Я не случайно поставил философские исследования соотношения онтологических установок сознания (вроде убеждений в существовании причины у каждого события и в независимом от восприятия существовании чувственных данностей[12]) в параллель с геометрическими изысканиями. Научную философию можно было бы даже назвать некоей «геометрией сознания». Впрочем, это словосочетание как бы умаляет нашу область, и я не буду им пользоваться.

Теперь можно наконец презентовать нашу главную тему и указать, каким образом она будет рассматриваться в этой книге. Никто, полагаю, не будет спорить, что мы домысливаем ментальные состояния, т. е. желания, убеждения, образы и т. п. у других людей, а также у иных физических объектов; непосредственно они не даны. Это домысливание имеет универсальный характер для определенного типа ситуаций, и это значит, что перед нами — философская проблема. Мы уже знаем, что границы подобного домысливания должны очерчиваться на основе анализа тех принципов, по которым оно и происходит. Какие‑то наметки может, конечно, дать изучение обыденного словоупотребления — к примеру условий буквального употребления слова «чувствовать». Установив их, мы приблизительно поймем условия корректного приписывания ментальных состояний внешним объектам. Но в любом случае нам не обойтись без прямого анализа когнитивных механизмов перенесения собственных ментальных состояний на другие физические сущности, или «одалживания[13] нашего Я», как выразился Кант в одном черновом наброске.

Прояснив эти механизмы, мы сумеем назвать область их применения, т. е. назвать некие физические характеристики, при наличии которых запускаются данные механизмы. Это позволит нам понять характер связи между физическим и ментальным и, соответственно, уточнить онтологический статус сознания. Таким образом, исследование природы ментальных состояний будет оборотной стороной исследования законов домысливания таких состояний у других.

На этом пути мы, однако, столкнемся с непредвиденными трудностями. Мы увидим, что онтологические установки, позволяющие приписывать ментальные состояния физическим объектам, противоречат другим установкам. К счастью, эти противоречия окажутся мнимыми и их разрешение позволит вплотную приблизиться к разгадке сознания. Но прежде чем снимать их, нам надо будет представить панораму современных споров о сознании — поскольку все возможные ответы находятся именно в ее границах

1 Не могу в этой связи не сослаться на Г. Г. Майорова, предлагающего различать три типа философии: «софийную», «эпистемичес- кую» и «технематическую» — см.: Майоров Г. Г. Философия как искание Абсолюта: Опыты теоретические и исторические. М., 2004. С. 34–105. В соответствии с этой классификацией получается, что речь в книге пойдет об эпистемической философии. Впрочем, я не уверен, что это именно разные виды философии. Не исключено, что их можно истолковать, скорее, как ее разные аспекты, в идеале связанные и предполагающие друг друга. В первых строках введения я, правда, противопоставил «позитивную» теоретическую философию и философию как некую технологию взаимодействия с реальностью. Но в конце книги мы увидим, что эта технология может развиваться в том числе на пути решения теоретических вопросов: ключевые проблемы научной философии завязаны на то, чтобы устранить кажущиеся противоречия в установках здравого смысла, а эти установки отражают структуру реальности.

2 Потребность в них говорит о том, что в крипкеанской теории референции есть своя правда.

Собственно, вот эта книга: Ebert J. J. Unterweisung in den philo‑sophischen und mathematischen Wissenschaften fur die obern Classen der Schulen und Gymnasien. 4 Aufl. Lpz., 1796. S. 593. Еще в начале XIX в. некоторые — к примеру Гегель — сомневались, что вода — это действительно Н₂0.

4 Не все, правда, были бы шокированы философией артефактов. Федор Гиренок, к примеру, написал замечательное эссе «Энтелехия кваса», в котором он философствует о том, что материя кваса может вмещаться лишь в форму ковша, но не в бездушные пластиковые стаканчики.

5 Одним из любимейших занятий Остина было, как известно, изучение толковых словарей.

