Впрочем, Роберт Кирк — этот Франкенштейн аналитической философии — в книге «Зомби и сознание»[28] (2005) попробовал сделать это. Эпифеноменалисты чалмерсовского толка, замечает он, признают, что квалиа не имеют каузального влияния на физические процессы, но в то же время не отрицают, что мы можем думать о квалиа, обращать на них внимание и т. п. Правда, утверждают они, это происходит не потому, что квалиа реально действенны, а в силу того, что соответствующие когнитивные процессы находятся в отношении «эпистемической близости» с квалиа — она и есть то, что Чалмерс называет непосредственной осведомленностью о квалитативных состояниях. Так вот, Кирк пытается показать, что подобная близость немыслима и невозможна. Для этого он придумывает на редкость странный эксперимент. Представим зомби, моего принципиального двойника, но такого, что процессы обработки визуальной информации, протекающие в его мозге, порождают цветные картинки на его ступнях, причем эти картинки (о которых он ничего не знает, иначе они повлияли бы на его поведение, что специально исключается в данном случае) соответствуют тем визуальным квалиа, которые были бы у меня, его двойника, в аналогичной перцептивной ситуации. И Кирк задается вопросом: есть ли у нас хоть какие‑то основания считать, что это кино на ступнях зомби находится в отношении эпистемической близости к процессам в его мозге? Очевидно, что нет. Но чем, в сущности, отличаются мои эпифеноменальные квалиа от такого фильма? Кирк считает, что ничем, и делает отсюда вывод, что и квалиа эпифеноменалиста не могут состоять в отношении эпистемической близости к мозговой деятельности.
Предполагаемая непредставимость сценария эпистемической близости, а значит, и эпифеноменализма подталкивает Кирка к выводу о непредставимости зомби, так как представимость зомби, утверждает он, имплицирует представимости рассматриваемого и опровергаемого им варианта эпифеноменализма. При этом он странным образом забывает, что сама его критика эпифеноменализма опирается на мысленный эксперимент, в котором фигурирует зомби[29]. Но даже если отвлечься от зомби (в скобках замечу, что никак не могу понять причины увлеченности многих проблемой представимости зомби[30], здесь нет никакой проблемы: другие люди непосредственно воспринимаются нами именно в качестве зомби и проблема состоит в другом — в отыскании весомых оснований для того, чтобы не считать других людей зомби[31]) и сконцентрироваться на критике Кирком эпифеноменализма, то окажется, что предложенный им мысленный эксперимент, по — видимому, несложно нейтрализовать.
Задумаемся еще раз: почему Кирк считает, что между картинками на ступнях и процессами в мозге зомби нет эпи — стемической близости? Потому что зомби не замечает их, хотя они порождаются им. А так как между сменяющимися картинками на ступнях зомби и эпифеноменальными квалиа нет принципиальной разницы, то эпифеноменальные квалиа тоже не могут быть замечены. Поэтому между когнитивными процессами в мозге, связанными с отчетами о квалиа, размышлениями о них и т. п., и самими квалиа не может быть эпистемической близости, которая требуется эпифеноменалисту для разрешения чалмерсовского «парадокса феноменального суждения».
Чем больше прокручиваешь этот сценарий, тем менее убедительным он кажется. Кирк считает, что доказал, что если квалиа эпифеноменальны, то они не могут быть замечены. Но кем замечены? Если телом, то эпифеноменалист с этим не спорит: тело реагирует только на физические процессы. Если Я, то что такое Я помимо квалиа? Суть в том, что поскольку квалиа составляют сознание, то квалитативные состояния можно мыслить (хотя это не обязательно) как синоним осознанных, а значит, кем‑то замеченных состояний. И раз тело не мол — сет заметить квалиа, они замечаются непосредственно.
Это именно то, о чем говорит Чалмерс и с чем несогласен Кирк. Но теперь мы видим, в чем слабость его аргумента: он неоправданно преуменьшает различие между картинками на ногах зомби и квалиа. Различие состоит именно в том, что в понятии квалиа уже присутствует или по крайней мере может присутствовать замеченность. И это обстоятельство, похоже, разрушает всю логику его рассуждений. Кирк пытается сказать, что при эпифеноменалистских предпосылках квалиа не могут быть замечены, что, помимо прочего, как утверждает он, противоречит фактам. В действительности это может противоречить самому определению квалиа, но такое противоречие уже не играет на его стороне, так как получается, что, даже если квалиа эпифеноменальны, они все равно замечаются. А это, в свою очередь, означает представимость того самого сценария, невозможность которого он хотел показать, — и все остается на своих местах[32].
Подведем промежуточные итоги. Недавние аргументы против эпифеноменализма, не опирающиеся на интуиции здравого смысла в качестве основы для критических выпадов против этой доктрины, оказались не столь перспективными, как можно было бы подумать. С другой стороны, предложенный выше аргумент, исходящий из аксиом здравого смысла, наталкивается на возражение о непроясненности самого этого понятия. И очевидно, что нашим следующим шагом должно стать уточнение природы интуиции здравого смысла.
К вопросу о здравом смысле можно подойти по — разному. Можно раскрывать это понятие, так сказать, из него самого, как это, к примеру, делал Дж. Э. Мур[33]. Но тут, конечно же, возникает опасность круга. Можно стартовать с истории этого понятия. А история эта началась еще в Античности, но кульминация пришлась на XVIII век. С подачи Э. Шефтсбери это понятие проникло сначала в британскую философию, а затем распространилось по всей Европе. Но главными экспертами в области здравого смысла оставались шотландцы, представители так называемой школы «здравого смысла». Один из них, Дж. Битти, проанализировав ошибочные толкования «здравого смысла» (common sense), отождествляющие его с благоразумием, вкусом, т. е. с «общим чувством» (common sense), а также с проницательностью и общим (common) мнением, провозгласил, что здравый смысл — это «способность ума, постигающая истину или направляющая веру — не путем последовательной аргументации, но мгновенным, инстинктивным, непреодолимым импульсом, полученная не в результате образования, не из привычки, но от природы, действующая независимо от нашей воли при наличии объекта по установленным законам и поэтому справедливо называющаяся интуицией (sense) и воздействующая сходным образом на всех или, по крайней мере, на подавляющее большинство людей»[34]. Битти, правда, противопоставлял здравый смысл разуму как способности умозаключать, исходя из принципов здравого смысла, но другие философы этой школы, такие, как Т. Рид и его ученик Д. Стюарт, настаивали, что здравый смысл — это интуитивный аспект самого разума[35].
Так или иначе, в трактовке здравого смысла британскими авторами эпохи Просвещения принципиально важными являются две вещи. Во- первых, здравый смысл есть резервуар истин, с которыми не может не согласиться ни один человек, т. е. универсальных истин. Во — вторых, эта универсальность несинонимична строгой необходимости: к числу истин здравого смысла относятся и такие, которые в известном смысле случайны, т. е. отражают такое положение вещей, которое могло бы и не существовать — и противоположное им мыслимо. Поскольку, однако, истины такого рода тем не менее универсальны, их универсальность можно объяснить тем, что они возникают, как говорили, «из человеческой природы»[36], т. е. необходимо связаны с устройством познавательных и иных способностей человека.
