говорило горестное выражение его лица. — За что? За свое любимое занятие…»

Зато Вовка Чубарец сочинял с наслаждением. Игорь понимал, что тот напишет без единой ошибки, и странно было видеть, как тетрадь свою он заслонил руками с обеих сторон, так, чтобы ни Игорь, ни сосед по парте, ни Валентин Сергеевич не могли узнать, о чем хочет поведать Вовка.

Многие уже сдавали работы, учитель брал их со стола, на ходу мельком просматривал, но вот он отложил одну, вторую, пятую, и брови удивленно поднялись кверху, лицо осветилось усмешкой:

— Вы что, сговорились? У половины класса — одно и то же любимое занятие.

В это время затренькал звонок, и шестиклассники тесной, шумной толпой обступили учителя.

— А какое же это общее занятие, Валентин Сергеевич?

Шурка Хоменок стремительно бросился к столу, растолкал девчонок, с радостным криком кинул свою тетрадь:

— Все! Сдал! Не самый последний? — и метнулся к двери ликуя: наконец-то кончились муки!

В воскресенье на конезаводе с самого утра не стихал мальчишеский гомон. Шестиклассники пришли сюда на весь день: чистили, поили скакунов, подрезали им холки и хвосты, приводили в порядок денники. Разговоров только и было, что о вчерашнем сочинении.

— Ну потеха! — сказал Шурка, насыпая в мерку овес. — У всех любимое занятие, оказывается, конный спорт. Даже у Галки Вальковской…

Все засмеялись, все вспомнили, наверное, как Галя пришла на первое занятие секции в мальчишеских штанах и в картузе, который скрывал ее косички, и как Булат сразу распознал в ней девчонку и садиться на лошадь не разрешил.