Он сел в переполненный автобус, проехал одну остановку, соскочил и пошел к дому, в котором жил Чубарь: любопытство не давало ему покоя, он знал, что не уснет, если не увидит сейчас Чубаря хоть издали!

Вовка сидел на крыльце, уставясь глазами в асфальт, и было заметно, как он вздрогнул от неожиданности, когда вдруг услыхал:

— А ведь Амальгама пропала.

— Как — пропала? — встрепенулся он. — Что ты, Шурка, чушь несешь?

— Не прикидывайся, не прикидывайся. Будто не знаешь…

— Да впервые от тебя слышу. Ты говори подробнее, Шурка.

Как ни в чем не бывало Шурка уселся рядом с ним на крыльце и начал вдохновенно выдумывать:

— Пришла милиция с ищейками, рыщут по всему конезаводу. Говорят, у них уже есть какие-то подозрения. Говорят, судить будут виноватого… — Он вдруг резко обернулся к Чубарю, глянул в его суженные глаза и отметил про себя: «Точно. Дрейфит». — Только ты не очень пугайся, Вовка…

— А катись ты, Хомяк, отсюда! — не выдержал Чубарь и вскочил на ноги. — Ты что, шантажировать пришел? Так не выйдет ничего! Сами прошляпили — сами отдувайтесь. Амальгама за Куневичем закреплена, пускай отвечает. Вместе с Потапычем. Вот и все, Хомяк! Не вышло из тебя ищейки.

И Чубарь сильно хлопнул дверью.

«Он! — решил Шурка. — Он! Только как теперь докажешь?»

Ранка у Амальгамы оказалась пустяковой, и спустя два дня Игорь вновь выводил лошадь в леваду.

— Гляди-ка, совсем послушная стала, — шепнул ему Шурка.

И верно — словно бы подменили лошадь. Она шла за Игорем покорно и поглядывала на него спокойным теплым взглядом, — наверное, потому, что была уверена в наезднике, и еще потому, что поблизости не замечала Чубаря. Чубарь теперь все время старался держаться подальше от Амальгамы.

Ребята и вовсе удивились, когда увидели Игоря в седле. Малейшего движения руки охотно слушалась Амальгама и то несла наездника мягко и быстро, то переходила на неспешную иноходь, будто бы она, лошадь, знала всадника уже не первый год и понимала его без понукания, без окрика.

Булат выстроил наездников в углу левады и пускал на круг по двое; это была последняя тренировка перед состязаниями — вот так же все будет в воскресенье на ипподроме.

Умчались на своих конях Игнашка Михалевич и Шурка Хоменок, потом старт брали другие всадники, и когда подошла очередь Игоря, то оказалось, что ему надо скакать в паре с Чубарем.

Дума понесла Чубаря вперед, но Амальгама, едва увидев черный затылок Чубаря, зло фыркнула и в один миг настигла соперницу. Все резвее становился ее бег, все отставала, отставала Дума. Игорь почувствовал, что Амальгама бежит не в полную силу, но все равно легко обходит Думу, и это радовало его; он даже слегка сбавил темп бега, боясь переутомить лошадь. К финишу Амальгама пришла, на полкруга опередив свою соперницу.

— Прекрасно, Игорь! — обрадовался успеху Куневича тренер. — Признаться, я даже побаивался, что не удастся тебе добиться доверия у лошади. А ты отыскал свой ключик. Словом, решено окончательно: послезавтра выступаешь на Амальгаме.

Услыхав свою кличку, произнесенную тренером, Амальгама радушно проржала, но вдруг как-то сразу смолкла, и ее фиолетовые глаза вспыхнули недобрым огоньком: финишировал на Думе Чубарь.

Ребята многозначительно переглянулись.

— Э-эх! — в сердцах выдохнул Шурка и вполголоса спросил у Игоря: — Ну как разоблачить Чубаря?..

Наступило погожее утро, пронизанное кротким свечением облаков, напоенное запахами спелых слив и картофельной ботвы, и хоть солнце не могло пробиться сквозь полотна облаков, но все равно кругом было ясно, прозрачно, необъятно, вся земля светилась от палой листвы.

«Чудесно! — думал Игорь, обливаясь из ведра холодной водой. — Давно не было такой мягкой погоды!»