6 Ответ на вопрос о сущности того или иного артефакта и ответ на вопрос о правилах употребления соответствующего ему слова зачастую совпадают. Отмечу также, что, хотя вопросы о конкретных артефактах нефилософские, вопрос «что такое артефакт?» — философский вопрос и, к примеру, Мартин Хайдеггер мог бы рассказать немало интересного по этому поводу.

7 Парадокс, однако, в том, что одна из моих любимых книг — Доброхотов А. Л. Категория бытия в классической западноевропейской философии. М., 1986 — посвящена как раз этой проблеме.

Kant I. Kritik der reinen Vernimft, В 167–168. Кант именовал ее теорией «преформации».

9 Разумеется, эволюционные объяснения несвободны от трудностей. Но если говорить о Канте, то проблема в том, что он просто не видел эволюционной альтернативы, не видел алгоритма, механически порождающего целесообразность. См.: Kant I. Kritik der reinen Vernunft, В 653–654.

10 то есть для типическои ситуации, которую мы называем «восприятие».

11 Ср.: Strawson P. F. Analysis and Metaphysics: An Introduction to Philosophy. N. Y., 1992. P. 17–28.

12 Показать их соотношение можно, к примеру, с помощью такого рассуждения. Задумаемся, почему мы считаем, что окружающие нас какие‑то конкретные объекты не исчезают после прекращения их восприятия? Ведь некоторые могут исчезать. Ответ таков: мы считаем, что объект сохраняется в момент, когда мы не воспринимаем его, если, как мы уверены, в его окружении нет причин, которые могли бы его разрушить. А как же быть с возможностью беспричинного уничтожения? Ясно, что мы просто исключаем ее. Подробнее я писал об этом в других местах.

13 Kant I. Gesammelte Schriften. Bd. 17. В., 1926. S. 679

Мы только что обсудили такое понимание задач философии, согласно которому главной из них является анализ соотношения универсальных онтологических установок. Одной из таких установок является убежденность в существовании «других сознаний». Уже беглого взгляда оказалось достаточно, чтобы понять: прояснение ее природы совпадает с уточнением соотношения ментального и физического, а значит и с выяснением сущности сознания. Это — одна из давних забот философии: ее можно расслышать уже в знаменитом призыве к самопознанию, озвученном при самом ее рождении.

В этой главе нам предстоит понять, не вышла ли из моды эта тема. Некоторые философские проблемы и впрямь устаревают. Например, после Юма и Канта утратили актуальность доказательства бессмертия души и доказательства бытия Бога[1]. Если какая‑то философская проблема выходит в тираж, это верный знак того, что она была решена, — неважно, позитивно или негативно. И это, кстати, свидетельствует о том, что в философии есть прогресс[2]. Так вот, может быть и вопрос о соотношении сознания и мозга, ментального и физического уже не интересует философов так, как раньше? Это означало бы, что и он нашел свое решение. И наоборот, повышенный интерес к данной теме наводил бы на мысли о каких‑то теоретических трудностях, которые не удается преодолеть. Ведь концептуальная путаница — подлинный источник вдохновения для всех нас.

Но прежде чем понять, вдохновляет ли современных философов вопрос о природе сознания, надо установить, а сохранились ли они вообще? Со своих студенческих лет, т. е. с конца 80–х годов, я слышал рассуждения о кризисе философии или вообще о прекращении ее существования. Вспоминаю, к примеру, как наш знаменитый филолог, В. В. Иванов, на одной из лекций (которые, к слову, отличались весьма нетривиальной мозаичностью) объявил, что недавно он был в Германии и в каком‑то баре — кто бы сомневался — повстречал последнего философа. Досаду Иванова можно понять, и он не одинок в своих оценках[3]. Хотя, конечно, не все столь радикальны. Более взвешенными выглядят суждения, говорящие о том, что философы не столько исчезли, сколько изменились, исчезли лишь классические философы. Показательной в этом плане была позиция Ричарда Рорти[4]. Он считал, что эра Философов закончилась, и началось время философов — с маленькой буквы. Раньше философы придумывали системы, решали кардинальные вопросы, а теперь им надо приучить себя к скромной роли посредников, налаживающих коммуникацию представителей различных дискурсов. Философия не может формулировать проблемы и разрешать их.