Мускулы ощутимо полнились упругой силой, в ушах слегка позванивало от волнения, по телу пробегала нетерпеливая дрожь: ему хотелось скорее выехать на Амальгаме на пепельный круг ипподрома, шибким аллюром рвануть с места под звон колокола и помчаться так, чтобы шею сразу, как шарфом, туго перевязал ветер! И в то же время Игорю нравилась эта загадочность, волнующая неясность предстоящих состязаний, и даже прохладно щекотало под ложечкой от неведения, неопределенности.

Захватив для Амальгамы кускового сахара, Игорь поспешил на конезавод. Теперь он был одет, как настоящий наездник: в сизую пыленепроницаемую куртку, в бриджи, свежо переливающиеся темно-синими бликами, и даже на ногах, по правилам, — хромовые сапожки. И только на голове косо сидел коричневый, как боровичок, берет вместо жокейской шапочки. О шапочке никто из ребят даже не осмеливался мечтать, лишь Николай Булат, их тренер и чемпион республики, носил такую — синий атласный купол с козырьком.

В конюшне уже собрались все ребята; как всегда, шумно хлопотали, разнося овес в мерках, подбрасывая сено в ясли, но за каждым словом и движением чувствовалось нескрываемое волнение, и у всех, наверное, перед глазами было одно и то же: ипподром с зеленой травой и прибранным, чистым кругом, судьи в белых чесучовых костюмах, гомонливые толпы зрителей на трибуне под навесом и подле раздевалки…

Даже Потапыч потерял спокойствие, суетился, подсобляя ребятам, сам забегал в денники, следил, охотно ли жуют кони овес.

— Да управятся, Потапыч, ребята без вас, — заметил Николай Булат. — Впервой, что ли…

Он, тренер, тоже раньше обычного явился на конезавод. Игорь сознавал, что нельзя ему оставаться спокойным в такой день: пускай сегодня состязания всего лишь на приз конноспортивной школы, для тренера они все равно как экзамен.

Должно быть, лошади чувствовали необычную спешку, понимали, что выйдут на круг помериться в беге, и потому нетерпеливо пофыркивали, перекликались взволнованным ржанием. Амальгама подрагивала чуткой кожей, прядала ушами, торопливо захватывала овес трепетными, подвижными губами, а Игорь стоял в деннике, говорил простые, как бы самому себе адресованные слова, Амальгама внимала ему и успокаивалась.

А потом наездники вывели коней во двор, принялись чистить их перед состязаниями. Игорь любовно оплескал Амальгаму водой, отгладил щеткой по шерсти, и прекрасная кожа лошади приобрела блеск лака.

Наездники шумно переговаривались, но Игорь ничего не слышал, все проходило мимо, мимо него — голоса, улыбки, смех… Он пытливо присматривался к лошади, стараясь выведать ее настроение, безукоризненно подготовить ее к бегу, и в этом своем сосредоточенном мире он оставался даже тогда, когда повели коней на проминку в леваду.

Коснувшись копытами твердого грунта, Амальгама игриво заплясала в нетерпении, но Игорь придержал поводья, не давая лошади воли. Скакал на Амальгаме он умеренным аллюром, то и дело поглядывал на других всадников: крепко сидел в седле Игнашка Михалевич, Чубарь по привычке приникал к шее Думы, а веселый Ланцет уже сейчас без устали носил по кругу Шурку Хоменка.

Когда слегка припотевших скакунов завели в конюшню, Игорь отошел к изгороди, стал издали наблюдать за ипподромом. К трибуне уже собирались болельщики из города, работники конезавода, школьники, лущили подсолнухи, посматривали в сторону конюшни, и стоял над ипподромом гудящий говор. А потом показался у трибуны классный руководитель Валентин Сергеевич, и одна главная мысль завладела Игорем: надо хорошо выступить, надо бороться за первенство!

Из судейской комнаты вышел Булат в ослепительно белом костюме, с алой повязкой на рукаве, громко оповестил:

— Всем на жеребьевку!

Стартовать Игорю выпало где-то в конце, в паре с Шуркой Хоменком, и Шурка обрадованно сжал плечо товарища:

— Вот повезло! Ты меня обязательно вытянешь, Игорь!